вынесли за дверь. На экране под крики "ура" и аплодисменты кланялся Зарек.
Гхора же в санитарном глайсере уже мчали на Волгу, в тенистый сад Ксана. Так
распорядился хозяин этого сада. Дальнейшие события показали правильность его
распоряжения.
Мир праздновал победу ученых. Человеку удалось то, что в прошлых
тысячелетиях приписывалось только богу. Столько было шествий с цветами,
огненных змеев в ночном небе, столько танцев на улице и объятий, столько клятв
в вечной любви на сто жизней вперед! Позже в память этого стихийного ликования
был установлен праздник - День жизни.
Ким оказался среди немногих, чья радость была неполной в этот день.
- Когда будем восстанавливать Ладу? - спросил он сразу.
Зарек ответил, естественно, что надо подождать, понаблюдать Гхора. Ведь
ему только исправили травмы и заменили переключатель. Старческие клетки
остались в мускулах и органах. Необходимо проверить, удачно ли пойдет
омоложение, исчезнет ли седина, морщинистая кожа...
Наблюдения начались с первого мгновения, продолжались в пути и в доме
Ксана круглосуточно.
И что же?
Гхор не только ожил, но и поздоровел. Он как будто отоспался, стал свежее
и бодрее.
Седина - цветовой индикатор старости - таяла, словно снег, отступая к
вискам. Кожа расправлялась, исчезали морщины на лбу, расправлялись плечи. Гхор
становился выше, сильнее, мускулистее. Ел с отменным аппетитом здорового
мальчика, спал непробудно, был полон энергии.
Помнил все отлично. Проверочные упражнения на сообразительность, внимание,
запоминание выполнял по норме двадцатипятилетнего.
Неделю его держали в постели на санаторном режиме, отсчитывали движения,
шаги, усилия. Потом выяснилось, что под утро тайком он вылезает в окно и не
прогуливается, а бегает: пробегает три-четыре километра по дорожкам сада,
чтобы излить избыток энергии.
Он вел себя так неосторожно: игнорируя режим, читал ночи напролет, на заре
купался в ледяной Волге, ел когда попало, бродил по окрестным лесам,
возвращался мокрый до пояса. И Зарек счел полезным открыть всю правду.
Исподволь, как тяжелобольному, как сыну о смерти отца, рассказал, что он,
Гхор, был мертв полтора года и должен со своим вторым телом обращаться
бережнее. Гхор воспринял это сообщение с легкостью мальчишки, переболевшего
гриппом. Болел и выздоровел, что может быть естественнее?
И тогда же он спросил о Ладе. Пришлось рассказать.
Ведь умалчивание бросало бы тень на ее поведение. Тогда бы получилось: муж
умер, весь мир вызволял его, а бывшая жена не откликнулась.
- Так восстанавливайте же ее скорее! - воскликнул Гхор.
Он просил, настаивал, умолял с жаром влюбленного юноши. Не спал ночей,
горел, требовал точного срока, повесил календарь, уговаривал скостить
несколько дней, отчеркивал часы.
И в сущности, не было причины откладывать.
Ладу возрождали без торжеств, без всемирного праздника, без зрителей. Даже
полированную кнопку нажимал не Зарек, а Ким, верный друг, сопровождавший Ладу
во все трудные минуты.
Нажал... и застыл с открытым ртом. Вдохнуть не было силы. И сердце
замерло. Что-то будет?
Не хватало мужества открыть дверцу. Ким медлил, пока изнутри не послышался
стук. И Лада, живая, цветущая, в красном платье с черным поясом, выпорхнула
наружу.
На лилиях в ее волосах сверкали капельки воды... позапрошлогодние.
- Все уже кончено, Кимушка? Спасибо, дорогой. Ну, я побегу переоденусь - и
за дело. Оставила АВ-12 на столе. А ты торопись на свое свидание.
Ким вздрогнул. Даже слова, даже интонация позапрошлогодняя. Шутка про
свидание. Для этой Лады ничего не произошло, она торопится спасать мужа.
Ким поймал ее за руку:
- Стой, Лада. Послушай, Лада. Ты - это не ты. Ты записанная и
восстановленная. Это твоя вторая жизнь.
Лада замерла, расставив руки. Одна у Кима в руке, другая протянута к
двери.
- Ким, это правда? Ты не разыгрываешь меня?
- Истинная правда. Гляди, вот Нина, Сева, их же не было при записи.
- А Гхор?
- Жив. Восстановлен. Здоров. Совсем здоров, уверяю тебя.
- Вези же меня к нему скорей!
Они ехали по земле, в автомашине, и Лада всю дорогу расспрашивала о Гхоре:
как он выглядит, как себя чувствует, помнит ли о ней, справлялся ли?
А Ким держал ее за руку, живую, теплую, нежную и сильную, молодую, с
выгоревшим пушком на загорелой коже. Ловил дыхание, блеск глаз, восхищался...
и не верил.
Что же это такое рядом с ним, ставшее Ладой?
Новой Ладе он попробовал рассказать о той, что состарилась и умерла во
сне, не приходя в сознание. Но юная жена Гхора слушала без внимания, с
эгоизмом влюбленной внучки. Бедная бабушка, жалко ее, но свое она отжила. 0
бабушке поплачем в другой раз.
- А Гхор? Как он выглядит? Не изменился?
Киму даже обидно стало за ту старушку, отдавшую жизнь ради счастья этой
равнодушной девицы. И обе они-Лада. Как странно! Путаница В уме. Мыслить надо
по-новому.
- И он уже не седой? - допытывалась Лада.
Последний разворот. Дамба, ведущая на остров. Аллея с еще не растаявшим
снегом, серым и ноздреватым. Ворота.
Но кто это бежит навстречу по лужам, поднимая грязь
фонтаном, оступаясь в мокром снегу, балансируя руками?
- Куда под колеса, оголтелый?!
И Лада из кабины прямо в воду:
- Гхор!
- Лада!
Стоят в снежной каше по колено, целуются. Головы откинут, посмотрят друг
на друга и целуются опять.
- Любимый!
- Любимая!
Минуты через три Лада вспомнила о третьем лишнем, протянула ему руки для
утешения:
- Кимушка, спасибо!
Но Кима не было. Он оставил влюбленных у машины и ушел прямо в чащу по
ноздреватому снегу к березкам и осинкам, еще худеньким, голенастым, с
растопыренными сучьями, но освещенным солнцем и жизнерадостным, как
девчонки-подростки, у которых все хорошее впереди. Шагал, продавливая наст,
смотрел сквозь ветки на бледноголубое небо и широко улыбался. Так и шел с
застывшей улыбкой.
Ревности не было. И зависти не было: такому беспредельному счастью нельзя
завидовать. Да Ким и сам был счастлив. Видимо, счастье дарить - самое чистое,
самое светлое, оно сродни материнству. И таких минут у Кима будет много
отныне. Много, много раз будет он сводить расставшихся, видеть глаза,
затуманенные слезами радости, слышать трепетное спасибо. Почтальоном радости
будет он в этом мире - нет приятнее функции...
ГЛАВА 7. ВСЕ ЕЩЕ ПЛАЧУТ
Будем вечно молодыми! Вечно будем молодыми!
Сплетая руки, юноши и девушки несутся в буйном хороводе. Глаза их блестят,
лица раскраснелись, ветер треплет волосы, дыхания не хватает для пения, для
крика, для танца...
Небо тоже ликует. Художники раскрасили светом облака.
Словно девушки в пестрых нарядах, толпятся они над Москвой, каждое
смотрится в зеркало реки. Взлетают ракеты, огненные букеты распускаются в
небе, с шипением, треском и звоном крутятся огненные колеса. Треск и грохот в
небе, песни и хохот на земле. Весело и оглушительно празднуют люди победу над
смертью.
- Дедушка, будешь молодым! Иди плясать с нами.
- Гляди на этого бородатого. Вылитый Ксан. Наверное, журналист.
- Эй, приклеивший бороду, передай Ксану, что мы счастливы.
И весельчаки не знают, что их слушает подлинный Ксан. По своему
обыкновению, он делает выборочный опрос, ловит обрывки разговоров, нанизывает
на память, вяжет, петля за петлей, сетку доводов для будущих дискуссий.
- Сто лет живем - ура! Двести лет живем - ура, ура! Триста - ура, ура,
ура!!!
- А я, дружок, о пяти годочках мечтал. Поскрипеть, кости погреть на
солнышке.
- Получай, папаша, три столетия!
- Не за себя, за дочку рада. Тридцать лет девочке, а лучшее уже позади.
Морщинок больше, внимания меньше.
- На полюсе не был. Побываю. В Париже не был. Побываю. Ha Марсе не был...
- Бывают жизни нескладные, неудавшиеся, тянучие.
Так хорошо, что выдадут вторую. Дотерпел до конца, все перечеркнул,
начинай заново.
- А ты, дядя, не откладывай! Сегодня начинай заново.
- Дешевое отношение к жизни будет, неуважительное. Тяп-ляп, сто лет
кое-как. Ты цени годы, цени минуты. Не важно - сколько прожил, важно - как
жил...
- Семьсот лет, ура! Восемьсот - ура! Тысячу - урра!!!
- Ишь разохотились!
- Слушайте, а ведь это скучно: тысячу лет ты инженер, тысячу - блондин,
тысячу лет - пигмей.
. - Нет, уж новая жизнь - новая внешность и новый темперамент. По вкусу.
По каталогу.
- А я в следующей жизни стала бы мужчиной.
- Поговорка была: если бы молодость знала, если бы старость могла...
НаКонец-то совершенство: могучие старики.
- Отменяется растрата сил человеческих. Только выучился...
- Мне главного нашего жалко. Голова математика, пальцы художника. Обидно -
двух лет не дотянул.
- Люди прошлого не должны быть обездолены.
- Ученые придумают. Есть же герасимоведение восстановление портрета по
черепу. Вот и тело восстановят как-нибудь - по клеточкам, по химии волос,
костей, что ли...
- Пушкина. Пусть бы написал о нашей эпохе!
Девушка протягивает другу обе руки.
- Сто жизней проживем вместе, правда?
- Ура! Нашим ученым - ура! Все вместе, хором: ура!
Но мир велик и многолюден. Есть в нем и такие, которые не радуются даже в
этот день всемирной радости.
С озабоченным видом набирают они номера на своих браслетах, взывают:
- Справочная, дайте мне позывные Гхора. Через ноль? А профессора Зарека?
Тоже через ноль? Безобразие!
В XXIII веке каждый человек с каждым может связаться по радио. Каждый друг
знает пожизненные позывные друга, каждый возлюбленный с нежностью шепчет
любимое имя и номер любимой. Но есть люди, которых можно вызывать только через
ноль - через радиосекретаря, иначе им некогда будет работать и спать. Чаще это
знаменитые врачи, знаменитые артисты и знаменитые космонавты. У Ксана тоже
номер с нулем. И он сам распорядился дать браслеты с нулем Зареку, Гхору и
Ладе. Ведь он знал, что мир велик и даже в праздник радости найдутся
несчастные. Статистика говорит, что каждую секунду на Земле умирает один
человек. Их близким невозможно ликовать в надежде на будущее. Им надо спасать
умирающего сейчас.
- Справочная, дайте номер помощника Зарека, высокого такого, полного, его
показывали на экране. Киме 46-19? Спасибо.
И слабенький ток вызова иголочкой покалывает кожу Кима. На его браслете,
таком инертном до сегодняшнего дня, чередой проходят незнакомые гости.
Женщина средних лет (выше средних) с малоподвижным, искусственно
подкрашенным лицом. Чувствуется, что кожа натянута и выделана усилиями многих
косметиков.
- Вы Ким, помощник Зарека? Ох какой милый мальчик! Голубчик, вы, верно,
знаете меня в лицо. Я Мата, артистка, я "Девушка, презирающая любовь", я
"Цветочница из Орлеана", я "Наташа Ростова". Милый, мне нужна молодость как
воздух. Мое амплуа - расцветающие девочки, я не могу играть властных и злобных
замоскворецких старух.
- К сожалению, товарищ, все это дело будущего...
Наблюдения... Специальные заседания. До свидания...
Рад бы...
Покалывание.
Глубокий старик. Сухое, желтое, как будто пергаментное лицо.
- У меня, дорогуша, была мечта в жизни: перевести на русский язык
"Махабхарату" всю целиком. Но это сотни тысяч стихов, лет тридцать усидчивой
работы. Милый, запишите меня на вторую жизнь. Обещайте, тогда завтра же
приступлю к работе.
Неприятно разочаровывать людей, но этот хоть подождать может год-другой. А
как быть с таким вызовом?
На экране смуглая чернокудрая девушка с заплаканными глазами. Лицо
классическое, черты безукоризненные. Она иностранка, русского языка не знает,
у себя на родине говорит в рупор кибы-переводчицы. Ким слышит металлический
голос машины, чеканящей слова с неприятной правильностью.
- Пожалуйста, будьте любезны, сделайте безотлагательно ратозапись моей
мамы.
- К сожалению, товарищ...
- Если бы вы знали мою маму...- не отступается девушка.- Такая доброта!
Такое сердце! Такое долготерпение! Нас одиннадцать человек детей, и трое
совсем маленькие...
- Рад бы...
- Ну сделайте что-нибудь... Ну прошу вас...
Девушка давится рыданиями, старается сдержаться, засовывая в рот кулак.
После заминки киба-переводчица сообщает:
- Непереводимые, нечленораздельные звуки, выражающие крайнее горе и
отчаяние.
Почему-то плачущие девушки, в особенности чернокудрые, вызывают у Кима
непреодолимое стремление оказывать помощь. Ким берет у девушки позывные
(Неаполь. Джули 77-82), обещает то, что не имеет права обещать, и сам через
барьер нуля вызывает профессора Зарока.
- Юноша, надо выдерживать характер,- говорит ему профессор укоризненно.-
Есть решение Ученого Совета: никаких скороспелых кустарных опытов. Гхора надо
понаблюдать.
- Но у нее умирает мать, - оправдывается Ким. - Добрая, любящая, мать
одиннадцати детей, трое совсем маленьких.
И Зарек сам, вопреки логике, соглашается связаться с Ксаном.
Радиоволны находят Ксана в кафе, что против библиотеки Ленина.
- Женщины все еще плачут на планете, дорогой Ксан.
Как быть?
- Уважаемый профессор, вы наносите мне удар в спину,- говорит Ксан
Зареку.- Сами же вы, медики, продиктовали решение: ничего не предпринимать,
пока ведутся наблюдения. И будьте справедливы. На Земле умирает ежегодно
миллиард стариков. Вчера я вас спрашивал: сколько вы способны оживить? Вы
ответили: не более тысячи в год, по пять человек на каждый Институт мозга. Как
отбирать эту тысячу из миллиарда? По старинному принципу, который в двадцатом
веке назывался протекцией?! Девушка просит Кима, Ким-вас, вы-меня, я
разрешаю... Так?
- Я не могу отказать,- упавшим голосом говорит Зарек. - Отказать в жизни!
Это не лучше убийства.
- А как быть со всеми остальными, не догадавшимися плакать перед вашим
Кимом? Три миллиона умрет сегодня. Их мы не убиваем?
Профессор молчит, понурившись.
- Вот такие терзания нам предстоят, Зарек. Каждодневно кого-то
приговаривать к смерти, кому-то отказывать в помиловании!
- Что же сказать этой плачущей девушке, Ксан?
- Ну, черт возьми, чего вы от меня хотите? Есть у них ратолаборатория в
Неаполе? Пусть запишут мамашу, положат в архив. А очередность я решать не
буду. Совет Планеты решит. Вот соберемся после праздника, примем общий
порядок, единый закон продления жизни.
Расстроенный, смотрит он на кипящую толпу. Людской океан на Земле,
миллиарды и миллиарды - вот в чем проблема. Дать счастье одному умели еще в
Древнем Египте. Но принцип коммунизма: по потребности - всем. Всем!
Миллиардам!!!
- Ну что ж, придется внести ясность,- вздыхает он.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг