- Вот мы и встретились, братик...
Федор Васильевич теперь стал ходить вокруг нее, приговаривая свое:
- Вылитая мать, ну вылитая мать...
Опять он снял со стены старую фотографию, и брат и сестра рассматривали
ее, сидя рядом на лавке.
- Это вот ты. Это я стою. А это Кузин Прокопий...
- Кузин... - задумчиво повторил Павел и повернулся к Морису: - Эта
фамилия мне кажется знакомой. И, по-моему, с ней связаны какие-то неприятные
воспоминания. Только не могу припомнить, как ни стараюсь. Но чувствую:
вспомнить это очень важно. Вы не могли бы помочь?
- Можно попробовать, - ответил Морис и спросил у Федора Васильевича: -
Какого числа был тот бой, в котором погиб отец Павла?
- Было это в марте, а вот какого числа, дай бог памяти... - Федор
Васильевич задумался. - Помню, аккурат Герасим-грачевник был - такой у нас
праздник. Значит, семнадцатого марта. Да. Точно, семнадцатого. А через
неделю уже наши пришли.
- Попробуем, хотя попасть точно вряд ли удастся...
Вечером Морис провел сеанс гипноза. Усыпив Павла, как обычно, он
сказал:
- Сегодня восемнадцатое марта тысяча девятьсот сорок четвертого года.
Ты понял меня? Сегодня восемнадцатое марта тысяча девятьсот сорок четвертого
года. Сколько тебе лет, Павлик?
- Восемь лет... Мне восемь лет.
- Ты помнишь, что было вчера?
- Помню. - Спящий вдруг весь напрягся.
Я замерла возле магнитофона, прижав ладони к щекам.
- Что было вчера, Павлик?
- Бой был... Немцы напали на базу.
- Ты был в это время на базе? Был с Наташей?
- Да.
- Расскажи: что ты видел?
- Я принес бате записку... Он прочитал и начал писать ответ. А тут
стрелять стали. Батя говорит: "Немцы!"
- А Кузин, Прокопий Кузин тоже там был, на базе?
- Нет, - ответил спящий и вдруг закричал: - Кузин предатель! Кузин
предатель!
- Не кричи, - остановил его Морис. - Отвечай мне спокойно. Откуда ты
знаешь, что Кузин предатель?
- Так батя сказал.
- А откуда он узнал об этом?
- Ему дядя Сережа сказал. Как начали стрелять, прибежал дядя Сережа.
"Идут немцы, - сказал. - Нас окружили. Их, говорит, Кузин привел. Я сам
видел. Это он, говорит, им дорогу показал". Тут батя и сказал: "Кузин
предатель!"
- Успокойся, не волнуйся так. А что потом твой отец сделал?
- Стал нас домой отправлять... Написал записку и мне дал.
- Какую записку?
- Что Кузин предатель... Велел в деревню отнести, мамке отдать, чтобы
все знали.
- Где эта записка? Куда ты ее дел?
- Я ее в патрон спрятал и смолой заткнул.
- А где этот патрон с запиской? Куда ты его дел?
- В дупло бросил.
- Зачем?
- Чтобы немцы не отобрали.
- Вас поймали с Наташей в лесу солдаты?
- Да... Немцы.
- И ты тогда бросил патрон с запиской в дупло?
- Да.
- Далеко это было от базы?
- Нет, недалече.
- А отец твой остался на базе?
- Да... Поцеловал меня, потом Наташку и сказал: "Бегите быстрее, а то
немцы близко". А сам остался в лесу, там бой был.
Оглянувшись на меня, муж сказал:
- Надо бы его еще расспросить, но он так волнуется...
- Не мучай его.
- Ладно, задам еще один вопрос... - Он опять склонился над спящим
Павлом: - А вас с Наташей немцы забрали?
- Да... В Сосновку отвезли на машине.
- Успокойся и спи спокойно. Ты проснешься здоровым, бодрым, хорошо
отдохнувшим. Никакие тревожные мысли не будут мучать тебя...
Когда мы, пригласив председателя колхоза и нескольких бывших партизан,
дали прослушать эту пленку, Федор Васильевич сказал Павлу:
- Кузин предатель? Прокопий Кузин? Не может этого быть. Ты на него
наговариваешь.
- Да ведь Павел сам впервые слышит об этом, - сказала я старику. - Не
мог он такого выдумать. Посмотрите на него: слушает самого себя и
удивляется. Ведь он это во сне говорит.
- Во сне? - удивился Федор Васильевич и покачал головой. - Тем более.
Мало ли что во сне пригрезится может... Надо же: Прокопий Кузин - предатель.
- А как вы считаете, профессор, не мог он все это в самом деле
выдумать? - спросил у Мориса председатель колхоза, протирая очки.
- Вряд ли. Такое не выдумывают. Тем более у Павла ведь нет никаких
оснований наговаривать на Кузина. Он его не знает и просто повторяет
разговор взрослых, который слышал в тот день.
- Но, может, он ослышался? Чего-нибудь недопонял? - спросил один из
бывших партизан. - Хотя многое совпадает, такого не выдумаешь. Дядя Сережа,
которого он поминает, это не иначе как Сергей Лавушкин, разведчиком в отряде
был. Он погиб в том бою, это точно.
- И в Сосновку, говорит, ребятишек немцы отвезли, - вмешался другой
партизан. - Тоже правильно, не выдумывает. Там у них комендатура была, у
немцев.
- Но все равно надо проверить, - покачивая головой, сказал
председатель. - Ведь речь идет о делах серьезных, судьба человека затронута.
- Верно, - согласился Морис. - Поэтому во всех странах и считают, что
такие заявления, сделанные под гипнозом, юридической силы не имеют. Но мы
можем проверить его.
- Каким образом? - спросил председатель.
- Павел упоминает о записке, которую запрятал тогда где-то в дупле.
Надо попытаться ее найти.
- Легко сказать... - покачал головой председатель.
На следующий день с утра больше десятка бывших партизан начали под
руководством приехавшего из города молодого человека в штатском, но с явно
военной выправкой обшаривать лес вокруг бывшей партизанской базы. Они не
пропускали ни одного дупла, часто обращаясь с вопросами к Павлу.
Но он ничем не мог им помочь, потому что вспоминал о записке и о
тайнике только в гипнотическом сне. Многие никак не могли этому поверить,
несмотря на разъяснения Мориса, удивлялись, переглядывались, недоверчиво
качали головами.
Искали с двумя коротенькими перекурами почти до самого вечера, но
тщетно.
- Ничего не выйдет, - сказал председатель, устало опускаясь на
ближайший пенек. - Пустое дело, все равно что иголку в сене искать.
Тогда Морис задумчиво проговорил:
- А что, если попробовать... Рискнем!
Ничего не объясняя, он попросил всех пока оставаться на месте и
отдыхать, а кого-нибудь одного из партизан отвести его с Павлом снова на то
место, где находилась база.
- А я?
- Пойдем и ты с нами, - кивнул мне Морис. - Будешь все записывать.
Жалко, магнитофон не захватили. Ничего, достаточно будет и этого протокола,
потом все подпишем.
Нас повел председатель колхоза. Когда мы пришли к двум ямам, оставшимся
от прежних землянок, Морис отвел Павла в сторонку и усыпил. Теперь это
происходило очень быстро: Павел слушался его с полуслова.
- Вы спите так крепко, что ничто не в состоянии внезапно разбудить
вас... (Странно это звучало в лесу.) Вы слышите только то, что я вам говорю.
Я теперь открою вам глаза, и вы будете продолжать спать с открытыми глазами.
Я считаю до пяти. Пока я буду считать, ваши глаза начнут медленно
открываться... Раз... Два...
- Открывает! - прошептал рядом со мной пораженный председатель. -
Смотри, открывает!
То, что довелось им увидеть в этот день, многие наверняка запомнили на
всю жизнь.
- Сегодня семнадцатое марта тысяча девятьсот сорок четвертого года. Ты
находишься возле партизанской базы. Где ты находишься, Павлик?
- На базе.
- Ты узнаешь эти места? Посмотри внимательно вокруг.
Павел осмотрелся и ответил:
- Узнаю.
- Теперь найди дупло, в которое ты положил патрон с запиской. Ты
помнишь к нему дорогу?
- Помню.
- Иди!
Павел бросился в лес, мы за ним. Он почти бежал, часто меняя
направление, прислушиваясь и затаиваясь ненадолго в кустах.
Так мы появились на глазах ошеломленных колхозников, ожидавших нас в
лесу, - впереди Павел, за ним, запыхавшись, мы.
Морис поспешно махнул рукой, чтобы все молчали и не двигались, хотя
это, конечно, не могло помешать Павлу.
Он ничего не видел и не слышал вокруг, хотя и шел с открытыми глазами.
Он был далеко - за двадцать четыре года от нас! - в тревожном партизанском
лесу...
Все зачарованно не сводили с него глаз.
- Немцы! - вдруг вскрикнул Павел и бросился в кусты.
Сейчас он должен прятать патрон с запиской...
Но Павлик как-то странно замешкался. Он озирался по сторонам, но не
подходил ни к одному дереву.
Забыл?!
"Вспомни! Вспомни!" - едва не крикнула я.
- Ага, вот в чем дело, - пробормотал Морис и, подойдя к Павлу, резко
сказал: - Найди дерево, где ты прятал патрон с запиской. Отец приказал тебе
отнести ее в деревню, чтобы люди знали о Кузине. Найди записку и отнеси в
деревню!
Мы притаили дыхание.
Павел напролом, через кусты, бросился к старой березе и засунул руку в
дупло. Он шарил в нем, стараясь дотянуться...
- Ничего там нет, я смотрел, - не выдержал кто-то из партизан.
На него зашикали.
Павел вытащил руку из дупла, что-то крепко зажав в кулаке...
- Дай мне патрон с запиской! - сказал Морис, протягивая руку.
Павел попятился, пряча кулак за спину.
- Отдай мне записку! Я твой друг, ты же знаешь.
- Я должен отдать ее маме... Так батя велел.
Что делать? Не отнимать же у него записку силой?!
Я уже подумала, что Морис решился на это, и вскрикнула, когда он шагнул
к Павлу...
Но Морис только сказал:
- Теперь я тебя разбужу. Я буду считать до трех. Я буду называть цифры,
а ты станешь просыпаться. Когда я скажу "три", ты проснешься окончательно.
Раз... Два... Три!
Павел медленно разжал кулак и с недоумением уставился на позеленевшую
от времени винтовочную гильзу, лежавшую у него на ладони...
Он поднял голову, посмотрел на нас - и все понял. Поспешно начал
неповинующимися пальцами выковыривать из гильзы застывшую смолу. Все
обступили его, кто-то подал нож...
Павел расковырял смолу и осторожно вытряхнул на ладонь из патрона
комочек бумаги. Он медленно развернул его и разгладил, прочитал и молча
подал Морису. Я заглядывала через плечо мужа.
На мятом листке бумаги неровные, торопливые строчки. Местами буквы
расплылись от попавшей в патрон воды. Но все равно можно было прочесть:
"Мы окружены. Прокопий Кузин - предатель, показал тропу немцам, знайте
об этом! Нас осталось семеро, боеприпасов мало, всего три десятка гранат.
Если свидеться не удастся, помните: мы погибли за нашу Советскую Родину!"
10
Вот и закончились поиски. Мы вернулись домой, в Монтре, и опять
начались спокойные будни. Морис снова увлечен своими исследованиями и целыми
днями пропадает в лаборатории.
Павел вернулся на опостылевшую бензоколонку, моет и заправляет чужие
машины.
Как плакала Наташа, не желая отпускать только что обретенного брата!
Все уговаривали Павла остаться в родной деревне. Но он решил вернуться с
нами в Швейцарию. Видно, нелегко в таком возрасте менять привычный образ
жизни.
Зачем мы искали ему родину? Не знаю.
Конечно, для науки все это любопытно. Морис вечерами пишет большую
статью в научный журнал.
Небесполезны оказались и сведения, которые удалось получить о
загадочной школе в старом саду под Ахтополем.
Раковский писал, что им удалось разыскать еще двух ее бывших
воспитанников. Их опознали по такой же татуировке, как у Томаса - Павла.
Теперь ведутся поиски родителей, с которыми их в детстве так злодейски
разлучили фашисты.
Через московских друзей Мориса узнали мы и об аресте Кузина. Он
признался в предательстве. Оказывается, за два дня до боя в лесу он,
раненный в руку, попал к немцам в плен. Его били, пытали, пригрозили
расстрелом. Воевал он, кажется, честно. Но так же честно умереть перед самой
победой у него не нашлось сил. Он не выдержал, показал тропу к партизанской
базе. Во время перестрелки ему удалось бежать. Три дня скрывался он в лесу,
не решаясь выйти к людям. Потом повстречал знакомого, узнал из разговора,
что все, окруженные на базе, погибли в бою!
Кузин решил, что о его предательстве никто теперь не узнает. Он пришел
в деревню, и его в самом деле чествовали как храброго партизана. Но все-таки
он предпочел уехать подальше. Арестовали его где-то в Сибири, и он сразу во
всем признался.
- Только подумать, как он жил двадцать пять лет, каждый день опасаясь
разоблачения... - сказала я мужу. - Даже представить страшно.
- Я не интересуюсь переживаниями предателей и подлецов, - холодно
ответил Морис.
Итак, возмездие все-таки настигло предателя, хотя и через четверть
века. Но те, кто отнимал детей у родителей, мучал их, калечил им души, еще
разъезжают по дорогам Европы.
Эхо войны не умолкает. Еще взрываются старые мины, тревожные сны не
дают людям покоя, и давно уже ставшие взрослыми дети все ищут своих матерей
и отцов.
Об этом нельзя забывать! Как сказал (устами Ганса Всепомнящего) один
мудрый философ: "Те, кто забывает прошлое, осуждены пережить его вновь..."
Стал ли счастливее Павел - вот что мучает меня.
И вдруг он пришел к нам однажды вечером без предупреждения и сказал:
- Я больше не могу. Я уезжаю в Россию. Там моя родина, и я не могу...
Наташа пишет жалобные письма, зовет. И дядя Федя зовет, - добавил он
по-русски.
- Вам давно надо было сделать это! - радостно воскликнула я.
- Да. Конечно. Вот я и еду. Там моя родина, там! И там моя сестра, она
одна у меня. Там все живут спокойно, не тревожась о завтрашнем дне. Там
легко дышится, понимаете? Свободно! - Разволновавшийся Павел пытался
пояснить свои слова, размахивая руками. Но мы и так прекрасно понимали его.
щ щ щ щ щ щ
Книга из библиотеки С. И. Макарова
Сканировал и проверил Александр Керосиров ( alec1967@mail.ru)
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг