Г.ГУРЕВИЧ
ПЛЕННИКИ АСТЕРОИДА
ПРОЛОГ
Этому астероиду была предназначена особая судьба. Его выбрали за форму,
за размеры, а может, и за имя. Астероид Надежда! Светило по имени Надежда!
Освещенные Солнцем Надежды!..
Наш отряд высадился сразу же после рассвета - местного, астероидного.
Сутки продолжались тут четыре часа, солнце выскакивало из-под горизонта,
словно подброшенное пружиной, словно мяч из-за сетки. Тьма исчезала
мгновенно, черные тени, съежившись, сбегали. в пропасти, глазу открывался
блестящий черно-лаковый мир, тонко прорисованный сетью трещин-морщинок.
Вблизи астероиды подавляюще грандиозны. На больших планетах тяжесть
нивелирует горы, вдавливает их в кору. Планеты это шары, отполированные
тяжестью. И только на астероидах космических огрызках - встречаешь уступ в
десять километров высотой, тридцатикилометровую пропасть, стокилометровый
пик. Рассудком знаешь, что это просто трещины, так оно треснуло, так
откололось. Рассудком понимаешь... но стоишь, подавленный буйной фантазией
камня, размахом природы.
И вдруг на голом камне, на отвесной стене - буквы. Попорченные
временем, разъеденные метеоритами, но подчеркнутые черной тенью, выделяющей
каждую вмятину:
24 НОЯБРЯ 19... ГОДА
ЗДЕСЬ ПОГИБ ЭКИПАЖ
КОСМИЧЕСКОГО КОРАБЛЯ
"ДЖОРДАНО БРУНО"...
- Что за надпись? - спросил меня командир отряда. - Имеет историческую
ценность? Нужно ее сохранить?
Я попытался вспомнить. В поясе астероидов - две тысячи летающих
островов, сто тысяч летающих гор, несчетное множество скал. Исследования
идут уже пять веков. Какая это экспедиция? Надпись буквенная, алфавит
славянский, дата из самых ранних...
- Кажется, здесь нашли сокровищницу, - сказал я. - Но та сокровищница
давно в музее.
- Подберите материалы, - попросил командир.
Машина-память была на нашей базе - на Юноне. Я набрал вопрос: "Космолет
"Джордано Бруно"". Получил ответ: "Третья четверть двадцатого века. Командир
Умберто Риччиоли. Экспедиция на спутники Юпитера. Картирование Ио, Ганимеда,
Каллисто. Авария на обратном пути в поясе астероидов. Литература научная:
отчет, протоколы конференции... (перечислять не буду). Литература
художественная: рассказ "Пленники астероида".
Я дал заказ на почту радиокопировки и на следующий день держал в руках
и материалы, и протоколы, и журнал с рассказом.
Старинные неозвученные книги. Книги, которые перелистывают. Желтая от
времени, ломкая, шуршащая бумага. Наши книги звенят, старинные шуршат,
пришептывают. Шуршание - это голос истории. Кажется, будто древний, дряхлый,
беззубый старик, шепелявя, рассказывает страшную сказку.
Третья четверть двадцатого века. Трудное героическое время.
Человечество все еще теснится на планете-матери и все еще расколото. Только
половина поняла истину, только половина пользуется плодами общего труда.
Другая все еще отстаивает приманку неравного богатства, уверяет, что в
погоне за денежным призом одинокий бегун обойдет самую дружную команду. Но
успехи коммунизма все нагляднее - и на Земле и в космосе. Первый человек в
космосе - коммунист. Первые люди - на Марсе, на спутниках Юпитера - из
лагеря коммунизма. Лагерь защитников наживы тщится соревноваться, раздает
обещания улучшить жизнь, посылает людей и корабли в космос...
И вот один из примеров: "Джордано Бруно". Командир итальянец. В команде
немцы, американцы, французы. Впрочем, есть и советские люди: опытный штурман
Вадим Нечаев, его жена-врач. Их только двое, корабль считается западным.
Экспедиция посещает спутники Юпитера, - в то время это предел достижений
человечества. Но советские планетолеты уже побывали там. Экспедиция
составляет карты. Однако хребты и равнины уже были открыты и названы
советскими астронавтами. Западные ученые продолжают работы, начатые
коммунистами. Экспедиция делает полезное дело... но возвращается без
сенсационной приманки, которой можно бы похвастаться, показать как
достижение Запада. Риччиоли и все участники знают: их послали в космос не
только ради науки, но и для рекламы. Рекламу они не обеспечили, значит,
следующий раз пошлют других.
И вдруг на пути астероид. Неожиданность. Ведь трасса была подлетной, в
обход опасного пояса малых планет. Скорость относительно невелика, запас
горючего есть, есть возможность высадиться. Правда, не без риска. Радиосвязь
на пределе, с Землей говорят два раза в месяц, Земля ничего не знает о
высадке. Но люди еще никогда не бывали на астероидах. Соблазн велик... и
Риччиоли отдает приказ: уравнивать скорости и причаливать.
1
Надежда Петровна Нечаева находилась в это время на кухне.
В экспедиции она выполняла обязанности врача и одновременно повара.
Здоровяки межпланетчики - отборный экипаж корабля - болели редко, зато ели с
отменным аппетитом. В распоряжении Надежды Петровны были концентраты, соусы,
полуфабрикаты, консервы, кубики, но все же обед на двадцать пять ртов
оставался трудоемким делом. Поэтому она не стала смотреть, как ракета
подруливает к астероиду. Насмотреться на астероид она еще успеет, не один
день впереди. А обедом кормить надо сейчас же, потому что нетерпеливые
геологи захотят высадиться немедленно и не вернутся, пока не иссякнет воздух
в скафандрах.
Надо было сидеть на кухне. Надежда всегда делала то, что надо.
Во всяком деле есть пламенные энтузиасты и просто добросовестные
работники. И далеко не всегда первые полезнее. Надежда Петровна пошла в
космос без особого пыла, даже, о некоторой опаской. Она любила цветущую
красочную Землю, в космосе же было черно и безлюдно. Но ей не хотелось
расставаться с мужем на шесть лет. Она обожала Вадима и преклонялась перед
ним. Ради мужа она оставила на Земле семилетнего Вадика, оставила в
интернате, на земных врачей и земных учителей. Конечно, это было разумнее,
чем брать ребенка в космос, подвергать неведомым опасностям.
А все-таки совесть ее мучила все эти годы. И сердце болело, когда по
радио она слышала ломкий мальчишеский голос:
"Здравствуй, мама! Я совсем здоров. Учусь только на хорошо и отлично.
По небесному глобусу слежу за рейсом. Поцелуй папу, мама. До свидания".
Надежде чудилась торопливость в голосе сына. Вырос, повзрослел, в
небесных картах уже разбирается. Свои дела завелись, интересы, товарищи.
Наверное, тяготится этой ежемесячной повинностью - летать к радиотелескопу,
говорить забытой матери теплые слова.
Бросила, сама виновата. Как-то сложатся отношения теперь! Ох, скорее бы
Земля. Больше года еще!
Вот о чем думала Надежда, ловко орудуя кастрюльками и
инфрапереключателями. И почти не слушала рассуждений своего помощника,
дежурного по кухне, математика лет сорока пяти, седого, но стройного,
подтянутого, со вкусом одетого европейца. Назовем его Эрнестом Ренисом, это
немного напоминает его настоящую фамилию.
- Лично я почитаю красоту в ее чистом виде, - говорил Ренис, - красоту,
как таковую, вне зависимости от содержания. Математике в высшей степени
присуща эта красота - упоительная логика, властная неопровержимость мысли. И
архитектуру я люблю - самое математическое из искусств. Борьба линий,
соотношение площадей, столкновение вертикалей и горизонталей. А литература,
извините, не искусство. Это назойливая мораль, загримированная под любовь.
Ненавижу писателей за то, что все они меня воспитывают. Я уже вышел из
гимназического возраста, меня поздно воспитывать.
А у Надежды Петровны начали подгорать котлеты. Их нужно было срочно
спасать.
- Мудрите вы, Эрнест. Сами знаете, что неправы, но вам нравится
оригинальничать.
- Многоуважаемая Надежда Петровна, не осуждайте меня. Впрочем, я знаю,
что вы осуждаете меня умом, а не душой. Ибо хотя вы и медик, безжалостный
препаратор красоты по профессии, но, кроме того, вы еще и женщина - красивая
и понимающая красоту. Наши девушки украшают себя крикливо, их прически
похожи на восклицательный знак, платья сшиты так, чтобы прохожий обернулся с
испугом. Вы же человек, спокойно уверенный в своей красоте, вам не нужны
ошеломляющие украшения. Точный овал лица, прямой пробор, прямые ресницы. Вы
строги и безукоризненны, как кривая второго порядка.
- Эрнест, вы мешаете мне. Идите в рубку, посмотрите, как мы
причаливаем.
Она не хотела продолжать этот разговор. Ее раздражали неуместные
комплименты Рениса. В ракете, где люди жили тесной семьей не один год,
требовался особый такт, чтобы не вызвать ссор и обид.
- Идите, вам надо быть в рубке, - повторила она.
- Я всегда удивлялся, - продолжал Ренис, не трогаясь с места, - откуда
вы знаете, что именно "надо" и что "не надо". Мне вовсе не надо идти в
рубку. Я люблю смотреть на астероиды в телескоп. Там они выглядят
совершенством: сияющее ничто, математическая точка на математической линии.
Вблизи это куча уродливых черных камней.
- Я не понимаю, Эрнест, разыгрываете вы меня, что ли? Постоянно
стараетесь казаться хуже, чем вы есть. Вас считают опытным и выносливым, вы
сами рветесь во все походы. И Вадим, и Умберто первым выбирают вас в
спутники. Значит, вы любите космос, а не телескоп. У телескопа можно сидеть
и на Земле. Где же ваша математическая логика?
- Уважаемая Надежда Петровна, вы ошибаетесь, я логичен как однозначная
функция. Но я родился в Европе, вырос в мире сомнений и колебаний, в мире,
где истинны и доказательны только цифры. Поэтому я математик и спортсмен. Я
твердо стою на якоре цифр. Десять в квадрате - сто. Это всеобщая истина. Сто
метров за десять секунд - хорошее время. Это тоже всеобщая истина. Если
Ренис нашел алгоритм, значит он нашел алгоритм. Если Ренис пересек пустыню
Ганимеда, значит он пересек пустыню Ганимеда. Я коплю заслуги, которые
измеряются километрами.
- Дядя, скорее, мы причаливаем!
На пороге стоял четырнадцатилетний подросток, счастливый мальчик,
предмет зависти всех мальчиков Земного шара, единственный, побывавший на
спутниках Юпитера.
Роберт стал счастливчиком из-за болезни позвоночника. На Земле ему
пришлось бы годы лежать в гипсе. Врачи рекомендовали длительную невесомость,
и Ренису разрешили взять племянника в полет.
Невесомость в самом деле помогла. Через год Роб отлично плавал по
ракете, через два - ходил и прыгал по лунам Юпитера. Он побывал на Ио,
Европе, Ганимеде, Каллисто, а теперь готовился еще вступить на почву
астероида.
- Дядя, скорее, мы причаливаем.
Тут и произошло...
Позже Надежда вспомнила, что ее встревожили непривычные звуки. Хриплый
рев двигателей сменился каким-то свистом и кашлем. Послышались взволнованные
возгласы... потом грохот... и тьма.
2
Шевельнувшись, она почувствовала боль в спине, в затылке, в колене.
Подавила невольный стон. Но стоны не прекратились. Кто-то другой стонал, не
она. Приоткрыла глаза. В зеленоватом аварийном свете кухня показалась
незнакомой. Серое без кровинки лицо Рениса приблизилось к ней.
- Врачу, исцелися сам, - выговорил он с вымученной улыбкой. - Помогите
мальчику, если можете встать, Надя.
- А Вадим?
Стонал Роберт. Он лежал с запрокинутой головой, нелепо вывернутой
ступней. Надежда ощупала ногу. Вывих. Резко дернула. Мальчик вскрикнул и
приоткрыл глаза.
- Теперь посмотрите мои ожоги.
Только сейчас Надежда уловила запах горелого мяса. Видимо, Ренис упал
на плиту и тоже не сразу пришел в сознание. У него был прожжен костюм,
обуглилось плечо, кожа на груди...
- А Вадим? А Вадим?
- Вы не хотите помочь мне? - повторил Ренис настойчиво.
Почему он не смотрит в глаза? Почему бормочет что-то невнятное?
"Мужайтесь. Возьмите себя в руки..."
Она кинулась к двери, забарабанила кулаками...
- Вадим, Вадим, Вадим!
Никто не отзывался. И дверь не открывалась, не поддавалась никаким
кнопкам. Это означало, что в соседнем отсеке авария, пробит борт, воздух
вышел.
Потом Надежда вспомнила, что за плитой есть шлюз. Быстро надела шлем,
бросилась туда.
- Надя, подождите. Послушайте, я скажу...
Ох, как медленно тянется время в шлюзе. Воздух высасывается,
нагнетается в баллоны. Кому нужна эта скрупулезная экономия? Выключить.
Дверь заклинило. Ну вот...
В глаза ударил свет - вспыхивающий, мятущийся. Где-то в стороне за
полкилометра догорал отброшенный взрывом двигатель. Бурые скалы, словно
каменные зубы, впились в тело ракеты. Где же пассажирские каюты, управление,
рубка? Где люди - двадцать два человека?.. Где Вадим?..
Ничего! Ничего! Закопченная воронка, осколки стекла, оплавленный
металл, крошево стали и пластмассы...
Ой, Вадим, ой, милый!
Все стало зелено, все поползло. Закрыв глаза, женщина вслух причитала,
раскачиваясь. Потом почувствовала, что ее подняли и несут. Вспомнила: у
Рениса ожоги, мальчик без сознания. Два человека нуждаются в помощи врача.
Некогда горевать, надо оказать помощь.
Надо!
3
У Рениса-дяди сильные ожоги на груди, на правом боку, ушибы головы,
сотрясение мозга и бред.
У Рениса-племянника сломана ключица, вывих ноги, боли в позвоночнике,
высокая температура и бред.
У племянника бред космический. Он прыгает по скалам Но, нога застревает
в расщелинах. Он твердит названия астероидов: Церера, Юнона, Паллада, Веста,
Астрея. И с гордостью утверждает: "Я знаю наизусть двести номеров, дядя
Вадим. Спрашивайте по порядку и в разбивку".
Никогда не спросит тебя Вадим, никогда!
А у дяди бред земной. Каждый час, каждые полчаса он возвращается на
Землю. Он говорит речь на аэродроме: "Господа, я счастлив доложить вам,
дорогим землякам..." Он рассказывает журналистам: "Да, приключения были у
нас, особенно на Ганимеде и на безымянном астероиде тоже..." Он гуляет по
аллеям с какой-то женщиной (иногда она Нора, иногда Арабелла, иногда - Лили)
и говорит: "Представь себе наше одиночество, моя милая. Блестящая точка в
океане черной тьмы..."
Врачебный кабинет взорвался вместе с рубкой. Операционного стола не
было, не было рентгена, лекарств, инструментов, даже бинтов. Надежда
вспоминала прадедовские рецепты, делала холодные компрессы, примочки из
крепкого чая, кипятила в кастрюлях столовые ножи. И тем не менее она
ухитрилась сделать Ренису пересадку кожи, своей собственной. Площадь ожогов
была слишком велика, с оставшейся кожей он не выжил бы.
Бредил один, бредил другой, просил пить один, просил пить другой.
Одному компресс, другому примочка, одного успокаивать, другого кормить с
ложечки. Нечаева металась между двумя постелями. В сутки ей удавалось
поспать не больше чем два часа.
Она сумела спасти обоих. И, пожалуй, больные спасли ее. Ей некогда было
думать о своей потере, мешала работа, мешала отупляющая усталость. Надежда
привыкла к своему горю прежде, чем выплакала его, смирилась с ужасным
положением раньше, чем почувствовала весь его ужас.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг