Валерий Исаакович Генкин, Александр Васильевич Кацура
Победитель
Давно бы я бросил
Служебные дрязги и ссоры.
Лишь бедность мешает мне
Жить в добровольном изгнанье.
Ду ФУ
Друг мой, человек склада скорее мечтательного, чем энергичного, более
склонный к покорному приятию ударов и щелчков обидчицы судьбы, нежели к
встрече таковых с оружьем, признался как-то, что давно уж находится во
власти идеи столь же соблазнительной, сколь и несуразной, особенно если
взять во внимание бытовые и гражданские обязанности, несомые им как мужем и
отцом, с одной стороны, и членом трудового коллектива - с другой. Идея эта,
по его словам, заключалась в том, чтобы сбежать. Сбежать!
От кого? От чего? От мытья посуды - домашней повинности. Вечерних
уроков математики - дочь не Софья Ковалевская, сами понимаете. От
телепевцов, кудрявых и с волосами в облипочку - сами понимаете, жена без них
не может. Патентных формул до обеда и чугунной дремоты после - служебный
долг. Куда? Здесь менее конкретно.
В уединенный уголок. В глухой скит. На заброшенный хутор. В живописную
двухэтажную гостиницу провинциального городка. В городке нет докучливых
приятелей и родственников, а в гостинице скрипучие стулья и диван обустроены
одинаковой плюшевой бахромой - шарики на треугольных шнурочках. А если в
Сибирь - лесником? Или бакенщиком. В тундру, в ярангу. Да, неплохо бы, но
ширится, растет зазор между местом и целью. Кстати, а какова цель? Да
писать. Конечно же писать.
Ах, эта стыдная самодеятельная писанина. Драгоценные листки,
запрятанные в ящик стола под ксерокопии английских научных статей. Абзац.
Еще абзац. Неуверенная строка. Остановка. И вдруг - суматошная испуганная
страница. Так ярко встал перед глазами очередной эпизод из детства. Это
ничего, что сейчас многие пишут о детстве, говорил он себе. Ведь у каждого
оно свое.
Поскольку воплотить в жизнь идею побега мой друг (дадим ему для
дальнейшего удобства имя - Илья) в силу упомянутой нерешительности нрава не
мог, он затолкал ее, как говорят психиатры, в подсознание, откуда она
норовит вылезти в разных обличьях. В том числе - в рассказах.
Да, да. Не добравшись до места глухого, медвежьего, пригодного для
сотворения тягучего, прекрасносонного романа, Илья, хоть и с ленцой,
принялся за рассказы. Героя он нередко помещал э заваленную снегом избу или
на чердак старой дачи, называл Ильей, снабжал пачкой бумаги, пишущей
машинкой довоенной породы, консервированной фасолью, супами в пакетах,
индийским чаем и пряниками.
И заставлял писать. Стихи, рассказы. Длинный роман о детстве.
Занятие это шло туго, вещь не клеилась, в тоске и мучениях бродил герой
по хрустким снежным тропинкам или шуршал листьями в сентябрьской роще, много
и плодотворно размышлял. И всегда наступал момент, когда в повествование
вплеталось нечто таинственное.
Или, если хотите, странное. Этот элемент можно определять и
многочисленными словами иноземного происхождения: мистический,
фантастический, иррациональный, трансцендентный, паранормальный, а может
быть, даже интеллегибельный. В одном из таких рассказов, например, учитель
ботаники беседует с Александром Сергеевичем Пушкиным, взахлеб читает ему
Блока, Хлебникова, Маяковского, а при расставании, потрясенный глубиной
духовного контакта, дарит поэту на память электрическую лампочку -
единственный предмет своего века, оказавшийся в деревенском доме. В другой
новелле соседка по опустевшему дачному поселку оборачивается музой, волшебно
и неслышно нашептывавшей герою строки гениальной поэмы. Еще где-то речь шла
о любителе птиц, генерале в отставке. Старик страдает: никчемная жизнь,
досадная судьба - ни единого выстрела по настоящей цели за долгие годы
службы. Но приходит утешение в виде пустившего корня, расцветшего яркими
цветами торшера, в раскидистых ветвях которого поселился звонкий птичий
мирок. Как-то родилась непритязательная история о молодом мечтателе,
нечаянно открывшем в себе способность усилием воли перемещать планеты, чем
вызвал ажитацию в ученом мире и едва не погубил карьеру горячо любимой жены.
История эта, впрочем, закончилась вполне благополучно, и растревоженный
небосвод вернулся к установленному природой состоянию. Был еще рассказ про
нечаянную встречу с духом старого дома. Дух являлся самодеятельному
сочинителю, в миру фотографу, и вовлекал его - во сне ли, наяву? - в
события, имевшие место в этом жилище на протяжении многих прошлых лет.
Времена путались, сменялись поколения. Фотограф бродил среди любвеобильных
польских офицеров корпуса Понятовского, занимавших дом недолгую неделю, но
успевших недостойно обойтись с хозяйкой (вызов со стороны героя, ответные
насмешки, ее глаза, полные мольбы и благодарности, полуоборот у двери, узкая
рука); пил чай у телевизора с горбатой линзой (запах гусиных шкварок из
коммунальной кухни, соседка зашла на Райкина, то же девичье лицо в лунном
свете крохотного экрана, но вместо шелестящего шелка бесшумная байка
халата); спорил до бульканья в горле с худым слабогрудым боевиком -
народовольцем (неряшливые пальцы на чинной голубоватой скатерти, серебряные
кольца салфеток и опять она - отвернулась к окну, длинная гимназическая
шея). Ну и так далее.
Рассказы Илья посылал всегда в один и тот же толстый журнал и каждый
раз получал один и тот же ответ.
"Благодарим за внимание. К сожалению, Вам не удалось в полной мере...
Всего наилучшего. Литконсультант В. Пышма".
Приняв с покорностью очередкой щелчок, мой друг после недолгого
перерыва вновь брался за перо. Именно за перо, поскольку машинки у Ильи, не
в пример его героям, никогда не было, да и печатать он не умел. И через
какое-то время у меня раздавался телефонный звонок.
- Здравствуй,- говорил Илья.- Ну как ты там?
- Ничего, помаленьку.
И я бежал в булочную за пряниками или козинаками к чаю, ибо друг мой
большой сладкоежка. Он являлся с чистенькой рукописью и бутылкой "Алазанской
долины". Я любил эти вечера.
Илья читает слегка заунывно, иногда чуть удивленно поднимая голос в
конце фразы. Я слушаю, не боясь звякнуть ложечкой или сделать глоток, а то и
прервать чтеца сообщением, никакого отношения к рассказу не имеющим. Когда
Илья уходил, я сдвигал на край письменного стола дежурный перевод "Трудов
электрохимического общества" и садился за перепечатку только что
прослушанного сочинения, с горечью думая: "Ну что же он, литконсультант В.
Пышма. Неужто и на этот раз отпишет Илье свое обычное "к сожалению"?" И вот
однажды, после нукактытам - ничегопомаленьку, Илья пришел ко мне с двумя
бутылками, но без рукописи. На вопросительный мой взгляд сказал:
- Я там был.
- Где?
- В редакции.
- Ну?
- Говорил с ним.
- С Пышмой?
- С Пышмой.
- И что?
- Да так.- Илья уставился на свой стакан.- А впрочем, слушай.
Литконсультант был поджар, спортивен, элегантен. И чудовищно
доброжелателен. Он подхватил Илью под руку и, поскольку время было
обеденное,- повел в редакционный буфет. (Рекомендую сосиски - всегда свежие
и более того - мясные, хе-хе, и поговорим в непринужденной обстановке... Уже
обедали? Ну ничего, чаю или кофе выпьете.) И вот они сидят на разных берегах
зеркальночерного стола, один над штабелем сосисок, другой при чашке кофе.
Красивый сероглазый Пышма изящно ест, не покладая ножа. Речь его
сочувственна и весома.
- Мне кажется, дорогой коллега, главная сложность, стоящая на вашем
пути, заключается в том, что вы все время ггокушаетесь на законы жанра.
Возьмем этот ваш рассказ, из последних, о студенте, как его...
- Никита.
- Да, Никита. Вполне обкатанное в литературе начало. Столичный юноша.
Неудачная любовь. Бегство - прочь, прочь отсюда. И где-то в глуши, после
тяжких дневных трудов, мучительные бдения над листом бумаги. В традициях
исповедальной прозы, хе-хе. Попытки осмыслить прожитую с младенчества жизнь.
Я правильно излагаю основную линию?
Пышма опрятно прожевал кусочек сосиски и ласково взглянул на Илью.
- Я... не знаю. Я как-то иначе это представлял. По крайней мере, когда
писал.
(Я тоже. Когда читал. Помню озноб, который бил Никиту в телефонной
будке на Покровском бульваре. Расплывшиеся лица встречных, сполохи салюта. И
честное признание самому себе, что здесь больше обиды, чем боли. Невезения,
чем утраты. Признание, впрочем, состоялось потом, на перроне Вытегры, куда
Никита выволок бессмысленно щегольской чемодан и откуда был уведен - жить
дальше - прорабом Фомой Ильичом Фабером, крепко шагавшим белесыми сапогами
по лимонным разводам собачьей мочи на снегу.)
- Бросаются в глаза красивости слога, несколько... э-э... нарочитые.
Скажем, "лимонные разводы собачьей мочи".
Илья смотрел в стол.
- Они обычно появляются, когда у автора не слишком богатый запас свежих
мыслей... Вы не должны на меня сердиться, коллега, литература не терпит
недоговоренности, лицеприятия... М-да, запас мыслей или, если хотите,
изобретательность в сюжетных поворотах оставляют желать... Тогда в ход идут
комары, штопающие воздух, жирные запятые попугаев или вот эти... разводы - в
зависимости от климата и прочих обстоятельств. Хотите еще кофе, я принесу?
Илья машинально кивнул.
Пышма быстро вернулся и ловко поменял пустую чашку Ильи с растерзанной
сахарной оберткой на новую с венцом бежевой пены.
- Комаров у меня не было,- сказал Илья.
- Верно, комары не у вас.
- А мне нравится.
- Что?
- Комары, штопающие воздух.
- Так и мне они нравятся. Еще как! Но все это - матерьял. А матерьял,
как говаривал один утонченный мыслитель, никогда не спасает произведение
искусства, и золото, из которого отлита статуя, не прибавит ей, знаете ли,
святости. Творение искусства живет формой - ей оно и обязано красотой своей,
глубиной мысли и чувства... Впрочем, вернемся к вашей постройке. Никита
чередует детские воспоминания, передаваемые бумаге, с бесконечными
разговорами. Главный собеседник - этот прораб с говорящим именем. И вот все
тонет в словесах, ни действия, ни поступков...
(Были ли поступки? Никита как раз писал, чтобы выяснить это
окончательно. Где он их только не искал. Заглянул во двор послевоенного
детства - там Толян, мастер на поступки. Никиту он презирал и поколачивал,
да еще не больно, а как-то грязно. Обидно. И этот желтый плевок в школьной
уборной - мерзкая скользкая блямба, впившаяся в ботиночный шнурок.
Огненно-рыжий автор плевка-поступка приказал харкотину не трогать, так идти
в класс.
Зато были смелые письма, полные стихов и намеков. "Люда, люди тоскуют
люто, если их не погладить встречей, небо ясное им не любо, и дожди от тоски
не лечат..." Пока не увидел, как узенькое жало - клик! - выскакивает из
рукояти. У владельца этого инструмента красивые бешеные глаза, худые пальцы
и мать - дирижер с мировой известностью. Очень способный на поступки юноша.
И так далее. Никакого действия. Вернее, противодействия. Хрестоматийный
трус. Это было ясно всем, кроме самого Никиты, и стало открываться ему
только там, в Вытегре, когда, вернувшись с трассы, он садился писать.
- Свет не мешает? - спрашивает Никита Фабера, у которого поселился.
- И что ты каждый раз спрашиваешь,- отмахивался Фома Ильич.- Мне-то
что - глаза закрыл и сплю. И тебе советую. Через работу дурь из головы
выходит, а от писанины мозги засоряются.
Как-то, уже лежа в постели, Фабер спросил:
- Слышь, 'Никита, ты что засмеялся, когда имя мое узнал?
- Говорящее оно у вас.
- О чем говорит?
- О профессии. Хомо фабер - человек-строитель.
- Ишь ты. А твое что значит? - поинтересовался Фабер.
- Мое? - Никита криво улыбнулся.- Мое в переводе с греческого -
победитель.
И человек-строитель засыпал, а победитель продолжал разворачивать
бесчисленные фантики, в которых, как он думал, была упакована истинная его
натура.
- Все речевку выучили? - Зина, старшая пионервожатая, обводит их ясным
взглядом.- Пррроверяю. Айнетдинов!
- "Кто шагает дружным строем? Те, кто новый мир построят..."
- Булинов!
- "Кто шагает дружным строем..."
- Ванцев!
- "Кто шагает..."
- Денисов!
Никита собирается с духом.
- Я не буду.
- Что не будешь?
- Говорить это.
- Не выучил речевку?
- Нет такого слова.- Голос Никиты звенит и прерывается. - Есть речение.
Я в словаре смотрел.
Зина овладевает собой.
- Слово ему не нравится. Всем нравится, а ему не нравится. Ладно, стихи
говори.
- Не стихи это. Звон какой-то. Разве нельзя новый мир строить без
этой... речевки?
Тишина. Лицо Зины в пятнах. Ах, если б так. А то...
- Денисов!
- "Кто шагает дружным строем..."
- Друскин!
- "Кто шагает дружным строем..."
Но может быть потом, выйдя из школьного коридора...)
- А Фабер у вас и вовсе не получился,- сказал Пышма.- Не чувствуете вы
его. Неживой он. Так, ходячая укоризна Никите. Прописать такой характер,
изобразить, пусть не глубоко, но хотя бы правдоподобно, вам оказалось не по
зубам. Да и трудное это дело - описывать не интеллигентскую рефлексию, а
настоящую жизнь и земные мысли. Не в вашем жанре. Фабер и понадобился вам
для того только, чтобы Никита мог вволю наговориться и посетовать на
несвободную, запрограммированную свою судьбу. Да еще чтобы определить вашего
героя на стройку, где его должно было оглушить бревном. Тоже, кстати, не
новый прием - стукнуть человека по голове, дабы снабдить необычайным даром.
И предвиденья его, по традиции, мрачны и ужасны.
(Пышма прав. Несть числа прорицателям. И все они не предвещают ничего
радостного. Калхас сулит беды ахейцам. Тиресий открывает Одиссею страшные
тяготы его судьбы. Иисус предвидит измену одного ученика и отступничество
другого. Нострадамус и Александр Блок предсказывают ужасные войны. Воланд
уведомляет Михаила Александровича Берлиоза о жутком его конце. Джонни у
Стивена Кинга ждет явления фашиствующего президента.
И только румяные путешественники во времени точно знают, что все будет
хорошо.
Никита отлеживался после удара, думал о доме. Новогодний конверт -
снеговик с носом-морковкой в левом верхнем углу - встал перед глазами за
минуту до того, как вошел Фома Ильич.
- Здорова ж у тебя голова, Никита. Сваи забивать, ха! Плясать можешь?
- Нет пока.
- Ну ладно. Держи.- И протягивает письмо. С морковным носом. И
пароходом на зеленой марке. Все точно.
И не распечатывая конверта, Никита знает: отчим оправился от
ревматической атаки и уехал в Цхалтубо, мать оформляет пенсию, дважды
звонила Наташа...
Покатилось, поехало.
В мозаике кадров увидел он Фому Ильича в короткой несвежей рубашке с
тощими, обвислыми, исколотыми ягодицами... Учетчицу Настю с распухшим от
слез лицом... Себя - старцем, руки охватили лоб, глаза прикрыты, в
почтительной тишине он встает, огибает резной угол стола - и падает ничком
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг