таз. Румата развернулся, перерубил стол, за которым сидел чиновник. Тот тоже
свалился, на четвереньках убежал в угол и лег там. Под громкую икоту палача
Румата подтащил его к стене, пнул сапогом, встал на его спину, чтобы
дотянуться, перерубил веревки на голых ногах барона. Тот обрушился на
противень ногами и задом, сбил жаровню; горящие углы и поленья разлетелись
по камере.
- Пива, - говорил Пампа, пока Румата перерубал веревки ему на руках, -
пива, пива...
Он вскочил и запрыгал между горящими углями и поленьями, что-то
разыскивая на полу.
"Не выдержал, безумен, - мелькнуло в голове Руматы, - ах!"
- А вот оно, - крикнул барон, достал из какого-то тряпья бочонок,
кулаком выбил дно и, запрокинув над головой, стал пить. Струя с клокотанием
вливалась ему прямо в глотку.
- Глаз выбили, - сказал палач, показывая Румате что-то на черной
ладони.
Пампа глотнул еще раз и, привалившись к стенке, сказал:
- Наконец-то я нашел вас, благородный дон.
- А я-то, дурак, полагал, что я нашел вас, - хихикнул Румата.
- Именно я, - заревел барон, - когда я узнал, что вы арестованы, я
перебил уйму Серых. Потом я бил каких-то черных, потом я побежал к этой
тюрьме.
Говоря все это, барон прыжками передвигался между горящими поленьями и
углями жаровни, укутывая чресла какими-то тряпками, выбрасывая палача из его
фартука, все больше и больше превращаясь в знакомую Румате по истории
скульптуру первобытного человека.
- Ну вот, - сказал барон, вытирая обгоревшую бороду ладонью и
прихватывая с собой огромную ржавую костоломку, - теперь я готов следовать
за вами. Было бы неудобно явиться к баронессе голым.
Коридор был пуст и опять ахал криками, стонами и плачем. Опять пробежал
мальчик, захохотал, увидев барона, и с этим хохотом скрылся за углом. Там
же, за углом, напротив двери, в которую вошел Румата, стоял высокий старик в
чистой монашеской одежде, но с веревкой на шее, - другим концом этой веревки
старик играл с толстым щенком, - чем-то он был похож на некормленую лошадь,
лысый череп был в коросте. Старик ничего не сказал, и сам передал конец
веревки Румате.
- А... Книгочей с собачьим именем, - засипел сзади Пампа.
Будах криво, по-птичьи поднял некрасивую свою голову, втянул носом
воздух, вроде бы давая понять, что от барона воняет. И первым шагнул в
темноту за дверь. И опять в темноте Румата услышал, или ему показалось, что
услышал, про Фику рыжего и смех. В темноте Румата три раза стукнул ножнами о
дверь.
Засов отворил толстый монах, он был один, второго не было, очередь
качнулась и застыла. Румата схватил толстого монаха за воротник, опрокинул
стол, дотащил до скамьи, где раздевались перед поркой доны, выхватил из
сложенных одежд и оружия увесистый меч Кэу. Сам Кэу показался в конце
длинного коридора, он как раз возвращался с порки, ковыляя на расставленных
ногах. Он плакал глубоко и горько, как ребенок, придерживая сползающие
штаны. Румата бросил меч Пампе. В фантастическом своем одеянии, с обгорелым
лицом Пампа вызывал ужас. Румата проволок толстого монаха, открыл входную
дверь, пнул сапогом туда в солнце и не ошибся. На монаха сверху сразу же
рухнула ловчая сеть на быка. Со свинцовыми грузилами.
Разведя руками, чего, мол, только не бывает, Румата с Пампой и Будахом
на веревке опять пересек канцелярию, спустился к низкой сырой двери,
наступив на ведро, и обернулся. В эту дверь недавно вбегал монашек с
ягодками.
Они оказались в узком садике, отгороженном от прочего мира высоким
забором из кольев. Здесь в открытой будке ели и передыхали монахи, бил
фонтанчик, цвели яркие цветы. В самой будке молодой монашек брил голову уже
знакомому Румате чиновнику в мундирчике. Тому, кто разбирался еще с поротым
Кэу. Оба, открыв рот, уставились на Пампу. Секунда, и толстый бы заорал.
Румата пустил стрелу из большого арбалета. Болт ударил дощатую дверь,
пригвоздив ее к бревну будки.
Одновременно Румата засвистел. И свистел с переливом и пронзительно,
пока в конце дворика не возникла телега с возницей в колодке.
Теперь они быстро пошли к телеге, у которой вился юродивый. Вместо
отсохшей ноги у него было прилажено колесо.
- Еще раз нюхнешь, откручу голову, - заревел сзади Пампа, и Румата
подтянул веревку Будаха на другое плечо.
- Ну нюхает и нюхает, ируканец... Злые они... - закипал сзади Пампа.
Частокол внезапно кончился, открылся двор, огромные ворота. И куча
бессмысленно толпящихся и галдящих там монахов.
Румата кинул Пампе вожжи.
- Заплатите ему, дорогой друг, я нынче не при деньгах... -Пампа
величаво развел руки над чудовищным своим нарядом.
- Да заплачу. Барон, но они закроют ворота...
- Один закроет, другой откроет, - захохотал Пампа, вдруг обнял Румату,
как тому показалось, чтобы не расплакаться Двумя ударами голой ноги сбил
оглобли, вскочил на лошадь и, привычно раскручивая меч над головой, поскакал
к воротам.
- Проткнут, проткнут, - кричал юродивый. И вдруг остановился и сел.
Только через секунду Румата увидел, что он проткнут длиннющей стрелой.
Монахи у ворот вдруг остановились, казалось. Они сейчас расступятся и
дадут дорогу, раздался ставший уже привычным короткий свисток, монахи,
подтянув рясы, бросились врассыпную, как на учениях, а в образовавшейся
светлой дыре между створками тяжелых ворот возникли совсем другие монахи,
выставившие вперед ноги в кожаных сапогах - на носках сапог установлены
огромные высоченные луки, таких Румата здесь не видел, - и два тяжелых
арбалетчика по краям этого строя. Короткая команда. И Пампа, утыканный
длиннющими стрелами, как дикобраз, еще продолжал скакать, даже обернулся со
стрелой в шее. И тотчас же сверху, с башни, густо прогудели прямо над
головой Руматы еще длинные стрелы. Пампа тяжело повалился. Потом упала
лошадь. Последняя стрела воткнулась рядом с черной босой и еще трепещущей
ногой.
Вечерело, ложился сырой туман. По улице деловито пробежала большая
собака со стрелой в боку. Грязь отсырела, взбухла и не отваливалась уже с
сапог. Одежда намокла и тянула плечи вниз, болели ребра, побитые ночью,
саднило лицо и губы. И при этом очень хотелось пить. Румате казалось, -
наверное, так оно и было, - что за всю жизнь он так не уставал. Правда, и
бит он не был никогда.
Будах был бос, и Румата по-прежнему вел его на веревке, не особенно,
впрочем, утруждаясь, зачем нужна эта веревка. В широкой подворотне, под
толстой башней, Будах остановился, подтянул наверх балахон и стал, кряхтя,
мочиться. Смотреть было неприятно, следовало отвернуться, но Румата смотрел
и думал о несочетаниях сильной головы и жалкого, напрягающего живот тела, с
трудом освобождающегося от своих собственных отбросов.
- Если бы вы были богом, - начал Румата, трогая свои, как ему казалось,
отвисшие губы...
- У меня бы не было проблем с мочой, - просипел Будах, тут же
испугался, глянул на Румату, - впрочем, это ересь...
- Ладно. Если бы вы могли посоветовать богу, что следовало бы сделать.
Допустим, бог сам вас спросил... - это-то не ересь...
- Я бы посоветовал... - Будах попытался выдавить из себя мочу, - нельзя
нервничать, нельзя нервничать, - пробормотал он и, вдруг поняв, что разговор
с Руматой ему как раз и нужен, чтобы отвлечься, торопливо добавил: -
Создатель, дай людям все то, что их сейчас разделяет...
- Бог бы ответил, - сказал Румата, - это не пойдет на пользу, ибо
сильные отберут у слабых...
- Я бы сказал, - Будах вдруг обозлился, - накажи жестоких, чтобы
неповадно было сильным проявлять ее...
- Когда будут наказаны жестокие и сильные, их место займут сильные из
слабых, тоже жестокие...
Обрызгав их грязью, подворотню стремительно пересекла телега с двумя
монахами и старухой, старухе было тяжело дышать, и рот у нее был открыт. Они
сидели на кольях. Колья были острые и страшно испачканные. Будах дернулся и,
очевидно, обмочил балахон, судя по звуку, пошла моча, и он обрадовался.
- Тогда скажу, господи, сдуй нас или еще лучше, оставь нас в нашем
гниении, - Будах вдруг рассмеялся.
- Сердце мое полно жалости, - медленно отчеканивая слова, сказал
Румата, сплюнул и сильно дернул Будаха за веревку, - я не могу этого
сделать, - он увидел испуганное лицо Будаха, отвернулся, еще раз дернул за
веревку, и они быстро пошли.
Дом был близко от подворотни, они прошли мимо колодца к дверям. На
ступени сидели те же два монаха, что всегда, и играли в камушки. Монахи
одновременно встали и поклонились, сложив руки на животах.
- Вы пришли, и мы уходим, - сказал один, - у вас убили двух слуг, но
это не мы, - оба вздохнули и неторопливо побрели прочь, ссутулившись, сунув
руки в рукава, толстые и смешные, как колобки. Только сегодня на рясах на
веревках висели и волочились за ними тяжелые мечи в толстых тяжелых ножнах с
круглыми колесиками. За шесть лет они тоже привыкли к этому месту и к дому.
Вечерело, ложился сырой туман. У колодца ежился раб, закутавшись в
мешковину, по улице деловито опять пробежала собака со стрелой в боку.
Из зеркала на Румату глядело опухшее в мелких порезах с прикрытым веком
и толстыми в корках губами, не его, Руматы, лицо. Позади такая же опухшая,
почти незнакомая, стояла Ари. Румата потерся лбом о медный лист зеркала,
подмигнул здоровым глазом и, еле передвигая стертые босые ноги, поплелся на
кухню сквозь раздвигающуюся челядь. Радости ни у кого из них не было,
усталость и испуг. На кухне он сел на маленькую скамью, Муга поставил таз с
холодной водой и второй с горячей, и хотя Румата был только в рубахе, в таз
упал и закачался невесть где зацепившийся белый дурацкий помпон. Ари села
рядом на такую же скамеечку и также наклонила голову.
- Он был в твоей рубашке, - сказала она сипло, - и стрелял с
лестницы... Но они бросили петлю... Рубашка была очень велика, и они
задушили его... Потом вдруг пришли монахи и стали бить Серых дубинами... А
потом... - она замолчала, и они еще немного посидели, по-птичьи наклонив
головы, пока Румата не велел всем уйти.
- Уйдите все, - грубо сказал он, - я буду мыть зад.
- А за женщиной приехал муж, - Ари пожала плечами, -она ведь тоже
умерла, ты дразнил ее "скользкая", а приехал муж, тот корявый... - и вышла.
В кухне гудели мухи, Уно, после смерти казавшийся еще меньше, лежал
неподалеку на полу в нелепой руматовской белой рубахе, отражающей свет, не
защитившей, а погубившей его. Румата хотел прогнать мух, плеснув водой из
бидона, но в бидоне был кипяток, он обжог пальцы и, тряся рукой, вдруг
понял, что плачет, высморкался в два пальца, но заплакал еще сильнее. Вот
только прижаться было не к кому. И тут же Румата почувствовал опасность. За
годы, проведенные здесь, он чувствовал ее, опасность, даже не кожей, а
напряжением шеи, может, так ее чувствовал зверь, медведь или мышь, неважно.
Он наклонился, подтянул коромысло, как копье, пустил его в железный лист,
направляющий тепло от горящего камина: лист, переворачиваясь по оси,
завертелся, ударяя светом в угол. Там, на скамье у бочонков с вином, Румата
явственно увидел монаха. То исчезавшего, то возникавшего из темноты. Лист со
скрипом перестал вертеться, будто поделив его надвое, монах встал. Прохромал
из темноты в свет и скинул капюшон. Из-под рясы проступал горб, один глаз
был круглый, хищный и не мигал. В трехпалой руке большая бутыль.
- Не много же у нас глаз на двоих, а Арата, - Румата ополоснул лицо,
говорить еще было трудно. - Как ты сюда вошел?
- С монахами. Калеки угодны богу, - Арата протянул бутыль, и Румата
стал жадно пить. Кожа и мышцы предупреждали об опасности, мозг не хотел
принимать.
- Я тридцать лет глава мятежников, - засмеялся Арата. В рясе на груди у
него была дыра, и руку он прятал в этой дыре. - И всегда одно и то же. Самые
храбрые мои товарищи бегут, самые верные предают, правда, потом умирают. Мои
крестьяне поверили монахам, и сейчас их вешают вниз головой. Вдоль всего
Урочища Тяжелых Мечей. В молодости нас с Вагой Колесом так повесили на корме
большой галеры... Но мы сорвались. Был такой капитан, по кличке
Любезник... - он улыбнулся чему-то, что помнил, наверное, один. - Знаешь,
сначала я думал...
И этот переход на "ты" не ускользнул от Руматы.
- ...что бог сдох... ну, как лошадь, вез, вез этот мир, лег, пустил
пену из ноздрей и сдох... А сейчас я увидел, - Арата засмеялся, - как ты
пустил соплю...
- Я не бог...
Арата опять засмеялся, как закашлял. И покивал, мол, конечно,
конечно...
В эту секунду Румата метнул медную тарелку с глиной для мытья ног ему в
горло. Прыгнул сам и ударил уже лежащего пяткой в лоб так, что затылок гулко
стукнулся о камень пола, схватил за рясу, проволок через коридор в конюшню,
разорвал на груди рясу. Под рясой была дорогая кольчуга и запутавшийся в
материи короткий двойной ируканский меч-кинжал. И еще один маленький за
сапогом.
- Муга, - крикнул Румата в пустоту дома. Вернее, то, что казалось ему
пустотой, пустотой не было. Там стучали и переругивались голоса. Чинили
ворота и лестницу наверх.
- Муга, - повторил он уже в побледневшее лицо слуги, -принеси вина и
тряпку, вытереть гостю нос, - и еще раз ударил хрипящего и трясущего головой
Арату пяткой в лоб. - Ты увидел, что я пустил соплю, и решил пощекотать меня
этим?! -Румата плюнул на лезвие ируканского меча. - Тебе понадобилась
летающая птица? Или молнии?? Которых у меня, кстати, нет... А может, сам
я... Вместе с моими мечами... Чтоб добыть тебе трон... Или что-нибудь
вроде, - Румата покрутил кистью над головой и приложил солому к темени, как
корону.
Арата медленно приходил в себя. Кашель душил его, слизь текла из горла
и ноздрей.
- Да, - просипел он, - именно так... И я выжгу всю эту нечисть до
двенадцатого колена...
- И что? - Румата протянул ему бутыль, дал много выпить и приложился
сам. - И земли достанутся лучшим из твоих сподвижников... Но кому в этом
мире нужна земля без рабов... так что появятся новые рабы и появится новый
Арата...
Муга встал на четвереньки и вытянул тощую шею, оттянув колодку.
- Его впустил я, хозяин. Он прогонял Серых.
- Если он сам не привел этих Серых... Он - большая умница, наш Арата...
- Будьте вы прокляты, бог вы или не бог. - Арата попытался ударить, но
не смог. - Я бы никогда не допустил этого.
- Допустил бы. Все всегда допускали. Но ты останешься в песнях. Их
будут петь и через триста лет. Это не так уж мало, - сказал Румата серьезно.
Он снял со стены веревку, продел в ошейник Муги, дал Арате завязать узел, на
этот узел посмотрел и сам себе хмыкнул, потом встал, прошел за кучу навоза,
откинул засов и отворил маленькую потайную тяжелую, будто из камня, дверь.
- Золото на месте, - сказал Румата, - а теперь убирайтесь оба.
Вечернее прорвавшее тучи солнце ударило в кучу навоза, превращая его в
серебро, заплясало зайчиками на стенах.
По коридору дома рабы прокатили бочку, за ней прошел абсолютно голый
Будах. Мелькнула Ари с деревянной дощечкой в поднятой руке.
Румата поскользнулся, перепачкался в навозе и вдруг выскочил за Аратой.
Улица, по которой бежал Румата, была очень узкой, колола из-под грязи
ноги острыми камнями и гудела мухами. Румата бормотал что-то, будто догонял,
чтобы сказать. Но это было не так, и он сам потел и боялся, потому что
бежал, чтобы убить вовсе не самого страшного здесь человека. Просто что-то
гнало его убить, и он даже остановился, провел лбом по камням, причиняя себе
боль, и побежал дальше.
Сначала он увидел Мугу в колодке и с веревкой через плечо. Затем Арату.
Свистнул и остановился, привалясь плечом. Арата обернулся и тоже привалился
плечом.
- Я забыл, - сказал Румата, еще сильнее вжимая себя в острую стену, - я
видел одну вешалку, там болтался Вага Колесо на забавном галерном узелке,
дергунчике. От ведерка под скамейкой... Я дал тебе веревочку привязать
глупого Мугу... Получился такой же узелок. - Румата засмеялся. - А Вага был
твой друг, а?!
- Друзей наполовину не бывает. - Арата сел на корточки и стал похож на
огромного кривого грифа. - В нашем деле друг наполовину - всегда враг. У
тебя лоб в крови и ноги в дерьме. - Арата высморкался в два пальца,
внимательно посмотрел на пальцы и стряхнул соплю в лужу.
- Когда Гаран, спустившись с неба в Питанские болота, вышел к народу,
лицо его источало кровь, а ноги были в навозе... Это семейное. - Румата
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг