Александр Степанович Грин.
Убийство в Кунст-Фише
...Так произошли вещи, о которых более логические умы принуждены думать
лишнее; во всяком случае - придавать им расплывчатость и неопределенность,
без чего им, пожалуй, не стоило бы и размышлять о происшествии в предместье
Кунст-Фиш. На мой, в то время, пытливый взгляд - ожидалось торжество
судебного следствия. Из этого правильно заключить, что - вообще - я думал
нормально; лишь неопределенный страх гнал меня прочь отовсюду; отовсюду, где
мне мерещилось преследование. Болезнь эта достаточно известна; ее симптомы
изучены, ее явления однородны, поэтому я предлагаю сразу увидеть меня среди
роскошных парков Кунст-Фиша, скрывающегося в кустах или перелезающего ограды
с чувством смертельной опасности, сжимающей свой черный круг по всем путям,
на которые ступал я. Ее не было, - этой опасности, так же как у меня не было
достаточного самообладания и рассудка, чтобы перестать мучить себя.
Когда луна скрылась, я почувствовал себя лучше: в тьме есть гарантии,
важные злодеям и жертвам. В этот момент я находился перед стеной, покрытой
виноградными лозами. Вокруг по смутно проступающей белизне статуй и скамеек
едва можно было судить о направлении и расположении аллей. Чей был этот
сад, - я не знал, не мог также восстановить последовательность забросивших
меня сюда условий, но помнил с горечью и отвращением к жизни, что страх -
необъяснимый страх гнал меня весь день из конца в конец города; что я
бродил, прятался, бежал и скрывался от неизвестных врагов, подстерегающих
меня в толпе, за углами зданий и везде, где было место ступить ноге
человеческой.
Вдруг луна вышла и озарила сад, выделив мою тень в тени кустов.
Серебристо-трепещущие деревья стояли в центре черных кругов. Лужайки
дымились. Я был виден, виден весь всем и каждому, кто захотел бы всадить нож
или пулю в мою похолодевшую кожу.
В это время запел - очень далеко и спокойно - петух.
Кого предостерегал он? Не было времени думать о нерешенной загадке его
тройного ночного крика. Казалось, силы ночи играют на его нервах в
определенные часы, - что мог бы он рассказать сам?! Но мысль эта, как
коротко пролитая струя, плеснула и разбилась бесформенно.
И я тотчас вернулся к своей главной заботе - бежать. Быть может, за
стеной крылись новые обстоятельства, новые спасительные условия. Я разыскал
ящик, встал на него и перескочил по ту сторону стены.
В это время я уже чувствовал изнурение, требующее приюта. С
наступлением утра припадок ослабевал; тени вечера обостряли его; ночь
терзала, как пытка. Я хотел разыскать что-нибудь, - трещину, собачью конуру,
подвал - все равно, лишь бы забыться сном, начинавшим мучить меня не менее
сильно, чем страх. Осмотрясь, я увидел, в кругу высоких дубов, небольшой дом
того легкого и острого типа, какой быстро вошел в моду с счастливой руки
Дорна, застроившего немало загородных участков подобными зданиями.
Свет луны снова пошел на убыль, так что рассмотреть дом я мог только
отчасти. В свете внутреннего окна, скрытого под навесом, выступала
полукруглая терраса, и я довольно смело поднялся на нее по изящным ступеням,
перевитым среди перил цветущим австрийским вьюнком. Как был уже поздний,
глубоко ночной час - средина ночи, - то я не ожидал встретить на террасе
людей, надеясь быстро разыскать среди ниш и внутренних лесенок, - так как
эти дома изобиловали подобными практически ненужными добавлениями, - тот
безопасный угол и тьму, где мог бы заснуть. Я шел тихо, я двигался мимо
единственного освещенного на террасу окна и на мгновение заглянул в него.
У камина стоял, ко мне спиной, стройный человек, подняв, как бы с
намерением ударить нечто, на чем еще не остановилось мое внимание, бронзовые
каминные щипцы; но он тихо опустил их и повернулся.
Следя за направлением его взгляда, я увидел молодую женщину, сидящую в
низком кресле; ее ноги были вытянуты, лицо откинуто с напряженной и
нетерпеливой улыбкой, - которая, раз ожидаемое движение не совершилось,
тотчас перешла в ласковое и смелое выражение. Тогда неплотно прикрытое окно
позволило мне слышать их разговор.
Но прежде я укажу вам вещь, какую единственно угрожали разбить щипцы,
единственно - потому, что на каминной доске более ничего не было.
Я говорю о небольшой фарфоровой статуе, изображавшей бегущего самурая,
с рукой, положенной на рукоять сабли. Нечего говорить, что японцы вообще
неподражаемы в жизненности этих своих изделий.
Желтое лицо с острыми косыми глазами и свисавшими кончиками черных
усов, под которыми змеилась тонкая азиатская улыбка, так естественно
отражало угрожающее движение тела, что хотелось посторониться. Он был в
шитом шелками и золотом кимоно. За драгоценным поясом туго торчали две
сабли. Левая нога, с отставшей от туфли пяткой, была как раз в том вытянутом
положении, какое видал я в пьесе "Куросиво", где японский артист, пав, ловит
бегущего врага за ногу.
Более нечего сказать об этой небольшой статуе, - уже мое внимание было
отвлечено коротким и странным разговором.
- В конце концов, это - ребячество, - сказал мужчина, сев рядом с той,
кто продолжала смотреть на самурая с задумчивой насмешливостью. - Ее можно
убрать, Эта.
- Нет. - Женщина засмеялась, выразив смехом что-то обдуманное и злое. -
Он хотел, чтобы подарок стоял здесь, в этой гостиной. Тем более, что он
связал с ним себя.
- То есть?
- Но, боже мой, пусть он смотрит, если ему так хочется, на меня с тобой
глазами этого идола. Впрочем, ему никогда не везло в подарках; он покупает
то, что нравится ему, а не мне.
- Не это же он хотел сказать?
- Тебе ли упрекать меня, Дик? Но я часто не знаю сама, что делаю, я
слишком люблю тебя и ненавижу его. Но он скоро, - о! - слишком скоро, -
вернется!
- Не думай, Эта. Пока мы вместе - сейчас.
- Но он сумел отравить это "пока". - Она взяла сумочку, где лежало
письмо, расправила его на коленке и, подняв, стала читать тем тоном, каким
читают газету:
"С некоторых пор меня все более тревожат, смущают мысли о тебе. Уже
год, как мы расстались. Но нужно окончить дела, в них наше будущее. Я вижу,
дорогая, странные и дерзкие сны: тебя целует другой... прости, но это лишь
сон... Твои письма нервны и коротки. Я приеду через месяц. Посылаю тебе
старинную статуэтку самурая, купленную мной на аукционе, - вместо меня
посылаю ее, так как долго с чувством свидания рассматривал эту вещь, зная,
что твои глаза также увидят ее. Но я не умею сказать, что чувствую. Да
сохранит и защитит тебя этот воин, как если бы я сам был с тобой".
- Я вижу только, - сказал Дик, - что твой муж, Эта, пламенно любит
тебя. И он сильно тоскует. Прости мою вспышку и... щипцы.
Я смотрел. Они встали, обнялись, и я отступил со смущением, так как
поцелуй был хорош. Что бы ни делали эти люди, - они любили друг друга.
Неожиданно свет погас.
Обманывал меня слух, или то твердило естественное мое волнение, но я
чувствовал шорох, шепот, дыхание двух, - и чувствовал, что теперь там свой и
все отрицающий мир. Вдруг крик нарушил эту страстную тишину, - мертвящий,
рассекающий душу вопль.
Я вздрогнул; лед и огонь смешались в моей душе. Еще теперь, по
пугающему звуку воспоминания, я вижу, как страшен был этот цепляющийся всем
отчаянием своим за тьму крик существа, рухнувшего под ноги ужасу.
Он смолк, повторился, перешел в стон и исчез. Затем послышалось
странное сухое и жесткое сцепление звуков в которых решительно ничего нельзя
было понять.
Довольно было мне и того, что перенес я до этого крика до этой сцены,
окончившейся так потрясающе мрачно. Не думаю, чтобы тряс я дверь, соображая,
что-либо в те головокружительные мгновения. Но я сломал и распахнул дверь.
С помощью спичек я разыскал выключатель и осветил спокойно-роскошную
комнату, где за поцелуем промчался и угас крик. Они лежали крест-накрест. Но
я больше не мог рассматривать эту трепещущую, почти живую смерть, залитую
кровью, еще лишь минуту назад цветущую розами и огнем. И я бежал в тьму, но
где блуждал и где был - не знаю.
Как рассвело - бред кончился, и, в тысячный раз давая клятву не
злоупотреблять более кокаином, я, дрожа от усталости и тоски, грелся вином в
кафе, из окна которого видны были заставы и фермы.
Я сидел и вспоминал то, что рассказал вам, и вспомнил о том снова, со
всей яркостью вторичного переживания, когда, уже днем, с ужасом споткнулся в
газете о заголовок: "Загадочное убийство в Кунст-Фише".
Не столь отменно разрабатывая факты, ибо они, наверное, были подчинены
приличию, сообщение детально останавливалось на характере ран, имеющих
точный вид сабельных ударов, нанесенных сильной и холодной рукой.
Что было думать об этом? Но была выражена надежда, что экстренное
возвращение Ван-Форта, мужа убитой женщины, "прольет свет" на ставящее в
тупик происшествие, - я не помню где еще я читал подобное выражение в таком
же лишенном ограбления и всяких следов случае. Однако никто не может
принудить людей "думать лишнее" - о чем упомянул я в начале этих страниц.
Мое сердце полно смирения, и я благодарю судьбу за взгляд, каким иду
мимо точек и запятых среди строк.
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 13.09.2006 17:18
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг