рассердилась, вообразив, что я заподозрил ее в чем-то нехорошем:
- Зачем же менять. Я чужого добра не хочу. Со своим проживу. Зачем мне
менять.
Иду дальше, прохожу несколько шагов и так далее.
- А что, двор-то колхозный?
- А чей же больше, - отвечает старушка.
- Что за черт, - думаю я. - Тот же голос, тот же ответ и так далее.
- Скажите, вы сегодня все на одной...
- Все на одной, зачем же менять.
Тут я спохватился, нужно про горшок, а не про лошадь.
- Я про горшок, - говорю я.
- А я про лошадь, - отвечает старушка.
Гляжу - вместо старушки старик, а вместо горшка лошадь...
- Не то, не то. Я спутал...
Иду дальше, снова маленький котел и такая же маленькая старушка в таком
же горшке варит тот же суп.
Только хотел я ее спросить, а она уже отвечает.
Только я хотел подумать: "Что за черт..." - а старушка мне говорит:
- Попробуйте мой суп. - И выливает мне ложку в рот.
Иду дальше, прохожу несколько шагов, короче говоря, такая же старушка
выливает мне в рот такую же ложку. Иду дальше, снова костер, старушка,
ложка. Дальше - костер, старушка, ложка. Сколько костров - столько ложек.
Вот я сыт, вот я объелся, вот я лопну. Но рот открывается и закрывается
помимо моей воли.
Я бегу. И они гонятся за мной - одинаковые на одинаковых лошадях и с
одинаковыми горшками.
- Это сон, - думаю я, - или не сон.
И просыпаюсь.
Это был сон. Он приснился мне под двумя разными впечатлениями, слова
кулака и слова Катерины соединились как противоположности, и я увидел сон,
похожий на сказку про белого бычка.
Я протер глаза и вышел во двор. Двор был как двор. Ни костров, ни
горшков, ни старушек. И кухня была как кухня. Громадная плита, громадные
котлы и организованные женщины, коллективно варившие суп. Я пошел в поле. И
поле было как поле. Как всякое поле всякого хорошего колхоза. Старики пашут
вместе с молодежью. Ни отдельных участков, ни одинаковых мужичков, ни
изгородей, ни одинаковых лошадок.
Этот сон похож на кулацкую агитацию.
Встречаю Катерину. Она несет какие-то бумаги.
- Ну что, видел?
- Видел.
- Где видел?
- Во сне.
- Что видел?
И я рассказал ей свой сон.
- Пустяки, - говорит она, - впрочем, в твоем сне есть доля правды.
Пахали наши старички отдельно, и суп бабы варили отдельно. Но это в прошлом.
Сходи на поля или на кухню, и ты увидишь другое. А я говорила тебе про
другое. Я говорила тебе про другое. Я имела в виду то, что у нас еще не
научились организованно и быстро работать. Много времени уходит на курение,
на разговоры, на пустяки. - А все-таки, я про сон, - засмеялась она, -
кулацкий сон ты видел. Одинаковые старики, одинаковые старушки, одинаковые
горшки. Сам ты одинаковый.
- Кулацкий, - смеюсь я.
- Право, ты, - говорит она, - право, уклонист.
- Ты куда?
- Я на производственное совещание. Заходи. Послушаешь.
Я пришел к концу заседания. Деловая часть заседания была закончена.
Перед двумя или тремя десятками колхозников-активистов стояла Катерина.
Перед ней лежали бумаги.
- Итак, мы начинаем социалистическое соревнование.
Она сказала несколько слов о международном и внутреннем положении, о
невспаханных полях. Затем сделала жест, и я догадался, что она будет
говорить о кулаках.
Вот несколько сказанных ею слов. И вот снова оживают, и мне кажется и
всем сидящим, на горизонте появляются три символа.
Три символа, как три фигуры, появляются на горизонте.
Кулак, поп и бывший помещик.
Три символа трех врагов.
Глава пятая
На воротах кулака висел замок. Кулак Петухов ходил по двору, размахивая
ключом вместо трости. Его дом был замкнут на замок. Его амбар был замкнут на
замок. Лошади и коровы замкнуты, овцы и свиньи замкнуты. Казалось, что был
замкнут на замок воздух в его дворе, замкнуты деревья в его саду, трава на
земле, птицы в воздухе. И он сам был замкнут на замок.
- Я кулак, - подумал кулак.
Он был кулаком, представителем класса кулаков, символом своего класса,
как замок символом его хозяйства. Он подошел к одному из своих амбаров и,
сняв замок, повесил его себе на грудь, как крест.
На переднем плане висели громадные весы, орудие обмана и хитрости,
символ вчерашнего могущества. Весы на фоне пустых мешков и сусеков, насмешка
и намек, обещание и надежда.
С замком на груди кулак вошел в дом, и дом встретил его молчанием. В
его доме не было частностей, весь дом был целое, как бревно. В его доме
печка составляла стенку, стол был прибит к полу, стулья росли из полу как
деревья, сундуки были вбиты в стены, предметы на столе - самовар, чашки,
ложки - составляли одно целое со столом. Иконы на стене - стену. Даже сор
был неотделим от пола, точно его приклеили, и кулак, войдя в дом и сев на
стул, тоже стал частью дома, как бревно частью стены. Он слился с
окружающими предметами.
Этот дом был торжеством живописи над действительностью: частности, не
отделимые от целого, целое, не отделимое от частностей.
Петухов налил себе стакан чаю и при этом подумал.
- Я пью чай, - подумал он.
Потом он вышел во двор, и что же - двор представлял одно целое: амбары
соединялись с заборами, заборы соединялись с садом, сад с домом, дом с
воротами, ворота с хлевом и конюшней, конюшня с амбарами, и все это стояло
на кулацкой земле, принадлежало кулаку.
Трава принадлежала кулаку, дрова принадлежали кулаку, даже птицы,
которые летали над его головой, принадлежали ему.
Теперь замок, висевший на его груди, составлял одно целое с ним, он был
частью его одежды, его украшением и, следовательно, представлял одно целое с
кулаком.
Он вошел в хлев, там овцы сочетались с сеном, телята в телятнике
сочетались с навозом, навоз сочетался с постройками, постройки сочетались с
кулаком. Они представляли одно целое, следовательно, они были неотделимы от
него, как руки и ноги, их можно было только отрезать или отрубить, лошади и
коровы составляли одно целое, они были его принадлежностью, частью его тела,
его мыслями, частью его самого.
- Я часть своего дома, дом часть меня самого. Дом и я, мы - целое, -
думал кулак.
- Мы целое, - мычали коровы.
- Мы целое, - ржали лошади, блеяли бараны, - мы целое, - хрюкали
свиньи, лаяли собаки, чирикали птицы.
- Мы целое! Мы целое!
Навоз, собранный в кучу, пел о коровах и удобрении. Он пах молоком и
полями, теми частностями, которые в сумме и дают сельское хозяйство. Жирной
грудью, всем своим жирным телом, всей кожей и всем носом кулак вдыхал жирный
воздух. Жирный запах навоза - самая здоровая волна жизни!
Но и навоз не выделялся, он жил вместе со всем хозяйством, сочетался с
хвостами коров и лошадей, с запаханными полями и огородами.
Но вот кулак исчез. Его не было. И вот показалась его голова: голова
без туловища росла из земли, как кочан капусты. Но подойдем ближе и
посмотрим. Это была яма, это был погреб в виде подземного хода. Это был
склад зерна и масла, мяса и муки. Здесь бочки смеялись смехом средних веков,
здесь мясо лежало на льду. О, красный запах мяса, о, коричневый запах зерна!
И бочки говорили, и мясо языком мяса, по крайней мере, так
представлялось кулаку, масло в бочках, зерно в мешках и мясо на льду, - все
это клялось ему в верности.
- Мы твои.
Они его.
И кулак, довольный, поднимался на землю, сначала голова, потом плечи,
потом живот и, наконец, ноги. И вот его двор и его дом жили с ним одной
жизнью, дышали одной грудью.
Он - сад, в котором росли постройки, амбары и конюшни, он - огород, в
котором цвели козы и лошади, бараны и коровы. Окруженный головами коров,
лошадей, быков, коз, как цветами, он шел в дом.
- Все мое, - говорил он.
Все его.
Он шел, и двор, и дом шли вместе с ним. Потому что они и он были одно
целое.
Он зашел в горницу, здесь росли пальмы и стоял стол. И вот натюрморт
стола: самовар, ничего, кроме самовара. Он зашел к себе в спальню, здесь
стоял стол и на столе - самовар, ничего, кроме самовара. Самовар - это
посуда, самовар - это зеркало, самовар - это украшение, самовар - это
портрет хозяина, самовар - это самовар. Но зеркало само по себе. И он
подошел к зеркалу и отразился во весь рост. Вот рука, вот нога, вот живот,
вот грудь, вот голова, но он един. Не было ни живота, не было ни головы, не
было ни рук, ни ног, - был он. И на груди у него замок. Его лицо напоминало
его замок, его замок напоминал его лицо. И он не знал, где начинается замок
и где кончается лицо. Они слились, как две головы одного и того же орла, как
две стороны одной медали.
Он видел себя. Свою голову, свой живот, свои руки и свои ноги.
- Это я, - думал он.
Это он.
А это поп. Но он не просто поп, он вождь. И кто знает, может быть, он
себя считает спасителем. Ведь Иисус Христоc тоже был спасителем. Отсюда
начинается сходство. Иисус Христос тоже был невысок. Иисус Христос тоже был
худ. И он тоже носил длинные волосы. Оба они походят на крест. Оба они
агитаторы.
Но Иисус Христос, кроме того, был бог, но и поп говорит, что, когда его
бьют по правой щеке, он подставляет левую. Он имел двенадцать учеников. И
поп имел двенадцать учеников. У него была мать Мария. И у попа была мать
Мария. Но бог не был женат, а поп был женат. Но у бога не было хозяйства, а
у попа есть хозяйство. Потому что бог был бог, а поп был поп.
- Нет, я не поп, - говорил поп.
Он не поп.
- А я вождь, - говорил вождь.
И он вождь.
Его дом, двор, сад и огород - не дом, не двор, не сад и не огород, а
святая земля. Быть может, Палестина. Береза в его саду напоминает финиковую
пальму, а ива в огороде смоковницу.
Его овцы - овечки в полном смысле этого слова, бараны - овечки,
коровы - овечки, быки - овечки, даже собаки, как овечки, имеют кроткий нрав
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг