любимого своего режиссера. Но продемонстрировал удивительное мастерство и
реакцию, когда посланный вдогонку за Рервиком военный корабль попытался
расстрелять безоружный грузовик в открытом космосе вдали от регулярных трасс
и посторонних глаз. Впрочем, детали этого эпизода нам еще предстоит
прояснить, а сейчас я просто расскажу немного о самом капитане.
Начинал Баккит как левак. Будучи человеком горячим, не склонным к
глубокому неспешному анализу, он легко поддавался левацким теориям и
загибам. Это и привело его к участию в заговоре Фрола Козловского против
Хвощеватого. Надо сказать, что в те времена Баккит был личным пилотом
Хвощеватого.
В училище Том слыл хулиганом. Сидел он за одним столом с неким Хаджем,
сухим, точным, исполнительным брюнетом. Характеры противоположные, они
сошлись, сдружились на время. Оказались они самыми способными пилотами
своего выпуска, обоим прочили блестящую будущность. Странно или нет, но
через годы оба стали личными пилотами диктаторов: Баккит на Альдебаране,
Хадж на другой планете. Том о судьбе Хаджа не ведал, потеряв былого друга
навсегда.
Хвощеватый, высокий человек с колючими умными глазками, и сам был в
чем-то хулиганом. У него не было трений со своим пилотом. И все же Баккит
его предал. Начальный этап правления Хвощеватого был принят Содружеством с
энтузиазмом. Но потом правитель зарвался и сам не заметил, что всем успел
надоесть. Впрочем, ропот народа - не самое страшное для диктатора. Куда
опаснее, когда от него отворачиваются приближенные. Два весьма энергичных
министра Фрол Козловский и Шур-Шулепов для элегантности и полноты
триумвирата привлекли к заговору незлобливого увальня Лина Буженко. Верхушка
армии и службы безопасности легко пошла за ними. В кое-какие детали был
посвящен и пилот номер один. Именно он управлял кораблем, на котором после
кратковременного отдыха в Висячих садах Трай-пи возвращался премьер
Хвощеватый. Премьеру успели донести, что дома его ждут неприятности.
Хвощеватый решил совершить тактический маневр и приказал командиру корабля
сесть на промежуточной станции.
Но Баккит отказался совершить незапланированную посадку, твердо
ссылаясь на соответствующие пункты навигационной инструкции. И Хвощеватый,
этот самодур и крикун, устало отступил.
Переворот был осуществлен легко и просто. Но последующие события
обманули ожидания некоторых его вдохновителей. Фрола Козловского через
полгода разбил паралич. Шур-Шулепова, чей неприкрытый бонапартизм колол
глаза, ловко вывели из Правления Содружеством, и он покатился по служебной
лесенке, пока не застрял начальником библиотечного коллектора на одной из
дальних станций. Власть свалилась в руки сонного Буженко, чья добрая
отеческая улыбка всех устроила. Впрочем, всех ли?
Баккит вскоре подал в отставку. Его не удерживали. Какое-то время он
водил большие пассажирские ракеты по престижным трассам, но начал попивать и
порою даже буянить. Постепенно он скатился, нисколько, впрочем, не горюя, до
уровня ломового извозчика на самых задрипанных линиях, летая на
Кост-ро-Ману, Нехлюдовку и даже загадочный нищий Лех. Позже он и вовсе уйдет
на покой, предавшись на досуге любимому делу, истинному призванию -
кулинарии.
Что же касается столкновения со спейс-корветом, то здесь, должен
предупредить, ситуация неоднозначная. В сложных условиях временного излома
несколько траекторий развития событий оказались равновероятными. На одной из
этих траекторий Баккит будто бы даже погиб.
Дело было так. В Кост-ро-Мане потрепанный грузовик совершил посадку.
Экипаж и пассажиры покинули причал, прошли залитую солнцем лужайку и
углубились в парк, где журчали фонтаны, а в бассейнах шныряли огромные
золотистые рыбины. И только тут Андрис скромно осведомился у пилота, что это
такое стряслось в пути. "Не бери в голову",- грубовато-нежно ответил Баккит,
но было в этом уклончивом ответе и замаскированное кокетство.
Дескать, космическому волку привычно попадать в разные ситуации,
привычно из них и выходить; дело же пассажиров - вручать свою жизнь опытным
пилотам и ни о чем не беспокоиться. Но на самом деле Баккит недоумевал. Он
не мог взять в толк, что за сумасшедший пират напал на его мирный грузовик.
И уж никак не связывал это событие со скромной персоной своего пассажира,
некоего журналиста - так ему Андрис был представлен.
Документальные фильмы Рервика Баккит знал, смотрел с неизменным
интересом, но тесная и теплая встреча знаменитого пилота и знаменитого
кинодеятеля произойдет несколько позже на другой траектории событий. В нашем
же случае он сказал журналисту и его случайной спутнице, немного бравируя
звательным падежом: "Дружище Андрие! И вы, Майю! Погуляйте в этих
благословенных местах, развейтесь немного. Ровно через пять местных суток я
вернусь, и мы полетим дальше. Здесь сейчас карнавал, скучать вам не
придется. Правда, отели переполнены, но я вам дам один адрес. "Ретороманская
хижина", там поваром мой друг Брюс Нортон, чудесный рыжий парень, которого я
сам научил делать галушки в сметане а-ля Пацюк".
Андрис и Майя (которая позже оказалась Марьей, что, впрочем, еще
требует выяснения) улыбнулись и, взявшись за руки, нырнули в ближайшую
улочку, откуда неслись уже звуки заманчивой музыки.
Через пять дней Баккит не вернулся. И через шесть, и через десять тоже.
Прошел слух, что его корабль погиб при столкновении с военной ракетой. Узнав
об этом, Андрис побледнел. Он начал догадываться, в чем дело. Перед его
взором стоял Том Баккит, грузный человек с веселыми глазами. И он казнил
себя за легкомыслие, за то, что его авантюры служат причиной гибели невинных
людей. А капитан спейс-корвета доложил шефу: грузовой корабль - в клочья, со
зловредным режиссером покончено. Мы все хотим быть оптимистами, но события
не всегда идут в желаемую сторону. И вот - погиб Том Баккит. А он еще так
нужен для нашего повествования.
Но что не во власти писателя? Рыжий повар Брюс рассказал со смехом, что
шалопай Баккит просто прогулял неделю. В Трай-пи с помпой открылся
кинофестиваль, и наш пилот не мог позволить себе пропустить новый фильм
Андриса Рервика "Бегство палача".
Теперь по поводу того обещания - мол, приеду... Да, да, обещал, но...
Человек предполагает и т. д. Пример тому - прогноз погоды.
Впрочем, ругать метеослужбу - все равно что резать ножом манную кашу -
легко, безрезультатно и немного стыдно. Да, каждое мгновение, поворачивая за
угол, ты рискуешь столкнуться с незапланированным фокусом судьбы-индейки.
(Птицу эту, кстати сказать, совершив очередное убийство на колоде для колки
дров, преподнес мне к Рождеству Ереваныч.) Живешь себе и не знаешь, что в
такой-то день и час, купив в "Мелодии" на Новом Арбате пластинку Козина, а в
гастрономе напротив - бутылку подсолнечного масла, ты придешь домой и
затеешь жарку кабачков под "Осень, прозрачное утро, небо как будто в
тумане...". Поставишь сковородку на плиту, пустишь газ - ив комнату, сделать
погромче. "Где наша первая встреча, яркая, острая, тайная? Тот летний
памятный вечер, милая, словно случайная?.." Собираешься вернуться на кухню,
а сладчайший голос зовет:
Не уходи, тебя я умоляю!
Слова любви стократ я повторю.
Пусть осень у дверей, я это твердо знаю,
Но все ж не уходи, тебе я говорю.
И ты медлишь, а оказавшись, наконец, у плиты, рассеянно зажигаешь
спичку. Трра-х!
Роль подсолнечного масла как инструмента судьбы уже описана в мировой
литературе. Поэтому негоже мне отводить много места иллюстрациям побитой
молью истины о своевольности фортуны.
Так вот, вопреки обещанию, в Москву до весны не вернусь - заручился на
то разрешением начальства, данным мне не бесплатно, а в обмен на обещание
написать "совместную" с ним, начальством, статью в сборник трудов нашей
конторы. По этому поводу предлагаю тебе навестить меня в моей берлоге и
сделать это не откладывая.
К тому времени, когда ты получишь это письмо, каникулы подойдут к
концу, и мои домочадцы схлынут. Вновь воцарится покой, располагающий к
неторопливым беседам, безмолвному глазению на угли в печи, хрустким
прогулкам "при дружеском молчании луны".
Жду.
А пока несколько слов по поводу полученных от тебя глав.
После справедливых упреков в слабостях сюжетной пружины, вялости
повествования, содержавшихся в последнем твоем письме, я с нетерпением
ожидал бурного развития событий, стрельбы, погонь и леденящих кровь тайн. Но
что же я нашел? Очередной аппендикс о Генрихе VIII, ни на шаг не
продвинувший сюжет, и диалог Болта с Иоскегой, призванный, по-видимому,
показать жестокость и вероломство первого и покорность и трусость второго.
Фигуры весьма плоские. Не очень помогают и усилия Авсея Года придать своими
замечаниями некоторую глубину образу Генриха. А уж Цесариум Болт просто подл
до омерзения, как сам Год худ до изумления. Но не должен ли тиран вырасти в
фигуру трагическую, с душою, раздираемой "дуэндо"? (Это испанское слово,
означающее в приблизительном переводе борьбу Бога и дьявола, я услышал от
известного актера, игравшего сталкера в одноименном фильме, а он, в свою
очередь, прочел его где-то у Лорки. Место действия - провинциальный кабачок,
где собрались знатоки канто хонде - народного пения. Среди них торговец
быками для нужд корриды, проститутка, известная тем, что когда-то отказала
Ротшильду, сам Лорка и человек без определенных занятий, веселый и грязный
уроженец Кадиса - испанской Одессы. На возвышении - женщина с миловидным
лицом и аккуратно подколотыми волосами. Она заканчивает пение и ждет оценки.
"Очень мило,- говорит кадисец,- сеньорита - настоящая француженка!" Это -
чудовищное оскорбление для исполнителя канто хонде. Певица срывает заколку,
черные блестящие волосы закрывают лицо. Она резким движением отбрасывает их
назад и поет. Не звуки - кровь льется из горла. Смерть и страсть выходят с
ее хрипом. Она умолкает. И тогда, после долгой паузы, торговец быками
откладывает в сторону тонкую едкую сигару и говорит весомо и окончательно:
"Здесь есть дуэндо".) Между тем. надо сказать, что политическая жизнь
многострадального Леха понемногу проясняется. Сольники, как я
понял,сторонники более открытого общества, связей с солнечной системой,
исторической родиной. Течение улиток, очевидно, защищает национальную
самобытность лехиян, но в рьяности своей доводит ее до герметизма. Однако
как могло случиться, что кровавые дела Болта не вызвали мгновенной реакции?
Какие-то сведения, безусловно, просачивались в Систему. Неужто все утонуло в
безмятежном счастье и всеобщем неостановимом прогрессе? В таком случае, не
только на Лехе нелады. Коли души землян не уязвлены страданиями жертв
Цесариума, подгнило что-то в тамошнем королевстве.
Но вот Рервик и Вуйчич узнают достаточно много, чтобы их проняло. Вряд
ли Рервик отказался от мысли снимать свою грандиозную эпопею, как ему
советовал Год. Напротив, он полон азарта и намерен включить историю Болта,
"историю любви", в монументальное свое произведение. Они, я думаю, уже на
Лехе, где их и застает следующая ниже глава пятая Никогда не приведешь столь
гнусных и столь постыдных примеров, чтобы не осталось еще худших.
Ювенал Андрис обернулся через два-три шага, но было поздно. Остался
промельк черной головки, угловатое движение локтя, зеленая полоска браслета
на смуглой коже. Женщина исчезала в толкучке оболтусов, увешанных пестрыми
сувенирными сумками и пакетами. Он вспомнил о Вуйчиче и побрел к таверне
"Сигнал Им", привлекавшей неуловимым сходством с "Шаландой", хотя рыба (и
сиг и налим) здесь обнаруживалась ныне только в названии заведения. Вокруг
царил праздник воды. Почти у каждого гуляки было маленькое ведрышко, ковш
или иной сосуд. Согласно ритуалу, следовало зачерпывать воду в изобильно
встречающихся фонтанах и фонтанчиках и с идиотски-радостными криками
обливать прохожих. Рервик жался к стенам, искал переулки потемнее - наивное
и полнокровное веселье лехиян раздражало. Уже у самого порога шустрая
девчонка, опутанная водорослями кикимора, плеснула под ноги из кувшина, но
Рервик увернулся и распахнул дверь. В нос ударил запах жареных овощей.
Велько был не один. Рядом склонился над тарелкой морщинистый лехиянин с
унылыми седыми усами. Он поднял на Андриса нежные голубые глаза.
- Здравствуйте.
- Наконец-то,- сказал Велько.- Хорошее соте, возьми, не пожалеешь.
- Да, да, очень хорошее,- закивал старик.
Рервик повернулся к раздаче, взял блюдо с золотистыми ломтиками
баклажан, подложил кучку лука поподжаристей, пару листьев салата и перышко
чеснока. Подумал, добавил какой-то кружевной травки и сел к столу.
- Какую Анну я упустил! - сказал он Вуйчичу.- Видно, нырнула в
ближайший фонтан. Здесь все с ума посходили...
- Но ты, я вижу, вышел сухим из воды,- сказал Велько.
- Меня почему-то не обливали,- соврал Рервик и посмотрел на старика.-
Я - Андрис. Андрис Рервик.
Старик снова закивал и заулыбался.
- Это - Иокл Довид,- представил лехиянина Велько.- Он поможет найти
место для съемки охоты. Большой знаток по этой части. Кажется, егерь? -
Велько повернулся к старику.
- Смотритель болот. Бывший, бывший,- зачастил Иокл, словно боясь, что
его не станут слушать.- Сорок пять лет там прожил, родился там, три года,
как уехал, но все-все помню, все места знаю. На булунгу сейчас нет охоты,
цвигу брать можно. Я все покажу. Тут близко лететь, но скорей надо. Неделя
пройдет - цвигу линять будет.
Ему нет пятидесяти, подумал Андрис. По земным меркам он дал бы Иоклу
девяносто.
- Скажите, Иокл, что это за праздник? Почему так много воды? - спросил
он.
- Очень-очень старый праздник. Сегодня вода, завтра будет огонь. Это -
жизнь. Давно не было этого праздника - тридцать лет не было, сорок лет не
было. Он не велел.
- Он?
- Цесариум. Теперь стало можно.
- Иокл, вы видели Цесариума?
- Видел, видел. Один раз видел. Близко-близко. Как сейчас вас.
- Говорили с ним?
- Я ребенок был. Пять лет, семь лет. Отец говорил. Отец на весь Лех
прославился.
- Вам Велько сказал, зачем мы приехали?
- Сказал, сказал. Кино, большое кино снимаете. Охоту снимаете.
- Мы хотим и о Цесариуме снять фильм. Но мы мало знаем. Поэтому все,
что вы можете рассказать...
- Нет, нет,- замахал руками Иокл,- я не помню, совсем был ребенок.
Отец... Он умер давно - двадцать лет, может, больше. Я на болоте жил, здесь
не бывал. Болото знаю, все покажу. Торопиться надо - начнет линять цвигу,
какая охота?
Лететь на болото положили утром. Иокл Довид отправился восвояси, а
Рервик и Вуйчич - в гостиницу "Дарамулун", определенную им и всей группе для
жительства. Перед тем как разойтись по номерам, Велько вскользь заметил:
- Марья прилетает завтра-послезавтра.
И на молчаливый вопрос Рервика:
- В разговоре она поинтересовалась, достаточно ли велик Лех, чтобы она
была уверена, что случайно с тобой не встретится.
- Вот как?
- Ее влечет, она подчеркнула, чисто профессиональный интерес. .
- Ах да, психология власти.
- А ты, свинья, ее не пригласил.
- Это она сказала?
- Это говорю я, а она - подумала.
И они отправились спать.
В птерик с Иоклом сел один Андрис. Велько остался подыскивать
гримеров - свои не справлялись. Иокл говорил мало, не кивал, не суетился.
Жестами показывал курс. Они опустились на островок леса среди тростников -
вполне земной пейзаж. Рервик видит, как король Карл на белой лошади, лицо
горит румянцем, перемахнет через эти кусты. Цепь вабильщиков в высоченных
сапогах побредет по болоту - поднимать цаплю. Зеленые куртки сокольников...
Нет, зелень потеряется на фоне травы, придется обрядить их в красное.
Или работать на тонкой тональности? Триумфальное "Гой! Гой!" заглушает
вопль птицы, забиваемой кречетом. Груда сизых перьев, длинный полураскрытый
клюв - деловитый сокол, поспешно, пока не нахлобучили колпак, пьет мозг
жертвы. Веселый отдых короля после трудов и нервотрепки ночи святого
Варфоломея...
Легкий хрип привлек слух Рервика. Он обернулся. Иокл пытался оттащить
тяжелый ствол от полуповаленного белого столбика.
Андрис подошел помочь. На грубо обтесанном камне - буквы и цифры.
ИЛГА ДОВИД
Рервик вычел из правого числа левое. Получилось пятнадцать.
- Это ваша...
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг