Ярослав Кириллович Голованов
КУЗНЕЦЫ ГРОМА
КАНУН ВЕЛИКОГО СТАРТА #1
Есть поговорка: "Новые времена - новые песни". Поистине новым временем
можно назвать космическую эру, открытую гением советского народа 4 октября
1957 года.
Историческим событием этой эры явился замечательный полет Юрия Гагарина
- первого человека земного шара, шагнувшего в космос 12 апреля 1961 года.
Не прошло и трех лет, а в семье советских космонавтов уже пять братьев и
одна сестра. Замечательные успехи советских ученых, конструкторов, рабочих
изумляют сегодня весь мир. А как же песни? Космос успешно "осваивают" наши
писатели, поэты, композиторы, журналисты. Этой теме посвящена и новая
фантастическая повесть Ярослава Голованова "Кузнецы грома". Сам замысел -
написать повесть о жизни и труде молодых инженеров-ракетчиков, создателей
космических кораблей будущего, заслуживает одобрения.
Ученые, инженеры, мои друзья-космонавты - все мы мечтаем о полетах к
другим планетам солнечной системы. Но, я думаю, каждому ясно, что таким
полетам должна предшествовать огромная по своим масштабам подготовительная
работа. Автор не ставил своей целью рассказать о научных и технических
проблемах, связанных с межпланетными полетами. Однако совершенно ясно, что
от фантастики до реальности не так уж далеко. Лаборатории, испытательные
стенды, космодром - это лишь условный фон, на котором живут его герои.
Думается, что главная задача автора - показать людей, передать ту
замечательную атмосферу творчества, коллективизма, дружбы, в которой живет
и работает наша советская молодежь, на какой бы участок грандиозного
коммунистического строительства ни поставили ее партия, народ. Атмосфера
созидания - вот главный мотив "Кузнецов грома".
Я не литературный критик, и вряд ли стоит мне говорить о достоинствах и
недостатках повести. Думаю, что читатели прочтут ее с интересом.
АНДРИЯН НИКОЛАЕВ, летчик-космонавт СССР, Герой Советского Союза
Низкий, низкий поклон вам, люди,
Вам, великие, без фамилий
Роберт Рождественский.
1
Маленький рабочий кабинет Главного. По левую руку от стола - пульт с
кнопками, микрофон и два телефона: один обычный, черный, и другой, белый,
с золотым советским гербом на диске. На круглом столике - лунный глобус и
тарелка с двумя румяными яблоками.
За столом, устало расслабившись, сидит мужчина лет пятидесяти, плотный,
с седым бобриком, в очках с тонкой золотой оправой. Руки играют толстым
красным карандашом. Есть такие очень обыкновенные карандаши под названием
"Особый".
Перед столом лейтенант, летчик. Молодой белобрысый мальчик. Он
позволяет себе вольность: стоять не по стойке "смирно", а в этакой
непринужденной позе, располагающей к неофициальному разговору. В то же
время он старается казаться собранным и молодцеватым.
- Значит, вы вместо Чантурия?- спрашивает человек за столом, - Так
точно, - бойко отвечает лейтенант.
- Та-ак... Молчат.
Дверь тихонько приоткрывается. Именно приоткрывается: входит Сергей.
- Заходите. - Человек за столом говорит это лениво, без тени какой-либо
приветливости. - Вы из лаборатории Бахрушина?
- Да, Степан Трофимович, - подтверждает Сергей.
- Ваша фамилия...
Сергей понимает, что Главный не вспомнит фамилию, не вспомнит, потому
что не знает. И подсказывает:
- Ширшов.
- Так это вы Ширшов? - Человек за столом с нескрываемым любопытством
разглядывает Сергея.
- А что?
- Да нет, ничего, - весело говорит Степан Трофимович, отмечая в памяти
лицо Сергея. - Знакомьтесь. Этот товарищ вместо Чантурия... Сергей
протянул руку:
- Сергей.
На лицо лейтенанта прорвалась улыбка:
- Раздолин.
- Отведите его в пятый корпус, покажите машину. Там как раз занятия
сейчас, - говорит Ширшову человек за столом и, обернувшись к лейтенанту,
спрашивает: - С пропуском у вас все в порядке?
- Так точно, - с веселой готовностью отвечает лейтенант.
Человек за столом снимает очки, жмурясь, потянул бумаги с угла стола.
Это значит: разговор окончен...
И вот они уже идут по просторному двору завода. Весна. Яркое, звонкое
апрельское небо. В синей тени корпусов лежит грязный, пресно пахнущий
сырым погребом снег.
Еще висят кое-где блестящие, хрустально чистые зубья сосулек, но крыши
уже сухие. На одной из них, раздевшись до пояса, лежат на животе двое
маляров. Они выкрасили почти всю крышу и оставили себе лишь небольшой
сухой и теплый островок и тропинку к пожарной лестнице.
Корпуса новые, светлые, с широкими блестящими полосами стекла, стоят
ровно и свободно. Двое идут по асфальтовой дорожке, обходя лужи, в которых
плавают нежные облака. Иногда Сергей искоса взглядывает на Раздолина. "С
Чантурия его не сравнить, Чантурия был орел", - думает он.
И вдруг!.. В серебряной водосточной трубе что-то треснуло, оборвалось и
с громким пугающим шорохом покатилось вниз. Из зева трубы посыпались
острые осколки льда. Раздолин, еще не поняв, что случилось, инстинктивно
шарахнулся в сторону. "И этот человек полетит на Марс?" - со злой обидой
думает Сергей.
2
В комнате шесть письменных столов. Комната большая, светлая, в два
окна. Если подойдешь к окнам, увидишь новые четырехэтажные корпуса
семнадцатой лаборатории, асфальтовые дорожки, обсаженные молоденькими
тополями, и маленький бетонированный бассейн, над которым всегда рваными
клочьями поднимается пар:
семнадцатая спускает туда горячую воду со своих стендов. Зимой тополя у
бассейна всегда в мохнатом инее. На подоконниках в комнате два хиленьких
цветка, стакан и мутный, залапанный графин с водой. Один цветок заботливо
подвязан к щербатому движку логарифмической линейки, воткнутому в землю.
На потолке комнаты четыре белых, унылых конических плафона; их уже,
впрочем, не замечают, к радости начальника АХО, противника вообще каких бы
то ни было преобразований в инженерном быту.
В комнате шесть столов, "лицом" к окнам, по два в ряд. И шесть стульев.
Нет, стульев пять. За первым столом у окна в левом ряду - жесткое кресло.
Столы одинаковые: желтенькие, с одной тумбочкой, скромнее и дешевле
которых не бывает.
Людей, которые работают за этими столами, сейчас нет. Не часто
случается, что уходят все, но иногда случается. Впрочем, столы могут тоже
кое-что рассказать об этих людях.
Стол Бориса Кудесника, обладателя единственного кресла, покрыт толстым
стеклом.
Под стеклом табель-календарь с рекламой сберегательных касс, фотография
маленького глазастого мальчишки и какие-то аккуратно нарисованные
таблички, назначение которых, как и смысл букв и цифр, известны одному
Кудеснику.
Настольная авторучка в виде ракеты, телефон и кресло так отличают стол
Кудесника от всех других столов, что опытный глаз сразу определит в нем
стол начальника. И не ошибется: Кудесник - начальник сектора, остальные
пятеро - его сотрудники.
Кудесника нет, его вызвал Бахрушин: перед большим совещанием у Главного
Бахрушин, как всегда, устроил свое, маленькое совещание, "разминку".
Справа от стола Кудесника стол Сергея Ширшова, того самого, который
ведет сейчас лейтенанта Раздолина в пятый цех. Это чистая случайность, что
в комнате нет Ширшова. Вызвали ведь не его, а Кудесника. Но Кудесника не
было, и Антонина Николаевна, секретарша Главного, сказала: "Ну, все равно,
пусть придет кто-нибудь из его сектора". И Сергей с удовольствием пошел.
Пошел с удовольствием, но это совсем не значит, что Сергей какой-нибудь
подхалим, использующий все удобные и неудобные случаи, чтобы покрутиться у
начальства перед глазами. Среди людей, работающих в этой комнате,
подхалимов нет. Просто Сергею интересно было пойти к СТ. (Было принято
называть Главного инициалами имени и отчества. Этого человека уважали
по-настоящему, никогда не скатывались до фамильярностей, вроде "Степан"
или "Трофимыч". Просто так уж повелось:
Бахрушин был "Бах", реже - "шеф", Главный - Эс Те.) Итак, на втором
столе, столе Сергея Ширшова, стояла только дюралевая втулка, заменяющая
ему весь письменный прибор. Во втулке остро отточенные, хищные такие
карандаши. Как стрелы в колчане. И все. Ширшов очень не любит, когда у
него берут карандаши. Дело даже не в том, что карандаш можно сломать.
Карандаши тупятся, а Ширшов любит только острые карандаши.
За спиной Кудесника стол Нины Кузнецовой. Он покрыт перевернутой
наизнанку миллиметровкой, которую она меняет чаще, чем Витька Бойко
рубашки. Девственно чистое поле уже обезображено несколькими торопливыми
строчками с томными лебедиными шеями интегралов и пометкой для памяти:
"Отдать Квашнину каталог".
Сосед Нины справа - тот самый Виктор Бойко, о рубашках которого шла
речь. На его столе привычный для всех обитателей комнаты завал бумаг и
чертежей, исчезающий перед концом рабочего дня и с волшебной быстротой
вырастающий вновь каждое утро.
За это Бахрушин под горячую руку однажды уже сделал ему нагоняй, что не
дало, впрочем, никаких заметных результатов. Нина и Виктор сейчас на
занятиях у машины в пятом цехе.
На стене у пятого стола приколота кнопками фотография кота с одним
прищуренным глазом, вырезанная из немецкого иллюстрированного журнала. Под
котом - таблица футбольного первенства. На столе пузырек чернил для
авторучки. Из него "сосут"
все. За этим столом работает Игорь Редькин. Наконец, последний, шестой
стол, стоящий за спиной Нины, принадлежит Юрию Маевскому. Он тоже покрыт
миллиметровкой, но не вывернутой наизнанку. На ее бесчисленных квадратиках
добрый десяток абстрактных орнаментов - плоды неосознанной игры ума. На
столе Маевского письменный прибор: две чернильницы на мраморной доске.
Прибор очень мешает Маевскому, но он его почему-то не выбрасывает, хотя
грозился сделать это много раз.
Итак, в комнате шесть столов. Комната эта, часть лаборатории профессора
Виктора Борисовича Бахрушина, - почти совсем невидимая ячейка в масштабах
огромного человеческого улья, в гигантском комплексе лабораторий,
испытательных стендов, конструкторских бюро, цехов опытного производства и
десятков обслуживающих их звеньев, начиная от подстанции и компрессорной,
кончая библиотекой спецлитературы, очень хорошей поликлиникой и очень
плохой столовой. В этой комнате работают шестеро. Шестеро из тысяч,
подобных им.
3
Большое координационное совещание готовилось задолго и началось, как и
полагается такому совещанию, без опоздания - точно в одиннадцать часов.
Это уже другой кабинет Главного - для заседаний. Большой, высокий.
Современная мебель. Полированные до зеркального блеска столы с ножками
чуть в сторону. Стоят столы, однако, по старинной, должно быть,
допетровских времен традиции: буквой Т. Посередине перекладины Т сидит
Главный. Все места за столом заняты. У стены на гнутых, блестящих
ярко-красным пластиком стульях тоже сидят. Всего человек тридцать. А может
быть, и больше. Много народу нездешнего, незнакомого.
Незнакомого, впрочем, Кудеснику. Он сидит у стены: слишком мелкая
сошка, чтобы сидеть у стола. Бахрушин (вот он сидит у стола) знает почти
всех. Эс Те, разумеется, всех. Совещание идет уже два часа, и конца ему не
видно. Виноваты математики: очень долго морочили они всем головы в своем
докладе по траекториям.
Главный верил математикам, знал, что все у них было готово еще месяца
четыре назад, и обстоятельность их доклада раздражала его.
Траектории его не волновали, не в них сейчас дело. Главный нервничал:
времени прошло уже много, и он боялся, что другие вопросы, поважнее
траекторий, начнут комкать. Он понимал, что если кто-нибудь начнет
"проворачивать поскорее", придав тем самым разговору другой тон и ритм, то
даже ему, председателю, исправить положение будет нелегко. Главный знал
толк в совещаниях. Поэтому он обрадовался, что доклад о ТДУ - тормозной
двигательной установке - был хоть и кратким, но подробным и деловым...
- Так, с ТДУ все ясно,- говорит Главный, - пошли дальше. Служба Солнца.
Прогноз на время полета. Прошу, Юлий Яковлевич.
Этого Кудесник знает. Юлий Яковлевич Венгеров - астроном, академик.
"Загорелый, черт, - с завистью думает Борис. - Хорошо ему там, в Крыму.
Курорт, а не работа". Венгеров действительно выглядит ну просто
превосходно. Он еще совсем не стар для академика, тем более для
академика-астронома, - лет сорок, от силы сорок пять. Весь какой-то
ладный, красивый, загорелый, с крепкой молодой шеей.
По шее - ослепительный крахмальный воротничок. От него шея кажется еще
чернее.
"Командировку бы к нему выбить у Баха", - думает Кудесник. Но знает:
все это мечты, сроду не было такого, чтобы в Крым давали командировку. Да,
откровенно говоря, ведь и нужды в ней нет никакой... А в Крым хочется. Он
ездил в отпуск в Коктебель в прошлом году. Здорово! Потом родился Мишка,
и... Пока Кудесник предается воспоминаниям, академик начинает говорить:
- Товарищи! Новости у нас малоприятные. За последние два месяца
происходит нарастающий процесс периодических быстрых сжатий магнитных
полей Солнца. Это приводит к кратковременному нагреву солнечного газа до
температуры порядка тридцати - тридцати пяти миллионов градусов. Быстрый
нагрев, в свою очередь, ведет к возникновению рентгеновского излучения и
выделению частиц больших энергий, в том числе весьма концентрированных
пучков протонов с энергией до ста двадцати миллионов электроновольт...
- Сколько? - резко перебил академика маленький лысый человечек, сидящий
напротив Бахрушина.
- До ста двадцати миллионов электроновольт, - спокойно повторил
астроном. - Нет никаких оснований считать, что к июлю эти процессы
затухнут. Наоборот, можно предположить, что они будут прогрессировать, так
как отмечено, что...
- Но, Степан Трофимович, - взмолился маленький, лысина которого
мгновенно стала младенчески розовой, - ведь это при нашей защите превысит
допустимую дозу облучения! Шутка ли, сто двадцать миллионов?!! - И он
оглянулся вокруг, призывая собрание разделить его негодование.
- Простите, Юлий Яковлевич. Вот ваши рекомендации, - Главный вытащил из
папки несколько сколотых скрепкой бумаг, - исходя из которых
рассчитывалась биозащита.
Ни о каких ста двадцати миллионах тут речи нет.
Кудесник уже бывал на подобных совещаниях и знал, что этот вкрадчивый,
почти ласковый тон Эс Те не предвещает ничего хорошего.
- Степан Трофимович, вы просили среднегодовые цифры интенсивности
вспышек, и мы их вам дали. - Венгеров сел.
- Мы ничего не просили. - Ласковые ноты уже исчезли. "Начинается", -
подумал Борис. - Нам нужны рекомендации по биозащите корабля. Вот их мы и
получили. А теперь вы даете прогноз, из которого ясно, что ваши
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг