быдла. И быдло должно быть быдлом, чтобы оно не способно было даже помыслить об
иной жизни.
- Они не быдло, в том-то и дело, - возразил Улье. - Я жил среди них. И
я знаю, что говорю. Они - все что угодно, только не быдло. Как бы вы ни
пытались втоптать их в грязь, они остаются людьми.
- Вы судите о нас с каких-то абстрактных и тривиальных позиций.
Повторяю, мы не изверги. Мы вполне разумные властители. Например, мы всячески
приветствуем разделение наших подданных на покорных лохов и уклоняющихся от
добычи урановой смолки урок. Ибо лохи, даже если способны к воспроизводству
потомства, плодят калек. А урки - носители здорового генофона, не
соприкасавшегося с радиацией. Если бы не они, равнина с течением времени
оказалась бы населена ублюдками. Некому стало бы пополнять ряды штемпов и
контингент Хранителей Мудрости.
- Кроме разумности есть еще человечность.
- Гм... Вряд ли вы способны воспринять то, что я вам скажу, однако
послушайте. Власть есть знание, а знание - власть. Обе функции бесчеловечны в
том умысле, какой вы придаете этому слову. Я бы сказал, что они внечеловечны по
отношению к лицу, которое эти функции отправляет.
- Вы жонглируете понятиями. Суть от этого не меняется.
- Я же говорил, вы не поймете.
- Вот что я хотел бы понять, - немного погодя заговорил Улье. -
Скажите, Зет, а ведь там, на равнине, живут ваши отец, мать, ваши братья и
сестры. Если они еще живы, конечно. У ваших братьев руки разъедены язвами. Ваш
отец ослеп от лучевой катаракты. С вашей матерью забавляется на пляже первый
встречный. Неужели это никогда не приходило вам в голову? Вам не страшно? Не
больно за них?
Юноша высокомерно вскинул голову.
- Не говорите мне о биологических узах. Для нас, Хранителей Мудрости,
они - ничто. Меня вскормил и воспитал Корабль. И я предан одному ему. Это
колоссальное стальное чрево, этот гигантский каменный столб - истинные мать и
отец мои.
- Ладно, оставим символику. Но хоть что-то человеческое в вас должно
быть, в конце концов?
- Что вы имеете в виду?
- Потребность в любви. В спутнице. В детях.
- Хранители не нуждаются в ложных ценностях. Мы - мозг Корабля. Любые
страсти нам только помешали бы, внесли разлад и смуту в нашу жизнь. Все, что
выходит за рамки рационального, мы отметаем начисто.
- Могу представить, с каким трудом вам это удается.
- Ничуть. Я стерилизован, - заявил Зет. - Как и все Хранители.
Потрясенный Улье не нашелся, что сказать.
Тонкий голос, одутловатость, безволосый подбородок... Несчастный. И он
еще гордится этим своим увечьем...
Разведчик Вспомнил о своем отце. Тот тоже был разведчиком, лучшим
другом Старика. Он погиб в рейде. Мать Ульса не перенесла утраты. Она осталась
жить, однако горе исподволь разъедало ее мозг, словно кислота. Когда наконец
окружающие поняли, что кроется за овладевшими ею отрешенностью и замкнутостью,
процесс оказался необратимым. Ее поместили в клинику. А мальчик, едва подрос,
сбежал из интерната и пришел в разведучилище. Хотя его возраст не
соответствовал условиям приема, его зачислили в курсанты. Отчасти из уважения к
памяти отца, отчасти потому, что переупрямить пронырливого подростка оказалось
делом безнадежным. Так Улье пришел в разведку. До сих пор не обзавелся он
семьей, считая это не совместимым со своей профессией. Судьбы отца, матери и
собственная казались ему слишком красноречивыми. И теперь, глядя на кудрявого
бледного юношу, которого тоже постигли сиротство и отречение, но который отнюдь
не считал свою участь несчастьем, разведчик почувствовал, как его сердце больно
екнуло. В точности как тогда, когда он наблюдал в перископ за пляжем лохов. Еще
раз убедился он, насколько величествен и всеобъемлющ Принцип, определяющий ныне
жизнь ойкумены, эта фраза всего из трех слов, выбитая на постаменте Памятника
всем жертвам...
- Я хотел бы уточнить жанр нашей беседы, - прервал его размышления Зет.
- На дружескую болтовню это непохоже, не те у нас отношения. Если это
миссионерская проповедь, то вы переоценили себя и к тому же избрали
неподходящий объект. А если это допрос, то извольте держаться ближе к сути. Без
психологических выкрутасов.
- Вы правы, - признал Улье. - Давайте и правда ближе к делу. Насколько
я понимаю, Хиск и Тод - уроженцы другой планеты? Какой?
- Они с Золотой Канавы.
- А, знакомое местечко. С какими еще планетами вы сотрудничаете?
- Ни с какими. Исполнителей для наших целей мы намечаем и изымаем
тайно. Гарантируем им неприкосновенность, свободу выбора и предлагаем
добровольно сотрудничать с нами. Поскольку они внедряются к вам и получают
агеронтон, не было случая, чтобы кто-то отказался.
- Вы сказали: "сотрудничают с нами", "мы"... Нельзя ли конкретнее, кто
это - вы?
- Мы - тайная организация, которую возглавляю я, а до меня возглавляли
мои предшественники.
- Сколько человек она насчитывает? Какова ее структура? Кого вы можете
назвать поименно?
- В такие подробности я не углублялся. Мой покойный наставник до поры
до времени посвятил меня лишь в основные детали. Он скончался внезапно. Мне
известны связные, но и вы их уже знаете.
- Хиск, Тод, Эди и компания.
- Совершенно верно.
- А кто направляет и координирует деятельность ваших людей в космосе?
- Наш полномочный эмиссар. Собственно, мы с ним властвуем на равных. Я
тем более мало знаю, что свои секреты он не доверяет никому. Это крайне
осторожный и в высшей степени мудрый человек. На него мы полагаемся всецело.
- Кто же этот ваш эмиссар? - спросил Улье, холодея оттого, что ответ
ему известен наперед.
- Главный диспетчер первого Космопорта.
Глава 4
"МЫ ДЛЯ ВАС ОРОНГИ"
Значит, Старик.
Да, все-таки он. И никакой ошибки быть не может. Зету незачем лгать. А
даже если бы он вздумал возводить напраслину, выдвигать подставную версию, вряд
ли он имел представление и цепи косвенных улик, которые превращали подозрения
Ульса в почти стопроцентную уверенность.
Все сходится.
Но зачем, почему? Это уму непостижимо. Отречься от дела всей своей
жизни - во имя чего? Вступить в тайный сговор с заклятыми врагами - какова
цель? Поставить под угрозу свое доброе имя, славу, высокое положение и почет, в
случае неудачи обрекая себя на клеймо предателя и вечное изгнание? Выбор
поистине безрассудный. Не приобрести ничего сверх того, что уже имеешь, либо
лишиться агеронтона и влачить остаток дней своих на задворках ойкумены, под
надзором? Что должно было произойти, чтобы Старик - великий Старик! - стал
отступником?!
Однако теперь не остается места для малейших сомнений.
- Значит, все-таки Старик, - повторил вслух Улье.
- Простите?
- Я сказал, Старик. В разведке до сих пор так кличут главного
диспетчера.
- Мне неизвестен этот его псевдоним.
- Разумеется.
Повисло тягостное молчание.
- Что еще вы хотели узнать? - спросил Зет.
- Один маленький вопрос. Не докладывали ли вам на днях о ночных кражах
на ферме? А если да, то какова судьба пойманного?
- Если кто-то в курсе такой чепухи, так это господин F. Если угодно, я
задам ему этот вопрос по возвращении. Надеюсь, оно произойдет достаточно
быстро?
- Сразу после того, как вы подтвердите на очной ставке, что вашим
эмиссаром был главный диспетчер.
- Вряд ли он прибегнет к запирательству. Игра окончена. Нельзя ли
вернуть меня в Башню безотлагательно?
- Нет. Я не могу упускать время.
- Но там, в Башне, за пультом сидит мой преемник, - начал Зет, и в его
голосе почудились умоляющие нотки. - Он еще подросток. Сможет ли он отстоять
равнину от оронгов?
- Будем надеяться.
- Вы понимаете, что можете стать виновником гибели всех лохов до
единого?
- Они чуть не погибли в стартовом пламени. А заодно с ними и вся
ойкумена. Так что не надо взывать к моей совести. Что касается излучателя, с
ним способен справиться даже ребенок.
Они снова замолчали, не глядя друг на друга.
- Но почему, зачем?! Как он мог решиться на такое? - не выдержал Улье.
- Вы имеете в виду диспетчера?
- Если вы можете ответить...
- Охотно. Разгадка проста до предела. Она в том, что главный диспетчер,
по-видимому, больше сочувствует нам, нежели вам.
- Одного сочувствия здесь мало. Ведь он готовил верную гибель для всей
ойкумены. Он посягнул на Принцип Гуманности, вот что невероятно.
- Позвольте узнать, что это за Принцип?
- Неужели вам не известно?
- Я имею в виду, как его понимаете лично вы?
- Наверно, так же, как и миллиарды других людей, - ответил разведчик. -
В первом Космопорте стоит самый большой в Галактике монумент. Памятник всем
жертвам. На его постаменте начертано: "Он - это ты". Вот Принцип Гуманности в
его чистейшем виде.
- Да, но в каком виде его исповедуете вы?
- Я не причиняю по своей инициативе другому человеку ничего такого,
чего не хотел бы себе.
- Нет, не вы сам, а все вы, обрекшие нас на вечное изгнание?
Улье пожал плечами.
- Но ведь это случилось в темном веке, - сказал он. - Еще при империи.
Теперь Галактическая Лига ищет выход из положения, для того и создана разведка.
А ваше обвинение лишено реальной почвы. Как вы понимаете, ни я, ни кто-либо из
ныне живущих людей не отправлял звездолеты в вечную ссылку.
Зет отшвырнул злосчастный выдавленный тюбик, который вертел в пальцах,
и вскочил.
- А я не преступал законов! - взвизгнул он. - Их нарушил сотни лет
назад мой предок! За что же наказан я? Именно я?! Я и все остальные несчастные
на двухстах карантинных планетах?
- Будем точны, их сто девяносто восемь, - возразил разведчик. - С шести
планет карантин снят. Они включены в состав Лиги, пользуются всеми достижениями
и правами человечества, потому что их население естественным ходом пришло к
тому, что Принцип Гуманности господствует в их среде безоговорочно.
- Безоговорочно!!! - страшным голосом закричал юноша. Его лицо
побагровело и исказилось. - О какой безоговорочности вы толкуете?! О какой
гуманности? Мы для вас - оронги! Это вы затоптали нас, бросили во тьму,
вынудили нас, как мутантов в кормовом отсеке, пожирать друг друга! Но кто вы
такие, чем кичитесь и намного ли вы человечнее нас? Вы, разведка, разве
отличаетесь от тех же штемпов? Разница лишь в том, что ваши лопаты не убивают,
они технически совершенны и действуют бескровно!
- Прекратите истерику, - велел Улье.
- Вы ставите нам, Хранителям, в вину то, что мы паразитируем на лохах!
А вы паразитируете на всех нас! Да, паразитируете - тем, что за наш счет
создали свой великолепный, холеный, оранжевый мир! И пока вы блаженствуете,
питаясь агеронтоном, мы обречены жрать человечину!
- О да! Только вам потребовалось расширить меню на всю Галактику...
- А что нам остается делать? Ждать, пока вы признаете нас братьями,
каким бы опасным и абсурдным это ни казалось? Дайте нам агеронтон! Дайте
знания! Технику! Дайте возможность вырваться из кровавого кошмара! Протяните
нам руку - наши ладони в язвах от урановой смолки! Что?! Боязно?!
- Пока что ваши руки в чужой крови.
- Но где же ваш хваленый Принцип? Который безоговорочен? Ведь я - тот
самый "он", я - это вы! Кровью лохов забрызганы ваши руки, ничьи другие' Потому
что вы отреклись от нас! Мы - ваши братья, покинутые вами во Вселенной! Мы
стали дикарями, чудовищами - согласен! Да! Тысячу раз - да! Но - только по
вашей милости!..
Юноша захлебнулся внезапным кашлем. Скорчившись, зажав рот рукой, он
сотрясался, точно его легкие были деревянными и кто-то разрубал их изнутри
топором. Откашлявшись, он провел ладонью по мантии, оставляя влажный алый след.
- В Башне нет ни одного здорового человека, - проговорил он. - Мы
хиреем. Либо сердце, либо легкие, либо и то и другое чахнет. Слишком много
вложено в Корабль, и слишком мало осталось на медицину.
- Сочувствую.
- А, бросьте. Сорванной гайки не стоит ваше сочувствие. Вы говорили о
гуманности. Но ведь она не бывает частичной, избирательной, ограниченно
пригодной. Либо она есть, либо ее нет. Она одна для всех, и в том ее суть. А вы
даже не сознаете, до чего вы гнусны со своей куцей, боязливой гуманностью. Сами
вы не убиваете, нет. Но преспокойно позволяете другим погибать в колонии - от
недоедания, нищеты, войн. Вы не поможете, вы будете спокойно наблюдать своих
разведботов, как мы гнием заживо.
- А что вы предлагаете?
- Ну конечно. Вы же рациональны до мозга костей. По-вашему, полное
торжество человечности достижимо лишь тогда, когда вы станете поистине
всемогущи, а мы научимся быть святыми среди голода, невежества, грязи. Но ведь
это циничная пародия на гуманизм - ваша боязливая, с оглядкой, выверенная и
взвешенная доброта...
- Кажется, вы начинаете повторяться.
- Еще немного терпения. Сейчас я закончу. Ваш Принцип шаток, ибо любая
капля чужой крови тотчас разъедает его сверху донизу, как плавиковая кислота.
Но если бы только это...
- А что же еще?
Зет перевел дух и заговорил совсем спокойно, даже монотонно, словно
вспышка ярости, изливавшаяся в туберкулезном кашле, выжгла его без остатка:
- Дело в том, что космос беспределен. И хотя он замыкается в
пространстве, имея исчислимый радиус, он ничем не ограничен во времени.То, что
вы сделали с нами, повторялось и повторится, неважно, в каких масштабах. Но и
это еще не все. Число измерений в мироздании также беспредельно, и наши длина,
ширина и высота - лишь голодный минимум, низшая ступень, на которой может
зародиться жизнь. Никому не дано по-настоящему проникнуть на порядок выше. И
никому не дано познать, откуда, из каких семян проросли жизнь и разум. Быть
может, человечество - лишь упавшие с верстака опилки. Быть может, вы с вашими
гордыней, Принципом, пренебрежением к нам - не менее порочны и убоги в чьих-то
неведомых глазах. Вы тоже оронги - для кого-то. Бесконечное уходит вверх и вниз
- в сторону бесконечно малого и бесконечно большого, а человеку мнится, что он
стоит в ее центре. Как будто бесконечное может иметь середину...
Он замолчал.
- Это что - ваша религия? - соболезнующе спросил Улье.
- Понимайте как хотите. Я не нуждаюсь в вашем понимании. А теперь,
прошу, оставьте меня одного.
После короткой паузы разведчик повернулся и вышел.
В рубке управления привычно светились и перемигивались приборы.
Электронный лоцман полностью выполнил программу, и из щели компьютера торчала
лента с предлагаемой параболой нырка на Космопорт-1.
Улье поспешно сел за пульт. Он успел как раз к началу трехминутной
готовности. Несколько секунд ушло на то, чтобы забыть о больной ноге,
расшибленном затылке, целиком сосредоточить свое сознание во взгляде, обегающем
приборную панель, и в лежащих на штурвале ладонях.
С замиранием сердца он послал корабль в нырок.
Прошла секунда, другая, и тут, подтверждая худшие его предчувствия,
началась болтанка. Внешне она ничем не проявлялась. Пилот все так же сидел в
кресле, тихонько поглаживая пальцами штурвал. Но на приборной доске разразилась
настоящая буря: направление полета и скорость изменялись каждый миг, только
успевай корректировать курс. К концу входной ветви глаза Ульса заливал едкий
пот, и не было возможности утереться.
Все это походило на то, как если бы вы пытались утопить обрезок доски,
норовящий выскользнуть из рук, вихляющий и так и этак. А затем, когда
погруженная в глубину доска вдруг освободилась и устремилась кратчайшим путем к
поверхности, надлежало тормозить ее, заставляя передвигаться в том же темпе и
по той же траектории, что и при погружении.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг