небесном царстве, но и о предваряющем это царство Страшном суде. И вот
однажды...
У меня нет сомнения, что в чистом поэтическом восторге Мухаммед
действительно услышал этот голос. Через пятьсот лет другой поэт и мудрец
скажет: "Если слова в сновидении ясны и отчетливы, а говорящего не видно,
значит, произносит их Бог". Правда, Мухаммед не посмел принять эти звуки за
голос самого Бога. То был, как сказано, посредник - Джибрил. В смятенных и
полных страсти стихах сообщает Мухаммед соотечественникам первые наставления
единого Бога. Он захлебывается, спешит. Не договаривает фраз.
И мощный напор откровений, ставших впоследствии первыми сурами Корана,
сумасшедшая фантазия, дробный ритмический узор - не мыслей, скорее звуков -
обрушиваются на слушателей и... разбиваются о враждебность шейхов, холодный
здравый смысл купцов, суровый герметизм иудеев. А Мухаммед твердит, что
послан на землю возродить веру Ибрагима, оскорбленную идолопоклонством
бедуинов, обожествлением Исы христианами, попранием священных заветов
евреями. Стихи возникают в его мозгу уже готовыми подобно тому, как
Кольриджу явились строки Кубла Хана. Немногочисленные друзья боятся за
Мухаммеда. Их тревожит его состояние крайнего телесного изнеможения. А
другие... Когда он с яростью осуждает мерзости язычества - в том числе
обычай закапывать живыми новорожденных девочек,- когда объявляет, что нет
божества, кроме единого Бога, когда рассказывает древние легенды о пророках,
его встречают насмешками и презрением. "Он слышал эти байки от христианина,
что торгует браслетами у главного фонтана",- говорили о Мухаммеде. "Сотвори
чудо!" - ерничали продавцы шербета и банщики. Женщины показывали на него
пальцем и шептались: "С такими деньгами Хадиджа могла найти себе почтенного
человека, пусть и постарше этого сумасшедшего". Лишь верная Хадиджа была с
ним. И Голос, певший в нем: "Ни светлым утром, ни темной порою твой Бог не
покинет тебя, Мухаммед.
Знай, есть жизнь за могильным порогом, и будет она лучше нынешней твоей
жизни. Ты получишь щедрое воздаяние. Разве Бог не нашел тебя сиротой - и
приютил? Не нашел тебя блуждающим - и направил? Да не обидишь ты сироту, не
отвернешься от нищего".
Не то же ли говорил галилеянин? И не был ли он так же осмеян в родном
Назарете?
Пророк не имеет чести в своем отечестве - про себя он сказал это, и про
Мухаммеда. Нищие и рабы окружали Иисуса. Рабы и нищие идут за Мухаммедом.
Почтенные жители изгнали Иисуса из города, где он родился. И он ушел в
Капернаум. Мекканская,знать вынуждает Мухаммеда бежать в Медину.
Но ушел он не прежде, чем позаботился о безопасности своих
немногочисленных последователей. И не прежде, чем потерял двух самых близких
людей - Хадиджу и Абу Талиба, умерших почти в один день. И не прежде, чем
поразил паломников своей последней в Мекке проповедью: "Знайте, о вы,
поклоняющиеся камням, что грядет время, когда солнце отвратит свой лик,
когда звезды погаснут, когда волосы детей побелеют от горя, а души подобно
рою саранчи покинут могилы, когда заживо погребенная девочка услышит Его
вопрос: за какое преступление ее умертвили? И будет открыта книга, и каждая
душа узнает, что ей воздастся. И услышится голос Бога, вопрошающего ад:
"Полон ли ты?" И ад ответит Богу: "Еще, дай мне еще!" Из Мекки ушел поэт, в
Медину пришел законодатель и воин, мудрец и политик. Но ведь и Иисус,
вернувшись в Галилею, сказал: "Царство небесное силою берется". И хотя жар и
гармония покинули новые суры, обернувшиеся напыщенными проповедями или
скучными предписаниями учителя и вождя, Мухаммед сохранил врожденное чувство
справедливости и терпимость. В его мединской общине вместе с последователями
новой веры живут язычники и евреи. Кончалась история отдельных арабских
родов, начиналась история единого народа.
А далее, увы, шло привычное перерождение человека, получившего власть и
уверовавшего в свою непогрешимость. Кто знает, каким стал бы Иисус, не
прервись его путь на Лысой горе. Ибо сказал: не мир пришел Я принести, но
меч.
Мухаммед забыл собственную заповедь - насилие и вера несовместны.
Он проливает кровь, стремясь утвердить свою власть в Мекке.
Он, не бравший второй жены, пока была жива Хадиджа, отбирает жену у
приемного сына. Он изгоняет евреев из Медины, грабит караваны.
И Бог его становится мрачнее и мстительнее - то был скорее суровый и
жестокий Бог Иова, чем Бог-отец, дающий высшее утешение и убежище. Тут
расходятся дороги Мухаммеда и Иисуса.
И все же...
Мухаммед искоренил пьянство и азартные игры - два порока, которым
арабы-язычники предавались с особой страстью.
Мухаммед проклял обычай приносить в жертву младенцев и саму память об
этом сделал отвратительной мусульманину. Говорят, Омар, сподвижник
Мухаммеда, суровый и яростный защитник веры, пролил в своей жизни лишь одну
слезу. Он вспомнил, как в темные прежние дни положил в могилу свою дочь и
рука ребенка смахнула песок с его черной жесткой бороды.
Мухаммед, не успев отменить рабство и многоженство, ввел в обиход
немало законов в защиту рабов и женщин. Он упразднил ту легкость, с которой
мужчина мог выгнать жену из дома, повинуясь любой прихоти. Он запретил
обращать в рабов мусульман и повелел считать свободным ребенка, рожденного
рабыней от ее господина.
Чем сетовать, что Мухаммед не сделал большего, следует удивляться тому,
как много им сделано. Он вывел свой народ из невежества, сплотил под
знаменем ислама и дал ему место в истории цивилизации. А слова, которые
вырвались тринадцать веков назад из его мятежной души и были встречены
насмешками и бранью, изучают мудрецы в Берлине и Оксфорде - городах, которых
не существовало в его время, в Мекке, где он родился, в Медине, где он умер,
в Дамаске и Иерусалиме, куда ходил он с караванами,во всем мире, вместе со
словами другого пророка, услыхавшего голос Бога.
Я вижу их рядом: Мухаммеда, сына Амины и Абдаллаха, и Иисуса, сына
Марии и Иосифа. Они стоят на холме - близ Мекки или у Мертвого моря,-
смотрят перед собой. Видят ли они горящих альбигойцев, варфоломеевскую
резню, гибель Сасанидской империи, крушение королевства вестготов, залитую
кровью Византию, крестоносных мучителей? Если видят, то, как мне кажется,
берутся за руки и вместе спускаются в тот самый восьмой круг ада, из
которого Андрис собирается выходить.
- Теперь,- витийствовал Рервик,- мы в последнем круге, где собраны
предатели всякого разбора. Нельзя не согласиться, что предательство являет
собой омерзительнейшую сферу в богатой гадостями практике человеческих
отношений. Обмануть доверившегося - за это положено вмерзание в лед по шею.
Но сколь различными оказываются люди, объединенные таким приговором.
Возьмем хотя бы четверых, получивших известность в истории.
Ганелон, погубивший Роланда,- с ним все ясно. Типичный предатель
военного типа, одна из гнуснейших разновидностей. Не принуждаемый к
предательству ни пытками, ни угрозами, ведомый одною злобой и завистью. Там
ему, в ледяной глыбе, и место. А вот три самых, по мнению правоверного
католика и почитателя власти, страшных грешника, терзаемых Люцифером: Брут,
Кассий, Иуда.
Тут мы вступаем в сложные отношения с историей. Брут и Кассий - убийцы?
Да. В позднейшей терминологии - террористы? Пожалуй. Но и тираноборцы.
Республиканцы. Как тут быть с Якушкиным, который, "казалось, молча обнажал
цареубийственный кинжал"? С Каховским, застрелившим генерала Милорадовича?
Каракозовым? Желябовым? Перовской?
С Иудой еще сложнее. Беря Иуду как символ предательства, мы смело и
холодно отворачиваемся от него. Но символ не страдает в преисподней. Там его
муки просто обозначены. Возьмем Иудучеловека. Молодого фанатичного парня из
маленького галилейского городка, глубоко верующего в загробное воздаяние
каждому по делам его. И открывающего Иисусу двери в вечное блаженство после
короткого страдания, а себя обрекающего на вечные же страшные муки. Абсурдно
полагать, что предание Христа Каиафе объясняется жадностью Иуды. Да он мог
просто уйти с общинной кассой, положив в карман куда больше тридцати
сребреников. Вот и приходится задуматься, кто, собственно, искупает вину
рода человеческого - учитель или ученик? [Похоже, Андрис взял эту мысль у
Борхеса, но забыл об источнике и принял за свою собственную]
Андрис умолк и втиснул книгу в щель на этажерке.
- Так что мы можем сказать после этой прогулки по аду? - сказал он
после паузы.- Какие сделать для себя полезные выводы? Какой извлечь, как
говорится, урок? А может мы сказать, что этому учреждению не хватает
справедливости. И мы не имеем права доверить ему воспитательные функции, а
вынуждены принимать спои меры, Андрис снова замолчал. Велько облегченно
вздохнул.
И я кладу перо и вздыхаю, радуясь окончанию этой затянувшейся речи о
преисподней, этой главы, да и всего письма.
Твой Андрей
P.S. Отвечаю на твой вопрос. Курский - какой-то чин то ли НКВД, то ли
министерства юстиции 30-х годов. Идеолог системы устрашения и пыток для
получения нужных показаний подследственных.
По непроверенным данным, Курскому принадлежит идея транслировать в
камеру заключенного запись стонов и криков его истязаемых близких -
похвальное понимание роли научно-технического прогресса в деле защиты
революционных завоеваний. Подробнее о Курском можно прочесть в книге
Абдрахмана Авторханова "Технология власти".
ПИСЬМО ЧЕТВЕРТОЕ
22-е декабря, Москва
Андрей!
Буде герои наши возьмут в привычку произносить протяжные комментарии к
шедеврам мировой культуры да еще побуждать нас к пространным отступлениям о
пророках, читатель заскучает, отложит в сторону наше произведение и скажет:
"Нет, это не по мне. От такого чтения скисает молоко. Вы мне подайте прозу
энергичную, динамичную, захватывающую!" Действия, стремительного развития
событий ожидает читатель, а потому Андрис и Велько должны незамедлительно
приступить к делу. Начало следующей главы застает их в разгар предсъемочной
суеты. Рервик принял решение снимать грандиозный многосерийный исторический
фильм - нет, цикл фильмов, объединенных идеей суда над тиранами всех времен
и народов. Сейчас он озабочен подбором актеров для сюжета о Генрихе VIII,
мрачном убийце великого Томаса Мора, а также множества своих жен и
сановников.
Итак,
глава третья
Теснитесь ближе к тюремной телеге, Смейтесь гримасе боли.
Плюньте в глаза. Бросьте последний укор им.
Проститутка, инок - Проклинайте живущий еще, трепещущий труп!
"De lege Contra diaboli Ad majorem Dei gloriam [ Согласно с законом
против дьявола к вящей славе Господней (лат.). ] Повинна Костру..." П. Гуров
- Вам нужен звукооператор.
Смуглый мужчина в льняной рубахе и синих тесных штанах произнес эти
слова без вопросительной интонации. Он был поразительно худ и высок. Окажись
он в поле зрения Евклида, втолковывающего свои постулаты толпе туповатых
учеников, тот с радостью использовал бы его как учебное пособие.
"Посмотрите! - вскричал бы геометр.- Сколь наглядно иллюстрирует этот
человек данное мною определение прямой линии как длины без ширины".
- У меня есть звукооператор, и не один.- Андрис, озадаченный
нитевидностью посетителя, не хотел обрывать разговора. Он уже прикидывал ему
место в кадре.- А впрочем, что вы умеете?
- Все.
В дверь просунулась голова Велько.
- Будешь смотреть пробы на Анну Болейн?
Андрис кивнул и медленно пошел к выходу.
- Боюсь, эту способность трудно использовать. Нам нужны люди, которые
делают не все, а то, что нужно режиссеру. Может быть, хотите сняться? Я
найду вам роль.
- Нет.
- Почему?
Краткий и решительный отказ удивил Рервика.
- Догадываюсь, что вызвало ваш интерес.
- Да, у вас редкая внешность. Разве есть что-нибудь зазорное в моем
желании использовать это ваше качество?
- Эй, рожа, не хочешь ли сыграть Квазимодо? А вы, девушка с крысиным
лицом, приглашаю вас на роль Шушары в мюзикле "Буратино на Альдебаране". Ты,
толстобрюхий с мордой-сковородкой, если неделю попостишься, чтобы влезть в
кадр, сыграешь сразу всех трех толстяков...
- Мне нравится ваш способ изъясняться,- сказал Андрис.Пойдемте со мной,
я посмотрю, на что вы способны как звукооператор.
На закате, за час до разбора с Михой Льяном роли Генриха, Андрис и
Велько встретились в "Шаланде" - крохотной харчевне в двух шагах от студии.
Они уселись на раскладных брезентовых табуретах под навесом, лицом к морю, и
Велько немедленно швырнул пригоршню мидий на раскаленный железный лист,
устроенный над каменным очагом. Солнечный шар коснулся воды.
- Сейчас придет Год,- сказал Андрис.
- Год?
- Тот, что просился в звукооператоры.
- А-а-а.- Велько принялся кропить мидий лимонным соком.
- Он гений.
- Угу.- Вуйчич выбрал моллюска покрупнее и со свистом втянул в рот.
- Слабая реакция на такое сообщение.
- Я просто хорошо владею собой. В глубине души я потрясен количеством
гениев, занятых в нашем фильме.
- Много гениев?
- Суди сам. Гениальный режиссер - раз.- Велько сидя шаркнул ножкой.-
Гениальный исполнитель роли Генриха - два. Гениальный, как выясняется,
звукооператор - три. И наконец... - Велько сделал профессиональную паузу.
- Наконец? - поддался на провокацию Андрис.
- Ну, мне, право, неловко так говорить, но все же, если смотреть правде
в глаза, мы не можем пройти мимо очевидного факта, что помощник режиссера...
- Да, да. И все же Год - гений. Ты не представляешь, что он сделал с
фонограммой пигалицы, которую ты имел наглость предложить на роль Анны.
- Ай-яй-яй.
- Этот завалящий голосишко Год снабдил богатейшими модуляциями.
Патетическими, вкрадчиво-доверительными, жалобными, жестокими. Я бы с
закрытыми глазами взял эту девицу на роль Медеи.
- Что же не взял?
- Во-первых, мои глаза были открыты, а во-вторых, я не снимаю Медею,
остолоп.
- Кто остолоп?
- Ты жуешь непрерывно третьи сутки, в то время как я пытаюсь говорить о
серьезных вещах,- торжественно сказал Рервик.
- По-твоему, мидии - вещь несерьезная? Хорошо, сейчас подадут копченого
угря, и я посмотрю, сможешь ли ты устоять против него.
- Когда я спросил, где он научился, подобно кузнецу из сказки, ковать
любой голос, он сказал, что озвучивал хронику с речами Цесариума.
- Чьими речами?
- Вот и я спросил, чьими. Цесариума, сказал Год. Цесариума с большой
буквы. "Вы слышали о Лехе? - спросил он.- Впрочем, откуда вам. Завалящая
планета. Глухая провинция. Большого резонанса тамошние события не имели".
- Лех, Лех,- забормотал Велько.- Рецидив единовластия. Более десяти лет
никаких контактов. Только-только подключился к Информаторию и заявил о своих
нуждах, желании принимать туристов. Цесариум... это, наверно, тот самый
Болт, которого они скинули в прошлом году, отдав власть фронту национального
спасения.
- Ты жутко много знаешь, Велько,- сказал Андрис восхищенно.- Так вот,
Год оттуда. Большой патриот Леха. Предложил снимать наш фильм именно там.
- И не без оснований,- раздался глухой голос, и Год, переставляя
бесконечные ноги, подошел к навесу.- В вашем заповеднике не развернуться.
Этого не тронь, тут не взрывай, там не мусори. Кругом святыни. Среднюю
массовку тысяч на двадцать статистов с пожарами и ракетной атакой - и то
снять негде. А на Лехе к вашим услугам огромные незаселенные территории.
Пейзаж неотличим от земного. Разве только вымершие деревни - так они
пригодятся. Помощь местных властей и населения обеспечена. И поможете, в
свою очередь, планете, которая только начинает приходить в себя. Такая
большая съемка оживит экономику, привлечет туристов.
- Познакомьтесь, вчера вы виделись только мельком,- сказал Рервик.-
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг