- Мы пройдем по четвертой трассе. Нужен эллипс.
- Не понимаю.
- Он пойдет за нами. Но у нас масса в пять раз больше.
Судорога проходит по длинному телу грузовика. Балка из хозяйства В'Аньи
сорвалась с держателей и, пробив перегородки, пожаловала в кабину пилота.
Вуйчич тупо смотрит на бугристый грубо окрашенный торец. Невидимый командир
корвета закладывает элегантный вираж...
Сухой, с запавшими щеками, командир корвета впился в клавиши, стараясь
не думать о присутствии Болта. Цесариум рядом - это мешало. Командира
восхищало искусство навигатора грузовика.
На секунду он пожалел, что должен уничтожить, и сейчас уничтожит, этот
неуклюжий корабль, ведомый с таким мастерством.
- Уйдем, Салима,- раздался спокойный, внушительный голос,- не будем
мешать Хаджу выполнять свой долг. Мы приглашаем вас к нам в салон, капитан
Хадж, когда бой кончится. Выпить бокал за победу, за благополучное
путешествие. За Гадес - там нас ждут друзья.
Болт выплыл из рубки, за ним Салима, опираясь на руку Варгеса.
Наргес задержался у кресла пилота.
Траектория грузовика на экране походила на отрезок эллипса.
Два крестика подползали к яркой зеленой точке, обозначавшей
местоположение цели.
- Все, конец старику Баккиту и всей компании,- хихикнул Наргес.
- Баккит? - Капитан Хадж вздрогнул.- Это корабль Баккита?
- Да, ты знаешь его?
- Я с ним учился. Мы вместе летали на таких корветах, когда они только
появились. Ах, Баккит, Баккит...
- Ну же, бей!
- Сейчас, сейчас. Не суйся не в свое дело, розовая обезьяна! Убирайся
отсюда!
- Жалеешь приятеля? Смотри, капитан, Цесариум не любит...
- Убирайся!
Корвет обходил "Сикорского" справа. Мощное уродливое тело грузовика
занимало весь экран. Пальцы Хаджа напряглись.
Кристиан бессильно откинулся в кресле. Все. Не уйти. Баккит рычал. Две
кривые на экране слились. Вуйчич смотрел в иллюминатор.
Серая с колючим блеском рыба корвета чуть повернулась и начала
удаляться. Вправо, все дальше вправо.
- Уходит! - закричал Кристиан.
Баккит мотал головой. Бег корвета ускорялся. Траектория на экране
искривилась, линии разделились, просвет между эллипсом и параболой ширился.
- Попался! - загремел Баккит.
- Что с ним, Том? - спросил Кристиан.
- С ним - все,- ответил капитан.- Конец.
- Да объясни ты!
- Ты редко заглядываешь в лоции, малыш. У этого карлика в партнерах
черн-ая дыра. Он тоже про нее забыл. И попался.
- А мы?
- Проскочили. Пойди, посмотри, что с пассажирами. В'Анья, проверь груз.
...Хадж остановился на пороге салона. Болт, не вставая с кресла, сделал
ему ободряющий знак. Салима протянула бокал с густой желтой жидкостью.
- Я сочувствую вам, капитан. Пассажирский, вернее грузовой, корабль -
не лучшая цель для боевого космолетчика.- Болт говорил печально и
проникновенно.- Но вы выполняли свой долг. Ответственность перед историей я
беру на себя. А теперь выпьем за успешный полет - и возвращайтесь к пульту.
А то я уже ощущаю некоторое неудобство. Корабль, видимо, ускоряется,
перегрузка становится неприятной.
Хадж медленно выпил вино.
- Он не стал, он не стал стрелять,- высоким резким голосом заговорил
Наргес, вошедший следом.- Баккит улизнул, они улизнули...
Болт тяжело посмотрел на Хаджа. Капитан похолодел. И вдруг усмехнулся:
он испугался теперь, когда всякий страх бессмыслен.
Болт сделал попытку встать - неудачно.
- Поговорим потом,- сказал он.- Возвращайтесь к себе и погасите
перегрузки.
Хадж смотрел на Цесариума с любопытством. Капитан знал нечто, не
известное никому - Наргесу, Любимой Дочери, самому Цесариуму. Сказать им?
Почему бы нет? Будет время - сколько его осталось, минут пять-шесть, потом
ускорение станет непереносимым - будет время посмотреть на их страх, на Era
страх. Хадж принял почтительную позу.
- Цесариум, я не в силах погасить перегрузки. Корабль тянет к черной
дыре.
- Что ты мелешь!
- Баккит надул меня. Выхода нет. Это не протянется долго, но две-три
минуты тяжесть и боль будут чрезмерны. Я советую вам помочь Дочери.
Прощайте, Цесариум. Прощайте все. Я не нарушил... Остался...
- Нет! - закричал Наргес.- Ты лжешь, негодяй.
Хадж вынул из кобуры плазмер.
- Нет! - Наргес сорвался на визг.
Капитан с трудом подошел к Болту, опустился на колени и протянул ему
оружие.
- Если станет чересчур тяжело...
И впился глазами в лицо Цесариума.
Розовый горбун, всхлипывая, полз к креслу Болта. Но дыра уже
вмешалась - его потащило к стене, где стоял на коленях Варгес.
В руке у гвардейца тускло светился ствол.
- Меня,- простонал Наргес. И лег. Варгес кивнул, ткнул плазмер наугад и
выстрелил. Наргес застыл. Гвардеец повернул голову к Салиме, сунул ствол в
рот и нажал на спуск.
Дочь Цесариума этого не видела. Она смотрела на отца. У нее хватило сил
подползти поближе, дотянуться до его колен. Он вытянул правую руку, положил
ее на голову Салимы. Губы Цесариума искривились. Что это - улыбка? Гримаса
боли? Или просто черная дыра уже лепила лица своих жертв по своему вкусу?
До свидания.
Твой Андрей
ПИСЬМО ДЕСЯТОЕ
3-е июня, Москва
Тут был случай необычный. Необычный был и приговор.
Постановили: извлечь его из мраморного склепа, неспешно все ему
рассказать, все показать. Унижение и тихо-загадочную смерть его вдовы;
растоптанное, убитое крестьянство; звездный час иудыпрокурора - того самого,
что охотился за ним летом семнадцатого; показать в подробностях, с костями в
колесе, тридцать седьмой; войну, вымерший от боли и голода Питер - блестящую
некогда столицу империи; взорванные храмы, разоренные музеи и библиотеки,
кастрированное искусство; безумных от страха интеллектуалов - безродных
космополитов, ошельмованных врачей; отравителей, отравителей, отравленных,
отравленных - и так дальше, дальше, дальше - до геройских звезд
социалистического бая Адылова и магазинных прилавков конца восьмидесятых...
Этот человек не стоял в общей группе. Был какое-то время с нею, но и
тогда как бы поодаль. Точнее сказать, был в ней одинок. А потом он пошел по
кремнистой дороге, отблескивающей лунным оловом, и шел долго, бесконечно
долго. Иногда он останавливался, что-то будто бормотал. И когда камера
подлетала близко, слышался страстный и гневный, грозный и горький его голос.
И еще было видно, что костюм-тройка сидел на нем превосходно, хотя
внимательный взор обнаружил бы, что костюм этот изрядно поношен.
- Вы хотите судить меня? - говорил человек.- Пожалуйста. Я никогда не
был против. Сейчас тем более. Я казню себя куда страшнее. Я оказался плохим
садовником. Я нес щепоть замечательных семян, и мне казалось, что передо
мною бескрайнее и доброе поле. Но поле это было беременно сорняками,
сорняками страшными. Насилия, низкой зависти, холопского пресмыкания перед
хозяином. А я сыпал щепотку нежного зерна и надеялся взрастить невиданный
сад доброты и гармонии. И думал, что ради этой высокой цели собственную
доброту я могу и даже должен на время урезать. И потому вместе с зернами я
сыпал (глаза его гневно сузились) пиретрум, этот яд, дабы вытравить сорняки,
извести насекомых. Кого-то этот яд уничтожил, да вслед такие рыла полезли...
Чувствительной к яду оказалась именно старая культура. А ее место заняло
нечто чудовищное! Сего не предвидел. В этом виноват. Отпустите мое тело.
Отдайте его земле. Я не хочу лежать на площади в холодном мраморном доме.
Видимо, я ошибся. Хорошо помню, как Федор Дан говорил страстно, будто
творил молитву: "Господи Боже мой, быть может, ты освободишь нас от этого
человека, спасешь российскую социалдемократию! Этот человек идет один против
всех. И мы бессильны перед ним. Воля его страшна и несгибаема. Прибери его,
Господи, иначе вижу впереди ужасные несчастия России!" Глупец - у Бога
просить моей смерти. Слабый человек. Хотя кое-что соображавший.
Да, я отказался от союза с образованными людьми. Мне казалось, они идут
не туда. Я называл их презрительно: господа буржуазные профессора. Я сделал
ставку на людей необразованных, но решительных и преданных идее. Эти люди
при надлежащих управлении и дисциплине могли свернуть горы. И свернули. Для
этого нужны были жертвы. Я не хотел убивать миллионы для будущего счастья.
Но возникла нужда расстрелять тысячу. Ну две. Ну три.
Оставьте меня. Я устал. Очень устал.
Я давно хочу покоя. Отдайте мне мое тело. Отдайте его вечности.
Столько лет я лежу и смотрю. Лежу и смотрю. Я вижу все. Мне тяжко,
больно, страшно. Я устал. Отпустите в вечность. В правовом государстве есть
права и у мертвых.
Дорогой Андрей!
В сущности, предложенной тобою главой ты задумал перевести партию в
эндшпиль. Не рано ли? Угробив всю компанию, ты, конечно, решил чисто
практическую задачу, но похоронил множество более тонких и любопытных
литературных решений. Ухнул в дыру тиран с любимой и любящей дочерью,
телохранителями, приближенными, обслугой. Ну и что? Наказан порок? Где же
вынесенное в заглавие похищение, суд народа, справедливое возмездие -
людское, не Божье или осуществленное физическим феноменом?
Я не вижу эндшпиля. Может быть, вижу пат - там, за горами.
А сейчас - один из поворотов середины игры.
Дело сейчас, впрочем, не в Болте. Дело-то в нас. В тебе, во мне, в
миллиардах наших современников и сопланетников. В наших душах, в нашей
крови. Сгинул Болт, но отравлена наша кровь. Яд вождизма, фанатизма,
кровавого утопизма - малой пусть, но жуткой толикой растворен в нашей крови.
И низменная его противоположность - отрава холопства, пресмыкания, жалкого
неверия в себя, отрава постыдного стяжательства и тупой, дубовой
бездуховности. Какова сила и жизнестойкость этих ядов?
Вопрос велик, неподъемен, рассыпается на крупицы. Одна из них - самая,
быть может, заметная ныне: откуда болезненный интерес и внимание к палачу?
Как будто мы силимся разглядеть огромный сгусток этого яда, явленный в одном
человеке. Не в силах мы оторвать от него завороженного взора. И вот опять -
о нем.
Пусть Болт, поняв, что его берлога раскрыта, пытается переселиться на
тот же Гадес, захватив с собой дочь и приспешников.
В операцию, конечно, вовлечен преданный инспектор службы порядка с
четырехугольным лицом (некогда мы могли его видеть в скупой телехронике -
всегда позади августейшей особы, хорошо одетый детина с равнодушным и
одновременно нервно-зорким взглядом).
Авсей Год, и сам не спускающий с него глаз, догадывается о чем-то.
Он предлагает Андрису и Велько захватить Болта, привезти в столицу и
предать суду. Они запугивают детину, выведывают подробности, пытаются
схватить Цесариума при посадке в корабль и... сами попадают в плен. Никто не
знает об их судьбе - операция похищения готовилась в тайне, даже Марья ни о
чем не догадывалась.
Спейс-корвет летит к Гадесу, где у Болта есть единомышленники.
Он лелеет планы вновь стать вождем и когда-нибудь отомстить лехиянам.
Но! Корвет терпит крушение. Его разбивает о рифы, то бишь об астероиды.
Большая часть экипажа гибнет. Оставшиеся в живых - Болт, Салима, Наргес,
Год, Вуйчич и Рервик, уцепившись за обломки (втиснувшись в спасательный
катер), оказываются на необитаемом острове. Так и живут вшестером, образуя
вполне самодостаточное общество: мужчины и женщина, добрые и злые, честные и
мерзавцы. Жизнь скудна. Чтобы уцелеть, нужна взаимопомощь, разделение
обязанностей. Надежд на возвращение к людям - никаких. Как они будут жить?
Просто досуществуют, если не перебьют друг друга? Вознамерятся продолжить
род? Полиандрия, кажется, называется такой союз. Останутся ли людьми?..
Или так: они спасаются. Наткнулся на них какой-то шальной звездолет.
Болта оставляют, как Айртона, на необитаемой планетке, пообещав забрать
через сколько-то лет. Дабы одиночеством искупил. Салима терзается - остаться
с отцом или уехать к людям.
Остается. Нет, в последний момент со стоном - прости, отец! - на
корабль. Болт - коротко рукой - езжай, мол, будь счастлива.
Или вот: привозят-таки Болта на Лех, в столицу. А там - толпы
восторженных приверженцев. Марширует молодежь: возродим былую славу Леха!
Прогресс и порядок! Железной рукой! Долой сатанизм праздников воды и огня!
Умников - в болото! Очистить родную планету от пятой категории! Болт!
Б-о-о-лт!! Б-о-о-о-о-лт!!!
И тихие старцы-опекуны кивают головами. О, Болт - человек железных
принципов, которыми мы поступиться не можем. И так сладко грезится им, что
множатся колонны марширующих, и в такт их шагу воздевают они похудевшие
кулачки и открывают вялые рты: Болт! Б-о-о-лт! "Горе народу, если рабство не
смогло его унизить".
Но теперь уж поздно. Главные негодяи, предводители негодяев,- в черной
дыре. А потому, по правилам литературных игр, займемся судьбами других
персонажей. В порядке их появления.
(За одним, впрочем, исключением: основные герои - Андрис, Велько, Марья
и Год, заслуживающие отдельной главы, перенесены будут в конец.) Поехали.
(Стоп. Еще одно замечание для педантичного читателя: позволим себе не писать
о судьбах лиц исторических, скажем, Наполеона, или мифологических и
мифологизированных, таких как Ясон или Каиафа,- отсылаем заинтересованного
читателя к энциклопедиям, справочникам и научным трудам.) Жена Велько Мунира
Вуйчич терпеливо дожидалась возвращения мужа, после чего оставила его с
двумя младшими дочерьми (Силицией и Домнидой, пяти и семи лет
соответственно, обе чернокудрые и пухлые, совершенно в отца) и укатила на
Бету Тукана коллекционировать тамошних насекомых. Там она познакомится с
Главным энтомологом Туканского кольца Ассенционом, влюбится без памяти,
после чего их след затеряется. Старшие сыновья-близнецы, Мелентий и
Терентий, обладая несомненным даром комиков-эксцентриков, кончают цирковое
училище и являются к Велько с просьбой замолвить за них слово перед
Андрисом, у которого мечтают сниматься. Велько выгоняет обнаглевших юнцов, и
они уезжают в провинцию с концертами. Живя в среде простых и честных
тружеников Приденебья и Заальдебаранщины, они постигают истинную цену
заработанного нелегким трудом куска хлеба. Вдохновленные искусством братьев,
труженики втрое удваивают съем продукции с единицы при снижении потерь и
повышении ответственности.
И молодые Вуйчичи начинают прозревать. Чем было для них искусство? Цель
творчества - квартира, дача, а не шумиха, не кадриль, позорно ничего не
значить и не иметь автомобиль. Мираж рассеялся.
Съемки у модного режиссера, праздничная сутолока на престижных
фестивалях, автографы - все сие тлен. А вот глянет из-за низкого платка
краснощекая мастерица больших урожаев, и споткнется юнец о забытый на меже
подойник, и заколотится сердце...
Отец Марьи, почтальон Лааксо, как и обещал, поехал к палеоботанику
Вересницкому, но того не застал и, будучи этим весьма огорчен, от отчаяния
самостоятельно реконструировал фиговую пальму. Вернувшийся Вересницкий
увидел Лааксо, хозяйничавшего на ьверенном ему, Вересницкому, поле.
- Что ты тут делаешь? - возмутился великий ученый.- Что рвешь ты с этих
ужасных деревьев, скажи на милость?
- Фиг тебе,- ответил бывший почтальон.
Евгений Дамианидис, как стало доподлинно известно, заведует домом
культуры, что само по себе не представляет интереса для широкого читателя.
Однако пользуюсь случаем, чтобы передать тебе недавно услышанный от него
анекдот. Жена посылает мужа к соседке Марье Ивановне за швейной машиной. "Ну
что ж,- думает муж,- зайду ж ней, возьму швейную машину, чего ж не взять.
Марья Ивановна - баба ничего, не накричит, с лестницы не спустит. Можно и
попросить у нее машину швейную. Правда, когда мы с Петром, ее мужем, пришли
посуду с балкона брать, ой кричала, как с цепи сорвалась. "Пьянь!" -
кричала. "Я тебе этими бутылками",- кричала. "Дружков-алкашей водишь!"
Потом, правда, дала посуду. Так что обошлось. А в другой раз мужик позвонил
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг