Джугашвили, расскажи нам...
"Не пойду,- отвечает.- Кто вы такие? Я у стены седого Кремля покоюсь,
мне здесь уютно, соратники рядом. За спиной спит в стене верный Клим, чуть
поодаль - Андрей Януарьевич, юрист высшего класса, вам не чета, мастер
своего дела, тут же Михаил Иваныч, козел старый, жену, понимаете, я у него
посадил... А вы меня - как заурядного убийцу из провинции. Что я вам - Джек
Потрошитель, зарезавший два десятка, включая старуху и трех сирот? Если вы
немного разбираетесь в демографии, подсчитайте и увидите, что число моих
жертв переваливает за сто миллионов.
Это уже не убийство, это - я так скромно полагаю - величайшее деяние в
истории Земли. А вторым здесь пойдет, готов признать, мой лучший враг Адольф
Гитлер. Мальчишка, в сущности... Его итог миллионов пятьдесят, да и то не
без моей помощи. Так что потрудитесь сначала дорасти до права судить меня.
Пигмеи не вправе судить колосса. Наивные люди. Параноиком называют. Я же не
уездный помещик, засекший лакея на конюшне. Объясни-ка мне, как параноик
обретает власть над страной в двести миллионов? Становится духовным лидером
миллиардов?.. Я презираю ваш суд.
О мою несокрушимую волю разобьются все ваши жалкие обвинения, ушей моих
не достигнут ваши бессильные вопли, мозг отторгает призывы вашей так
называемой совести, грязной и пошлой бабы..."
Возвращаюсь к нашему повествованию. Не знаю, в чем тут дело, но
замысел - изобразить Болта фигурой трагической - трещит.
Сопротивляется Цесариум этой роли. Что же Андрис молчит в ответ на все
тирады Болта, не опровергает, не разрушает его аргументы - сколько их там,
пять, шесть? Или сказать нечего? Да разве решишь литературной пикировкой,
какие средства нравственны для достижения цели, какие - нет, пусть
нравственность самой цели не вызывает сомнений? С одной стороны,
салтыков-щедринское: "Не может быть, чтоб мерзавец стоял на правильной
стезе. Мерзавец - он на всякой стезе мерзавец". А с другой - претит ли
насилие натуре человека, коль милость, жалость к насильнику, злодею так
естественна, что отказаться от нее - значит обеднеть духовно. Ты, помню,
говорил, что твоей Анне тоже жаль Морвеля с рвущимися внутренностями и
свистящим дыханием и немецких пленных, ведомых под градом плевков.
Астафьевский гнилозубый уголовник избивал, обирал, принуждал к сожительству
несчастную старуху, а она бросилась отбивать его у милиции. О, жалость -
великая черта народа! А разве не стоит жалости, пусть чуть брезгливой,
старик из бывшей лагерной охраны, в юности обманутый, развращенный и
натравленный на собственных сограждан, отличавшихся от него ну разве более
тонкой культурой да, быть может, большей откровенностью и совестливостью?
Сотни километров гнала по тундре лагерника-беглеца банда таких же, как он, а
настигнув, убивала и - не тащить же труп - отрубала кисти рук для отчета
перед начальством. Сколько их, безруких трупов, осталось брошенными в
холодной пустыне! Старика же жаль. Хотя жесткие мы стали. Не оченьто нас
подобьешь на чувства! А что говорит разум? Как там наш рассудок? Не трещит?
О, иногда он берет свое, старозаветное - око за око. Кровь за кровь. И
тогда - казнь карателя-полицая через сорок с лишним лет. Никто не забыт,
ничто не забыто.
Европейская рассудочность века просвещения ну никак не ложится на
русскую традицию, а потому стрекоза и муравей, если чуть вдуматься, являют
нам модель чудовищных взаимоотношений - чудовищных для людей, не считающих
слово "милосердие" пустым звуком. Уродливость басенной морали настолько
очевидна, что миллионы школьников (а кто, кроме школьников, читает нынче
великого баснописца?), покорно отбарабанив текст, не впускают в свое
сознание смысл. Да и можно ли? Детям, к счастью, свойственно отталкивать
условные схемы и наглядно проигрывать предлагаемые сюжеты. Хмурое,
помертвелое небо. Осенний ветер, дождь срывается. Легкое платье - плясунья
ведь! - облепило тонконогую фигуру. Голодно, зябко. Она стучит в окошко
приземистого, ладно сложенного дома, откуда веет теплом и сытным запахом
щей. "Ну, чего тебе? - спрашивает хозяин, отворив окно.- Да скорее говори,
избу выстудишь, дров не напасешься".- "Мне бы,- робеет артистка,- поесть и
согреться".- "Много вас тут ходит, дармоедов, голь перекатная. Чеши, пока
собак не спустил!" И хрясь - захлопнул окошко.
Гони прочь существо, просящее о помощи, если его образ жизни не
соответствует твоему идеалу, сколь бы он ни был узок, пошл, туп.
Однако, как сказал Иисус Иуде, что делаешь, делай скорее. Посему
незамедлительно следует, открываемая рекомендованными тобою словами, глава
восьмая Судьба обрушивается на человека подобно слепому верблюду.
Борхес Рервик пристально глядел на Салиму. Четыре луны, взошедшие на
небосводе, не оставили никаких сомнений, на какой планете нашел убежище Болт
со товарищи. Даже такой астрономический невежда, как Рервик, не мог
ошибиться. Ай-яй! Но зачем этот корвет, этот полет? Зачем?.. И сразу же
явились ответы на громоздившиеся в кучу вопросы. И все становилось на свое
место. Малочисленность людей, скудность быта, боязнь, что Рервик увидит
открытое небо.
- Так вот почему...
- Да. Но теперь, когда вы знаете, где мы находимся, вам не уйти. Вы
подписали себе приговор.
- И вам.
- То есть?
- Не заблуждайтесь, Салима. Судьба у нас будет общей. Хотите жить -
выкладывайте, куда идти, далеко ли до метрополии.
- Лех - сплошное болото. Пути до города я не знаю. До ближайшего домика
смотрителя километров сорок.
- Домик смотрителя?
- Там никто не живет. Некому охотиться на булунгу. Все веселятся в
городе. Празднуют конец тирании. Фильмы снимают о деспотах. Скоро начнут
снимать о их детях, внуках... Наивные люди. Не понимают, что за этой
пристальной ненавистью кроется любовь. Все та же любовь народа к своему
отцу, к...
- Мне приятно, что вас не покидает бодрость духа. Это облегчит наш путь
через болота.
Глаза Салимы на мгновение напряженно остановились на чемто за его
спиной. Рервик обернулся, рука на плазмере.
- Эй,- крикнул он Наргесу.- Стойте. И прикажите остановиться своим
людям.
Наргес замер. Три фигуры, следующие за ним, сделали то же.
Рервик ощутил резкий запах. Салима схватилась за горло и осела.
- Слушайте меня внимательно,- сказал Рервик.- Один шаг, и я убью
Салиму. Этот газ на меня не действует, как и любое паралитическое средство.
(Сущая правда - Рервику сделали прививки перед какой-то экспедицией в места
с дурной репутацией.) - Рервик,- напрягал голос Наргес,- одумайтесь. Вам не
выбраться из болот. Вернитесь, мы договоримся. Дайте Цесариуму с дочерью
улететь с Леха.
- Пусть летят. Они не нужны мне. Мне нужна Марья.
- Вы получите ее, как только вернете Салиму.
- А потом?
- Мы дадим вам птерик.
- Который рухнет через две минуты полета?
- Я полечу с вами.
- Залог не слишком ценный. Думаете, Цесариума остановит угроза вашей
жизни?
- Кого вы хотите в заложники?
- Салиму.
- Это невозможно.
- Что ж, мы пойдем пешком. Мне нравится общество Салимы - с ней
интересно беседовать. Напомните Болту - никаких фокусов с Марьей. И
успокойте его - он мне не нужен. Хотя, если ему подучиться, я смог бы
предложить Болту неплохую роль. Пусть подумает: возьмет псевдоним, никто не
узнает, кем он был в прошлом, этот актер. У него недурные способности
[Рервик покривил душой. У Болта были выдающиеся способности. Может быть,
гениальные. Что-то не позволило Рервику оценить их в должной мере. Да и
возможен ли тиран, состоятелен ли деспот, если он не крупный актер, ловкий
лицедей с абсолютно безнравственной основой души. ]. А теперь - уходите. Нам
пора. Кстати, теперь в наших общих интересах, чтобы мы быстро и благополучно
добрались. Сообщите моему помощнику Вуйчичу - пусть ждет нас в доме
смотрителя болот. Какого участка, Салима?
Салима, только что пришедшая в себя, тихо сказала:
- Наргес, скажи отцу - мы... Мы проиграли. Я поведу его на участок
Иокла.- Салима сделала паузу.- Ты помнишь участок Иокла, Наргес?
- Помню,- поклонился Наргес.- Помню, Дочь.
- Туда и направь Вуйчича. Мы будем там через сутки. Прощай. Минуту,-
она обратилась к Рервику,- нам понадобится еда.
- Я что-нибудь раздобуду,- сказал Рервик.- Идемте.
"Правильно ли я понял замысел Салимы?" - думал Рервик.
Несомненно, Болт попробует устроить ловушку в доме Иокла. Главное, ни
на шаг не отпускать Салиму. Но что же дальше? Не станет же Наргес в самом
деле сообщать Вуйчичу о том, где Андрис.
Шли они по три-четыре часа без остановки, и Рервик восхищался
стойкостью, с которой Салима переносила трудности. Лехиянские болота мало
отличаются от земных - те же проплешины зловонной жижи, чахлые кусты,
дрожащие столбики гнуса над головой. Вскоре Андрис убедился, что дорогу
Салима знает. Шла уверенно, перечеркивая зигзагами сразу же взятое
направление, которое Андрис старался удержать в памяти. Пройдя километров
десять, остановились. Жарили на толстом пруте снятую плазмером жирную птицу.
Непривычный к мясу Рервик тем не менее ел жадно.
Салима хрустела костями и, подняв руки, языком плотоядно слизывала жир
с запястий. Трапеза их как-то сблизила. Глядя на острые смуглые локти
молодой женщины, Рервик вспомнил первый день на Лехе, карнавал. И снова -
какая Анна Болейн! "Ту-ит, ту-гу! Ну и певун! Вся в сале, Анна трет чугун".
Тонкие сильные руки. Узкий подбородок. Воля! Актеры, перенесшие сценические
убийства в жизнь. Им и создавать полную достоверность на сцене. Болт в гриме
с картонной короной! А возмездие? И шальная мысль: не возмездие ли для
тирана попасть на сцену? Каждый спектакль - суд. Сегодня и ежедневно! Каждый
вечер на манеже...
Они шли дальше, и видение бледного виска Марьи, исколотых ее вен
вытесняло остальное. Говорили мало. "Осторожно, дыра".
Или: "Придется в обход, крюк приличный, но вернее". "Все, устала". А то
и без слов Салима выбирала высокую сухую кочку и садилась, иногда ложилась,
прикрыв глаза и разбросав наглые худые ноги.
Второй раз ели такую же неповоротливую птицу, но с меньшей жадностью.
Салима накопала каких-то корешков с мучнистым вкусом. Темнело стремительно -
рухнуло покрывало, и тут же выползла квадрига лун. Рервик натаскал кучу
кривых стволиков. Выдергивались из трясины они легко, с громким чавком.
Горели хорошо, но очень быстро сгорали. Не обращая на Рервика внимания,
Салима набросала кучу травы и веток, завернулась в плащ и легла. Сонная
одурь накатывала на Андриса. Он отходил от жара, от светлого круга.
Осторожно топтался, стараясь не угодить в провал между кочками. Спит? Он
подошел к Салиме. Она ровно дышала. Приткнулся к куче хвороста. Огонь упал.
Плащ Салимы растворился. Луны затянуло плотной пеленой. В близком омуте
плеснуло какое-то животное. Рыжая вислоухая собака метнулась прочь и
бросилась вдогонку Марье, тыкаться узким холодным носом в тонкие лодыжки.
Над Ветлугой висел пласт тумана. Сырость пропитала брюки, тапочки.
Он скинул их и шагал босиком, как и Марья. Тебе нужен муж по имени
Марей, сказал он. С крутыми белыми кудрями и можжевеловым венком. Будете
рыбу ловить, собирать морошку. А жить вон там, у родника. Марей поставит
шалаш. Ты натаскаешь мха, сена.
Я приходить стану. Это зачем еще? - Марья удивленно поднимает брови. А
фильм снимать. По Гамсуну, по Замятину. По Стриндбергу и Сведенборгу.
Сведенборг хохотал. Хохотал филин. И она захохотала: не хочу Марея.
Почему? - Не люблю кудрявых, да еще с венком. Можжевельник колется. Вон, все
руки, видишь... Она тянула руки с исколотыми запястьями. И вдруг обняла его,
неловко царапнув шею.
Рервик вскочил. Серело. Салимы не было.
- Эй! - Он забегал вокруг кострища. Неужели ушла?
- Не суетитесь, Рервик.- Темная фигура проявилась на сером фоне со
стороны бочажка.- Я могу привести себя в порядок? И возьмите ваш плазмер. Он
под ветками, в ногах моей постели. Я не хотела, чтобы вы пристрелили меня,
пока я умываюсь.
Резкий голос Салимы вогнал Рервика в краску. Он пошарил под травяным
матрасом и нащупал рукоять плазмера. Улыбнулся.
- Нервы. Я, пожалуй, тоже отлучусь.
Почему она меня не убила? Боялась расплаты? Возможно. Если молодцов
Болта возьмут, они расскажут. Но что им терять? Разве они не сожгли мостов,
уйдя с Болтом? Пожалела? А Марью - нет?
И вдруг он ясно себе представил, что все его усилия тщетны. Ведь Салиме
ничего не угрожает - ни на Лехе, ни на Земле. Она вовсе не заложница, а
потому Болт по-прежнему хозяин положения, вольный сделать с Марьей все что
угодно. Просто, планируя всю операцию, Рервик смотрел на нее глазами Болта.
Раз Марья - заложница в руках Цесариума, позволяющая ему диктовать условия
Рервику, то, стало быть, Салима - заложница в его, Рервика, руках, и он
может диктовать условия Болту. Более того, пока Салима во власти самого
Рервика, Болт может предполагать, что ей угрожает опасность. Но как только
они доберутся до города и Салима предстанет перед властями, она окажется
неуязвимой. Зато, с другой стороны, Андрису теперь известно логово самого
Болта, и тот это знает. Он может бросить все, взять с собой Марью и скрыться
в другом месте. Оттуда Цесариум будет и далее шантажировать Рервика...
А Салима - что Рервик сможет с ней сделать? Ничего...
Ни-че-го... Понял, дубина стоеросовая? Возомнил себя профессионалом.
Лепит ошибку за ошибкой. Побоялся взять птерик, тащится через болота с этой
венценосной девой, давая возможность людям Наргеса триста раз его опередить.
Что они предпримут? Уже, видимо, расположились в доме смотрителя. Какие у
него козыри, кроме заложницы, которую он ни при каких обстоятельствах не
сможет не только убить, но даже серьезно ранить. Одно дело дать по губам
наглой девице, другое...
Поляну он узнал сразу. И насторожился. Тыкать плазмер в бок Салимы было
бы бессмысленно и унизительно. Раздвигая камыши, он думал, не покажется ли в
просвете длинногубая физиономия Наргеса с парой стражей по сторонам. Но
вокруг было тихо и пустынно. Белый каменный столбик с именем Илги. Тропинка,
бегущая через холм. Захотелось в дом, к кисловатому запаху, к дыму печки.
- Ну что,- сказал он,- где нас ждут ваши подданные?
Салима молчала.
- Пойдемте к дому.
И, не оборачиваясь, стал взбираться по тропинке.
На петле запора - обрывок шнура. Похоже, в доме после них с Иоклом
никого не было. Осторожно перешагнув гнилую ступеньку, Рервик толкнул дверь.
Прошел сени. Сейчас он откроет вторую дверь и увидит - Велько или Наргеса?
Увидел обоих. Они мирно беседовали за столом.
- Что за манера...,- начал Велько, привстав и отодвигая табурет.- Мне,
в конце концов, надоело. Что ты себе позволяешь? Я же... Я же волнуюсь,
дрянь ты этакая...
Наргес одобрительно кивал.
- Да, да. Форменное безобразие. Звездная болезнь, а? С гениями вечные
сложности. Ни с кем не считаются. Могут вдруг исчезнуть, а тут люди
волнуются, переживают. Могут вот так навести на человека оружие, а ведь это
опасно. Ну хорошо, что в данном случае...
Рервик смотрел на свой плазмер, направленный в грудь Наргеса.
- В данном случае,- раздался голос Салимы,- он разряжен. Так что, если
хотите разжечь огонь в печи, советую воспользоваться другим инструментом.
- Нет, нет,- замахал руками Наргес,- печь не понадобится. Мы сию же
минуту возвращаемся, Цесариум ждет. Но, но...
Рервик метнулся к Наргесу, но комната уже кишела какой-то грубой
публикой. Человек пять или шесть, потрясая плазмерами, загнали Андриса и
Велько в угол и, нанеся несколько профессиональных ударов по печени, связали
режиссера и помощника обрывками веревок и ремней.
Салима холодно улыбалась. Наргес заговорил торжественно:
- Я готов выразить глубокое удовлетворение сложившейся ситуацией.
Героическое деяние Дочери обожаемого Цесариума привело к тому, что идея
запечатления образа великого человека, осуществление которой было под
угрозой, теперь без сомнения получит свое воплощение. Блистательный художник
и его ближайший сподвижник собрались вместе и в самом скором времени
окажутся под гостеприимным кровом нашего Цесариума. Выражаю надежду, что
более ничто не сможет отвлечь их от вдохновенного творчества и...
Рервик вопросительно посмотрел на Вуйчича.
- Он сказал, будто ты словил Болта и ждешь меня здесь,- негромко
произнес Велько.- И что я должен быть один и с аппаратурой. Что у тебя
замысел какой-то сумасшедшей съемки.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг