слишком часто, в большой, с тонким вкусом обставленной квартире профессора
Маевского, известного на всю страну хирурга, растянувшись на широкой
тахте, курил его сын Юрий. Он откровенно и беззастенчиво наслаждался
праздностью, потому что знал, что последние дни работал много и с толком.
И сейчас он не испытывал ни малейших угрызений совести от того, что после
вкусного, сытного, а главное, неторопливого завтрака он снова лежал на
тахте, не спеша раздумывая над тем, что делать дальше.
- Нюра! "Спутник" принесли? - крикнул он в дверь. Домработница Нюра
появилась бесшумно, как джин в сказке.
- Нету "Спутника". "Маяк" вот, газеты и "Крокодил".
- Не надо "Маяка"...
Нюра исчезла из рамы дверей со скоростью шторок фотоаппарата.
- Впрочем, давай "Маяк"! - снова крикнул он. Как он и ожидал, "Маяк"
был довольно скучный. Длинный рассказ про любовь в зверосовхозе.
Запоздалая итоговая статья по хоккею. Заметка о том, как один армянский
умелец вырезал из кукурузного зерна памятник Аветику Исаакяну.
В комнату вошла Анюта, Юрина жена. Красивая, длинноногая.
- Так и будешь лежать?
- А что? Хорошо поработали - культурно отдыхаем.
- Звонил Славка. Они взяли нам билеты на сегодня в филармонию. Какой-то
чилийский дирижер, забыла фамилию. Равель, Прокофьев...
- Очень хорошо! - искренне обрадовался Юрка. Обрадовался потому, что
теперь не надо было ничего придумывать самому.
- Это вечером, а до вечера?
- Ну, я не знаю... Он схватил ее за руку, притянул к себе, обнял и
поцеловал за ухом. Он любил целовать ее за ухом и в шею, чувствуя при этом
удивительно приятный запах ее волос.
- Юрка, ты тюлень, - сказала она ласково.
- Да, я тюлень... Поцелуй меня...
- Юрка, давай не разлагаться, вставай.
- Ну хорошо, допустим, я встану. А что дальше?
Давай сначала придумаем, зачем мне вставать.
И он снова поцеловал ее.
Таким было утро Юрия Маевского.
13
В отличие от Юрия Маевского Сергей Ширшов не был женат. Он был жених.
Жених...
Удивительно глупое слово. Да никто о себе так и не скажет: "Я жених".
Смешно, какой он, к черту жених? А кто же он? Ну кто же? Как объяснить...
Все намного сложнее... Все ужасно сложно... Как-то Редькин сказал: "Уметь
жить - это значит уметь делать из больших проблем маленькие". Редькину
что? Сболтнул - и все. И забыл. А Сергей потом подумал и решил, что если
Игорь прав, то жить он не умеет, потому что у него как раз наоборот: он
делает из маленьких проблем большие.
Сергей Ширшов обладал прескверным характером. Он был подозрителен,
вздорен, мнителен и мелочен. И странное дело, на работе все эти скверности
сразу как-то улетучивались, а дома... Вернее, даже не дома, а главным
образом с Алкой - расцветали пышным цветом. По существу, все их
взаимоотношения сводились к одной бесконечной и беспричинной ссоре,
раздробленной на части короткими часами примирений. Вот и этим утром у
касс бассейна "Водник" разговор шел у них глупый, вздорный, и Сергей
чувствовал это, но остановиться не мог... - Бери, бери, - с готовностью
согласилась Алла.
- Ты говоришь это так, будто я тебя веду на эшафот...
- Что ты хочешь?
- Я не хочу одолжений.
- При чем тут одолжения? Ты сам сказал, что это интересно. Очень
хорошо, пойдем посмотрим. Ты хочешь, чтобы я плясала от восторга?
- Не нужны мне твои пляски. Но если не хочешь идти, не ходи. Я могу
один...
Обычно после такого она говорила: "Иди! Иди куда хочешь и оставь меня в
покое!"
Но она не видела его целую неделю, если не считать среды, когда он
забежал уже в одиннадцатом часу, и она ответила иначе:
- Сережа! Я хочу, понимаешь? Я хочу. Придем на соревнования, а если
тебе расхотелось, не пойдем на соревнования...
- Ну, так я беру билеты? - спросил Сергей в четвертый раз...
Тонкая, в черном купальнике девушка подошла к краю трамплина. Чуть
потопталась.
Чуть-чуть, одними пальцами. Так метатели чуть-чуть перебирают рукой
копье перед замахом. И вдруг прыгнула! С гордой веселой силой бросила себя
вверх. Этот полет был недолгим: ведь она все-таки падала, но это был
полет! Она управляла им, неуловимо и тонко соразмеряя пластику своих
движений с ускорением этого свободного, бесстрашного падения. Стройное
тело вспороло зеленую воду без брызг, трибуны одобрительно загудели. Под
стеклянными сводами бассейна сухо захохотали аплодисменты.
Сергей покосился на Аллу. Она очень нравилась ему, и поэтому стало
грустно. Алла достала из сумочки "Мишку" (Сергей купил в буфете) и стала
есть. А когда съела, стала свертывать из фантика поддельную
конфету-пустышку. Сергей краем глаза следил за ней и задумал про себя,
что, если она отдаст конфету ему, будет плохо.
Пустышка олицетворяла обман. Он любил так задумывать и расстраивался от
этих своих задумок даже больше, чем от реальных неприятностей. Наконец все
было готово. Она положила конфету на колени, любуясь своей работой, потом
посмотрела на Сергея и спросила шепотом:
- Дать тебе? Сергей молчал.
- Дать?
Сергей молчал: он хотел, чтобы у судьбы были равные шансы. Скажи он
"да" или "нет", все было бы уже нечестно.
Зажав конфету в руке, она отвернулась к трамплину. Сергей очень боялся,
что она засунет конфету потихоньку ему в карман, сидел настороженный,
ждал, что будет...
Уже поздно вечером, когда он провожал Аллу домой и совсем забыл про
"поддельную"
конфету, она, пошарив в сумочке, бросила в урну яркий синенький шарик.
- Ты конфету бросила, да? - спросил он зловеще. А когда она сказала,
что бросила действительно конфету, Сергей почувствовал сразу такую
легкость, радость и нежность, так захотелось сказать ей что-то очень
ласковое. Но он не знал, что сказать, и не сказал...
Но это было уже поздно вечером, а утром Сергей Ширшов стоял у касс
бассейна "Водник".
14
Игорь Редькин в воскресенье работал. Вернее, еще не работал, но
собирался. На утро у него была запланирована статья для журнала "Знание -
сила", уже не первая статья, которую он посылал в научно-популярные
журналы. И сам про себя и в присутствии других он называл эту свою работу
халтурой, убежденный, что пишет только ради денег. А всякую работу,
которую делали только ради денег, вне зависимости от качества ее
исполнения, он считал халтурой. Писал он действительно и ради денег.
Отдавая матери зарплату и премии, которые платили, когда они
"проворачивали" что-нибудь досрочно, Игорь постоянно сидел без денег и
перед получкой регулярно "стрелял" у Маевского десятку. Но он писал не
только ради денег. Он писал потому, что любил писать. Ему это нравилось.
Увлечение журналистикой он считал слабостью, недостойной человека,
занимающегося каким-либо серьезным делом. Он не знал, что любил писать. Не
знал, что это ему нравилось. И эту статью о скачках уплотнения он тоже
называл халтурой, хотя относился к ней необыкновенно добросовестно, давно
обдумывал ее, набросал неделю назад план и даже придумал первую, как ему
казалось, интригующую строчку:
"Самолет не подчинялся пилоту".
Он совсем было засел за работу, но подошел к окну и вот уже стоял минут
десять, глядя на залитую солнцем улицу. Там, на улице, было, кажется,
очень весело.
Прямо напротив их окон, где находился мебельный магазин, толпился
народ, суетились, размахивая чеками, продавцы в синих халатах, мрачно
бродили "леваки"-шоферы и, стоя поодаль, выглядывали добычу грузчики.
Подъехал грузовик, и на него медленно и нежно грузили шкаф. В большом
зеркале шкафа отражался мир.
Мир радостно прыгал: облака, окна домов, пешеходы, автомобили...
Но статью надо писать. Он обещал. И писать надо сейчас, потому что
вечером придут Жорка и Вася - старые, еще со школы, друзья. И они выпьют.
Они давно все сговаривались выпить. Просто так, "без затей", сесть,
выпить, потрепаться. Но вот задача: надо ли звонить Ирочке? Жорка, Вася и
Ирочка... Как-то вместе они "не смотрятся". Ребята будут сидеть зажатые.
Будут стараться острить. Жорка опять начнет рассказывать, теперь уже для
Ирочки, как у пика Семи сестер они попали в буран... Может, позвонить
все-таки и наплевать на Жорку? Нет, не позовет он Ирочку... А ведь он
знает: обязательно будет минута, когда ему захочется убежать и от Жорки и
от Васи, когда он будет жалеть, что не позвонил Ирочке... А может, сейчас
позвонить? Но как тогда быть со статьей? Так в муках сомнений начался день
Игоря Редькина.
15
Утро Нины Кузнецовой - утро ожидания. Она сходила в парикмахерскую,
потом в магазин, потом посмотрела в газету, потом, поджав ноги, села с
книжкой в уголке дивана и читала, но, думая о своем, ничего не понимала из
прочитанного, просто рассматривала глазами одну строчку за другой - так
читают на сцене актеры. Книгу взяла она, чтобы убить время, чтобы вечер
скорее пришел. Вечером - Раздолин...
Они куда-то шли, куда-то ехали. Куда? А кто его знает, куда... Ужинали
в каком-то маленьком ресторанчике на набережной... Им очень долго ничего
не подавали... Впрочем, и другим тоже. Другие возмущались, а они нет. Даже
если бы о них вовсе забыли, они бы не возмущались... Потом опять куда-то
ехали.
Троллейбус, подвывая, катился от фонаря к фонарю. Нина смотрела в окно
на темную улицу. Желтые квадраты света, падающего из окон троллейбуса,
неслись по асфальту, прямо по лужам. Потом откуда-то сзади набегала
большая серая тень самого троллейбуса, обгоняла его, неслась вперед,
светлея и размываясь...
А следом уже возникала другая, потом еще, еще... Почему раньше она не
видела всего этого? Какой-то маленький скверик. Круглая клумба. В ней
белый пионер с отбитой рукой. Они сидят на скамейке. Он обнял, прижал ее к
себе.
- У тебя уши замерзли, - говорит она и смеется. - Красные уши... И она
трогает его ухо пальцем. - А помнишь, Арамис щипал себя за мочки ушей,
чтобы они розовели?... Это нравилось женщинам... Раздолин, а может, и ты
щиплешь?
- Тебе нравится Арамис? - спросил он.
- Он молодец. А тебе?
- И мне... Но Атос больше...
- Атос - герой... Всем мальчишкам нравится Атос... Он хотел поцеловать
ее, но мальчишки, как раз именно те мальчишки, которым нравится Атос,
ворвались в скверик, как банда басмачей.
Она легко отстранилась, и он без обиды понял, что целовать сейчас
нельзя.
- Это они, наверное, отбили пионеру руку, - шепотом сказала она.
- Они...
Потом они стояли в маленькой беседке во дворе ее дома. В маленькой
детской беседке. Качели, оставленные детьми, были печально неподвижны. Он
целовал ее долго, нежно прижав к себе. Он говорил ей что-то, а она не
слушала слов, не нужны были слова. Она поднималась на цыпочки и целовала
его в губы, долго и так крепко, что он чувствовал ее зубы... Так в
маленьком дворике, на который со всех сторон во все глаза смотрели сотни
оранжевых окон, в эту ночь рождалось редкое и нежное чудо - любовь.
16
Борис Кудесник у стола. Горит настольная лампа. Несколько книг. На
обложке одной - золотом: "Теория плазмы". Борис листает. Две женские руки
ложатся ему на плечи:
- Закрой свет газеткой, Мишка ворочается...
Борис ставит газету у лампы, щекой проводит по руке.
И руки слетают с плеч...
Виктор Бойко идет домой темным переулком. У булочной выгружают свежий
хлеб, и Виктор останавливается, вдыхая вкусный, теплый и добрый запах.
Лотки быстро исчезают в окошке, один за одним...
- Можно купить один батон? - спрашивает Виктор.
- Или проголодался? - с иронией говорит грузчик.
- Нет... Но пахнет хорошо...
- Духи купи себе и нюхай, - уже зло говорит грузчик.
- Я заплачу...
- Не видишь, что ли, закрыта булочная. Виктор не уходит, молча стоит и
нюхает хлеб...
Большой зал филармонии заполнила нарастающая, бьющаяся в едином четком
ритме дробь барабана. Болеро Равеля. Глаза Маевского закрыты, ресницы
вздрагивают и волнуются, а барабан все бьет и бьет... Лицо у Маевского
напряженное. Он совсем не похож на того Маевского, которого знают все.
Сергей Ширшов сидит в майке и в трусах на постели. Совсем темно.
Встает. Босиком выходит в темный коридор и приоткрывает другую дверь. Тоже
темно.
- Батя, ты спишь? - шепотом спрашивает он.
- Что тебе? - отвечает женский голос.
- Ма, я женюсь! - выпаливает Сергей.
- До утра потерпеть не мог?
- Нет, я правда женюсь!
- Ты никак выпил? - с тревогой спрашивает мать...
Три рюмки сошлись, чокнулись.
- И все-таки, что значит для тебя заниматься наукой? - с пьяной
настойчивостью спрашивает Игоря Редькина Жорка, старый школьный друг.
- Для меня? Ну, как сказать... - Игорь вертит в пальцах рюмку. -
Удовлетворять собственное любопытство за счет государства! И махнул водку
в рот.
- Не пижонь, - строго говорит Жорка. - Ты понимаешь, о чем я говорю.
Зачем нам Луна, Венера, Марс? На кой хрен?
- Кому это "нам"? - строго спрашивает Игорь.
- Мне, тебе, Васе, всем.
- Ты упрощаешь, - вяло говорит Вася. - Пойми...
- Ничего он не упрощает, - резко перебивает Игорь. - Он мещанин. Ему
нужна конура, подбитая плюшем, куриный бульон и лакированные штиблеты за
пять рублей!
- А почему из-за каких-то лунников я должен платить за штиблеты
тридцать рублей?!
- Считай, что разницу ты заплатил за билет в эпоху! Плацкартный билет!
- Только без демагогии...
- Да замолчи! Сотни лет люди смотрели в небо, мечтали... Луноград - это
такая же гордость наша, как твой Рублев, как Василий Блаженный, как
"Аврора"... Давай загоним американцам Третьяковку, а? Ведь купят! И
хорошие деньги заплатят! И почему это мы не обменяли в войну Рублева за
свиную тушенку? А? Ужасно, что это говоришь именно ты! Ужасно, ужасно...
Кстати, почему ты пишешь картины, а не разводишь коров? Штиблеты делают из
коров...
- Отлично! - крикнул Жорка. - Мы договорились до отрицания искусства!
Игорь словно и не слышал этих слов.
- У Толстого в "Аэлите" летят на Марс в двадцатых годах, - говорит он
задумчиво.
- Помните, Гусев ходил в солдатских обмотках. А сейчас наша станция
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг