Михаил Николаевич Грешнов
ЧАЙКИ С БЕРЕГОВ ТИХОГО ОКЕАНА
Мой друг, писатель Леонид Васенюк, привез мне с Тихого океана двух чаек,
великолепных птиц, черноголовых, сизых, как дым, подкрашенных багрянцем
рассвета.
- Тебе, - сказал Леонид, передавая птиц вместе с клеткой.
- Как ты догадался? - воскликнул я.
- Тебе! - повторил он и сделал широкий жест, будто очертил передо мной
даль океана.
Леонид был романтик. Оба мы были романтиками со школьных лет. Перечитали
все книги о море, о путешествиях, о Пржевальском и Крузенштерне. Перерыли
шкафы, чердаки у знакомых ребят в поисках книг о приключениях, и сам поиск был
для нас приключением.
Мы представляли себя искателями сокровищ, если находили "Северную Одиссею"
Джека Лондона, "Ледяной сфинкс" Жюля Верна, бесстрашно рыскали по Клондайку,
прокладывали пути в Антарктику. Мастерили нарты, упряжь к ним для дворовых
собак, а не получалось, бросали ради постройки корабля на реке Кубани.
Застревали где-нибудь на споре о стакселях, трисселях и, не окончив по этой
причине корабль, проектировали подводную лодку, чтобы плыть к Полюсу
недоступности.
Все, что следовало пережить мальчишкам, мы пережили. Война сразу сделала
нас взрослыми - пятнадцати лет мы добровольцами ушли в армию. После
встретились, учились в вузах, а потом каждый выбрал свою дорогу: Леонид стал
писателем, а я сеятелем - выращивал пшеницу и первый кубанский рис. На
какое-то время потеряли друг друга. Не хотелось верить, что навсегда, и
действительно, Леонид отозвался с Курил - наше босоногое прошлое снова
вернулось к нам. Я нашел рассказ "Съешьте сердце кита". Такой рассказ мог
написать только Ленька. Потрясал заголовок, потрясающим было содержание
рассказа, по сути, о простых людях, но сколько романтики, свежести было в
рассказе!.. Едва прочитав первые строки, я сказал через тысячи километров:
"Здравствуй, Леня!"
Этими словами начал к нему письмо.
Леонид от того, что сделался знаменитым, не стал гордецом. Ответил на
письмо, завязалась частая пе реписка.
- Приезжай на Курилы, - звал он.
- Выращиваю рис, - отвечал я.
- И что, - возражал Леонид. - Найдется работа здесь.
Курилы для меня теперь были все равно, что Антарктика или Клондайк.
Детство скрылось за горизонтом, приключения остались в книгах. Шла
обыкновенная жизнь: планерки в кабинете директора, поля над рекой, ежемесячная
зарплата. Отцовский дом к этому, знакомый до каждого уголка и гвоздя, двое
сыновей, растущих, словно подсолнухи, и всегда каких-то новых и неожиданных:
"Папа, что ты знаешь о "черных дырах"? "Белые" тоже есть?" - Хватают из
телека, из журналов, каких мы в детстве не видели.
- Приедешь? - между тем спрашивал Леонид.
Милая страна приключений! Как нелегко стать теперь на твои пути и
дороги!..
И вот приезжает Леонид, привозит птиц. Откуда-то из этой великолепной
страны.
Разговариваем день, другой. Мало ли о чем найдется поговорить? О жизни. О
книгах. О планах. Но вот наступает час расставания.
Утро. От реки тянет прохладой, луговым влажным запахом. Чайки словно
чувствуют отъезд Леонида, кричат ему вслед.
- Странные птицы, - останавливается тот у калитки. - Помнишь пушкинского
орла? "Зовет меня взглядом и криком своим и вымолвить хочет...". - Леонид
прерывает на полуслове. - У меня тоже птицы... - продолжает через секунду. -
Тайна, Миша. Их перелеты тайна. Их отношения между собой, к людям... Словом,
смотри. Если что...
И уже за калиткой, садясь в машину:
- Помнишь, увлекались почтовыми голубями? Привяжем записку, и они
переносят вести. Так вот, есть гипотеза: птицы способны переносить
впечатления. Да, да... Не гляди на меня так! Переносить и передавать. Через
версты, через расстояния... - Леонид засмеялся, пожал мне руку. - Бывай!
Много было сказано слов, пока Леонид гостил у меня, многое сказано на
прощание. Ничего я не придал особенного этим последним фразам. Что хотел
сказать Леня пушкинскими стихами? Что значит: у меня тоже птицы... В клетке?
Или вообще на берегу океана? Главное - друг уезжает. У него ведь работа
писательская ничуть не легче, чем любая другая.
Птицы остаются со мной.
Чайки плохо приживаются в неволе. Но я хотел приучить птиц к себе. А потом
выпустить на Кубань.
Клетка висела под потолком веранды. На веранде стол и кровать. Летом я
здесь сплю. Меньшая сторона веранды, застекленная, большая, с видом на реку,
открыта. Она же южная, солнечная. По утрам на какойто миг блеск от реки падал
на веранду, на птиц. Они встречали солнце протяжными криками. В криках
чувствовалась тоска по простору, и я говорил птицам:
- Погодите немного, выпущу.
Кормил я их рыбой - сам приносил с Кубани, да и сыновья днями пропадали на
реке - рыболовы.
- Ешьте! - бросал я рыбу в клетку. Птицы хищно глотали, запивали водой из
поставленной чашки и смотрели мне в глаза круглыми внимательными зрачками:
- Выпусти.
Я обещал выпустить, но со дня на день откладывал обещанное. Не хотелось
расставаться с красавцами улетят ведь!
С птицами я разговаривал, как с людьми: спрашивал о самочувствии, о чем
они думают. Спрашивал об океане, свободе, может, они понимали меня?
В одном я не сомневался: птицы мечтают. Об океанских ветрах, о полете -
они иногда поднимали крылья, встряхивали ими.
Рассуждая сейчас, после событий, перевернувших мою судьбу, я не могу
понять, что общее было между птицами и мной, рисовым агрономом. Однако было.
Тому свидетельство - ход событий, обстановка, в которой события начались.
Кровать стояла в углу веранды. Клетка с птицами напротив кровати - на
столбе, держащем перила крыльца. Засыпал я и просыпался, птицы были перед
глазами. Может, они следили, как я засыпаю и сплю?
По ночам они шевелились, сон их не был спокойным.
Стали неспокойными и мои сны.
Сначала я не заметил этого: кто в зрелые годы придает значение снам?
Что-то проходило перед глазами, задевало сознание, а проснешься, тряхнешь
головой исчезало. Впрочем, в поездках в часы, когда остаешься с самим собой, в
душе поднималось что-то тревожное позовет кто-нибудь, что ли? Поднимешь голову
- никого.
Потом пришел шум. Засыпая, я слышал его - ритмичный, тягучий. Что такое?
Может быть, устаю? Уставал я и прежде, но такого шума не слышал: "У-ух-х!
У-ух-х!" Даже днем задумаешься и слышишь: "У-ух-х!.."
Что-то знакомое, а не поймаешь. Начал прислушиваться. Среди поля встану и
слушаю: вспомнится... вот сейчас... У-ух-х! Непонятно! И, как все непонятное,
это пугает. Я стал зажимать уши ладонями, затыкать ватой. Шум только
усиливался.
. Я уже ни о чем не мог думать. Не мог читать.
- Что с тобой? - спросила жена. - Ты болен?
Что я мог ей сказать?
И вдруг - да ведь это морской прибой! К ударам примешивался шорох,
скрежет, как будто терся камень о камень!..
На какой-то миг это меня успокоило. Объяснение найдено. Но тут же пришли
вопросы: откуда прибой?
От дома до моря сто километров!.. Между тем прибой бился у меня в ушах,
как гигантское сердце.
И - наверно, одно к другому - перед глазами стало возникать море.
Приляжешь даже не задремать какой сон при часовом перерыве? - прикроешь глаза
появляется море. Как-то странно появляется, будто я смотрю на него сверху,
плыву над берегом. Прибой набрасывается на скалы, камни блестят влажные, а я
плыву - лечу, и навстречу мне ветер. Картина была до того реальной, что я -
впервые это привиделось днем - не раскрывал глаз: не упустить бы море, вскинул
руку ощупать стену. Дома я, стена рядом. Значит, мне снилось. Сон, однако,
двойной: я дома, и я над морем, ощупываю стену веранды и лечу над водой...
Мыслил я очень отчетливо и раздвоение ощутил с испугом: сон наяву привлекал и
тревожил одновременно.
Вечером пришло то же; волны, прибой. Бывал я на Черном море. На сочинских
пляжах. Но море, которое видел теперь, было другим.
Так стало повторяться из ночи в ночь. Иногда картина менялась: уходил
берег, внизу были волны, впереди линия горизонта. Гул прибоя стихал, слышался
шелест пены на гребнях волн.
Опять менялось: горизонт валился наискосок, в глаза ударяло солнце. Я
сжимал веки, а когда поднимал их, видел перед собой корабль...
Вставал с постели, этим, наверно, будил птиц, они шевелились в клетке.
Иногда подавали голос, это толчком отдавалось у меня в сердце. В глаза
наплывало море, хотелось к нему.
Утром шел на работу. И на следующий день на работу - все двигалось
чередом. Однако тоска по морю оставалась в душе, зрела, становилась частью
меня самого. Тоска и тревога. Отчего же тревога? Отчего мечта по несбыточному
рвет меня на куски? С поля, с вечернего совещания при директоре меня гнало
домой. Но и здесь спокойствия не было. Море хотелось видеть.
И от того, что хотелось, видел берег, волны. Корабль. Рыбу, мелькавшую
перед глазами. Крик чайки близко над ухом. Проснувшись, я пытался понять:
кричала чайка во сне или в клетке?
Подолгу разговаривал с птицами.
- Папа, что это ты? - заметил младший сын Борька.
Я поднимал его к птицам:
- Хотел бы такие крылья?
- Хотел бы. -Мальчик тянулся к клетке.
Я отстранял его. Никому не разрешал беспокоить птиц.
- Выпусти их, - просил Борька.
- Выпущу.
Борька спрашивал:
- Где их дом, далеко?
- Приходи перед сном, расскажу.
Вечером Борис забрался в кровать раньше меня.
- Набегался? - Я прилег рядом с ним.
- Вижу сон, - ответил мальчишка.
- Ты же не спишь, - засмеялся я.
- Все равно вижу.
- Что видишь?
- Море.
- Море?
- Синее бурное море.
В полусвете, падавшем из окна, я заметил, что мальчишка лежит, сомкнув
веки, и на лице его такое выражение, будто он хочет что-то поймать.
- Почему у тебя такое лицо? - спросил я.
- Не мешай!.. - прошептал Борис.
- Чему? - так же шепотом спросил я.
- Ловить рыбу.
Я молча глядел на сына.
- Поймал! - заорал вдруг Борька, сцепив пальцы. Открыл глаза, поглядел на
руки:
- Куда она делась?
- Кто?
- Рыба!
Я опять засмеялся, а Борька сказал:
- Море уходит из глаз. - И прибавил: - Хочу туда!
Что-то убедительное - не фантазия - было в словах мальчишки. Я попросил:
- Расскажи по порядку.
- Лежу, - заговорил Борька, - жду тебя. Ты долго не приходил, у меня
начали закрываться глаза. Я сначала боролся, раскрывал их даже пальцами, а
потом мне показалось, что я слышу шум. Прислушался и забыл, что надо
раскрывать глаза. И тут я увидел море. Близко - летел над ним. Волны шумели.
Было все как в кино. Белые гребешки, брызги. Да я... папа, я и сейчас вижу
море. Подожди, - Борька закрыл глаза ладонями. - Так лучше, - сказал он. -
Море опять пришло. Такое же...
По мере того как Борька рассказывал, перед моими глазами тоже возникло
море.
- Брызги так и летят!
Брызги летели.
- Но тогда я увидел рыбу, кинулся к ней, - продолжал Борька.
В воде светлыми лезвиями скользили рыбы.
- Вот они!
Рыбы шли косяком.
- Ой сколько! Счас!.. - Борис поднял руки, растопырил пальцы. - Счас,
папа...
Море метнулось нам обоим в глаза. Мелькнула рыба. Борис выкинул руки
вперед.
- Промахнулся!.. - жалобно сказал он. И тут же воскликнул: - Пароход!
По волнам рядом проходил пароход. Большие белые буквы блестели на
освещенном борту.
- Что написано? Что написано?.. - шептал Борька.
- "Охотск".
- Так ты видишь?
- Вижу.
Борька повернулся ко мне, я тоже раскрыл глаза.
- "Охотск", - сказал Борька. - Бо-ольшой!
В клетке, растревоженные нами, беспокоились птицы. Больше море не
появлялось, хотя Борис опять закрыл ладонями глаза и ждал продолжения сна. Сон
его не удивил нисколько. Удивил пароход. Меня тоже удивил пароход. Но больше -
как можно, чтобы двум неепящим людям приснился одинаковый сон?..
Борис тоже опомнился.
- Почему, - спросил он, - нам обоим приснился "Охотск"? Ты видел, пап, там
матросы и капитан. Какой большой! - опять воскликнул малыш. - Так и режет
воду, и режет! Кино!.. А если, пап, пароход этот на самом деле? И матросы и
капитан? А в каком это море, в нашем или в заграничном?
Я молчал. Меня волновали те же вопросы, что и мальчишку.
- В каком? - допытывался Борис.
Минуту он помолчал.
- Что ты еще заметил на пароходе? - спросил. - А рыба? Совсем живая! Я
схватил ее, папа, а в руках ничего!
Борька вертел растопыренными пальцами у глаз.
- Живой сон какой-то, - закончил малыш. - Всe в нем живое... Я к тебе еще
приду завтра, ладно? Может, еще увидим...
Я отослал мальчишку спать. Но сам не мог заснуть до утра.
Сон, если это сон, не давал мне покоя. Мало того, что он приснился нам
обоим, сыну и мне. Такие сны приходили ко мне все лето. В чем здесь причина?
Борька стал приходить каждый вечер. Всякий раз мы видели море. Стали жить
им и бредить. Наступал день - ждали вечера. День тянулся, тянулся...
Незаметно для себя я стал задерживаться дома, на работе мне было
невмоготу. Борис перестал гонять на реке, вертелся рядом.
- Пап, а как это? - спрашивал. - Что будет еще?
Дом был заполнен ожиданием, разговорами:
- Вот бы увидеть кита, пап?
Жена наконец заметила:
- Что вы все шепчетесь? И ты, старый, - ко мне, отлынивать от работы
начал. Думаешь, я не вижу?..
Не видела она главного. И не хотела видеть. Старшего сына не было - в
турпоходе. Какое бы впечатление произвели на него наши сны? А если бы и он
тоже?.. Но об этом нельзя помыслить!
- Сумасшедшие! - ругалась жена. - Дела у вас нет, что ли?..
Ничего, однако, не помогало. Сны приходили к нам каждый вечер.
Может, это внушение? Но кто внушает? Откуда?..
- "Охотск", - повторял я уже вслух. - "Охотск"... Вспоминался приезд
Леонида. Охотское море, Курилы... Может, я скучаю по нему? Может, его рассказы
внушают мне тягу к романтике? Полно! Леониду и мне под пятьдесят. Какая уж тут
романтика? Впрочем, за Леонида поручиться нельзя - бросил все, уехал на
океан... Но за себя я ручаюсь. Ни Жюль Берн, ни Лондон не волнуют меня так,
например, как недовыполненный план по урожаю. Да и не читаю я книги о
приключениях. Ленькины книги - другое дело. От них, может быть, сны?..
В клетке птицы хлопают крыльями. Протяжно кричат. Может, это от птиц?..
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг