- Конечной цели не существует. Если есть цель, то есть и конец
движения. Цель может только провозглашаться. Так же как народовластие,
свобода. Практически же - это слова великого мудреца древности, никем еще не
опровергнутые,- нельзя освобождать людей во внешней жизни больше, чем они
освобождены внутри. Народу легче выносить насильственное бремя рабства, чем
дар излишней свободы. Вы знаете, к чему обычно приводит внезапно обретенная
вчерашними рабами свобода? К всеобщей резне. Можете эту мысль использовать
как второй аргумент.
- Отказ от дара свободы означает добровольное повиновение. Тот же
мудрец, если не ошибаюсь, утверждал, что времена слепого повиновения прошли.
Дисциплину можно и нужно нарушать там, где она зовет на злодейство. Или
сейчас, через сотни лет, время несвободы вновь пришло?
- Именно пришло! Здесь и сейчас. Hie et nunc. И повиновение не слепо -
оно осознано. Обусловлено движением к цели.
- Которой не существует.
- Ай-яй. Не передергивайте. Конечной - не существует. Но каждый шаг
есть движение к некоторой промежуточной. Или, если хотите, к той самой,
конечной, но она на этот шаг сразу и отдаляется. Теперь - аргумент третий.
Зло и добро - равноправные принципы бытия, неразлучные, как две стороны
одного листа бумаги. Полторы тысячи лет тому назад это провозгласили великие
манихейцы. Видите - я ничего не придумал сам. Но я хороший ученик. Нет
чистоты без грязи. Счастья без страдания. Добродетель предполагает точку
отсчета. Мерзавцы и герои - лишь противолежащие точки одной шкалы. Как
волки - овец, как булунгу - ушанов, так негодяи держат в тонусе Добродеев.
Зло порождает добро, снабжает его локтями, зубами. А потому, ополчившись на
зло, вы одновременно покушаетесь на основополагающий принцип бытия и
свергаете с трона добродетель. Зло нельзя уничтожить, не потеряв при этом
человека.
- Вас послушать, так у нас с вами одинаковая точка зрения. Получается,
вы считаете злом то, что творили?
- Безусловно. Творил сознательно и, будь моя воля, продолжал бы.
- Дескать, для твоего же блага тебя мучаю, говорит палач жертве,
висящей на дыбе.
- Для его блага, а пуще - для блага других, которых больше. И это - мой
четвертый аргумент. Слушайте. Было время, когда с легкой руки писателя
Достоевского, с безответственного его заявления, что не может благополучие
мира строиться на фундаменте, заложенном ценою смерти, или он даже говорил -
слезинки хотя бы одного ребенка, так вот, с легкой руки этого писателя
распространилась всеобщая озабоченность, чистыми ли средствами пользуется
общество в своем движении к благородным целям. Потом, к счастью, с
ослаблением воздействия религии на образ мыслей, а главное - на образ
действий, слова Достоевского никем уж особенно во внимание не принимались.
Восторжествовало здравое мнение: если благополучие большинства требует
жертв,- таковые должны приноситься. Простейший принцип военной науки:
арьергард гибнет, чтобы дать отступить и закрепиться основным силам.
Революционный террор. Подавление инакомыслия. Лес и щепки. Чистыми руками,
Рервик, светлое общество создать нельзя. Не трагический ли парадокс и фарс,
что именно на родине этого писателя пытались достигнуть всеобщего
благоденствия и счастья, убивая, убивая, убивая. И не чужих, как Чингисхан,
Тамерлан, Гитлер, а своих, своих. Своих! Так их! Так их! Вот была великая
школа. И я скажу - только люди великого ума и стальной воли могли достигнуть
ее уроки.
Голос Болта взлетел, глаза горели, руки комкали белую тогу.
В уголках красивого рта показалась пена. Андрису сделалось не по себе.
Но бывший диктатор уже овладел собой и продолжал ровным, бесстрастным
голосом:
- Вы должны знать историю, Рервик. Назовите хоть одну историческую
ситуацию, когда неизбежность жертв - и немалых - остановила бы победную
поступь к великим свершениям для всеобщего блага. Ну-ка, пробегите памятью
от древних царств до колонизации дальнего космоса.
"Сейчас он возьмет к себе в союзники моих подопечных,- подумал Андрис,-
Нерона, Генриха VIII..."
- Александр Македонский прославил Грецию, Цезарь - Рим, Петр возвеличил
Россию, Наполеон - Францию. Бисмарк, кайзер и Гитлер показали, сколь мощна
может быть Германия. Цилеский завоевал для землян благословенную Нитру,
Кеворгян - Малую Итайку. А скольких жертв стоили эти деяния? Так почему вы
отказываете мне в праве выбирать свой, пусть драматический, путь к
процветанию Леха? Да, мы строили наше благополучие на фундаменте, заложенном
ценою многих трагедий. Но тем почетней наша нелегкая судьба.
Болт сделал долгую паузу, вновь наполнил пиалу и выпил.
- Я перехожу к пятому аргументу. И снова зову на помощь историю.
Народам свойственна неблагодарность. Величайших своих современников они
изгоняют, унижают, убивают. Сократ прославил Афины, но они отвернулись от
него. Дали его уничтожить. Спинозу, гордость иудеев нового времени, изгнали
из общины. Иисус был славой израильтян, которые распяли его. Нет,- Болт
протестующе поднял руку,- я не утверждаю, что мой вклад в историю
человечества сопоставим с вкладом этих страдальцев. Но я отдал своему народу
все, и пусть масштабы моих деяний скромнее, а суть их лежит в стороне от
философии и религии, но я вел Лех к счастью и благоденствию той дорогой,
которая представлялась мне кратчайшей. И что же? Народ отвернулся от меня. Я
изгнан. Я не убит только потому, что горсть друзей помогла мне бежать. Но
зачем мне жить, если я ничего не могу сделать для Леха?
- Верная мысль,- согласился Рервик.- Первая, услышанная от вас.
- Даже злодей имеет право на сострадание. Он нуждается в нем больше,
чем человек добродетельный. Вы считаете меня злодеем? Так помогите мне!
"Когда бы кровью брата был весь покрыт я, разве и тогда омыть не в силах
небо эти руки? Что делала бы благость без злодейства? Зачем бы было нужно
милосердье?"
Болт стоял и декламировал со страстью, крупная слеза выкатилась из-под
прикрытого века и проторила блестящую дорожку на скуле. Голос был напряжен,
хотя и негромок. Рервик поймал себя на мысли: как хорошо бы сыграл Болт
Клавдия - и самого себя.
- "Отчаиваться рано. Выше взор! Я пал, чтоб встать. Какими же словами
молиться тут? "Прости убийство мне"?"" Вы помните, что дальше?
Рервик покачал головой.
- "Нет, так нельзя. Я не вернул добычи. При мне все то, зачем я убивал:
моя корона, край и королева". Со мной куда хуже. Нет короны. Нет королевы.
- Кстати, Катукару убили по вашему указанию или только с вашего
ведома? - спросил Рервик.
Болт с грустью посмотрел на Андриса и вдруг сказал:
- Попробуйте этот паштет из гребешков вилохвоста. Катукара его очень
любила. Да, Катукары нет. И нет со мною моего края. Моего Леха. Клавдию
легче. Пусть же последним аргументом будет состраданье.
- А раскаянье?
- "Покаяться? Раскаянье всесильно. Но что, когда и каяться нельзя!
Мучение! О грудь, чернее смерти! О лужа, где, барахтаясь, душа все глубже
вязнет! Ангелы, на помощь! Скорей, колени, гнитесь! Сердца сталь, стань, как
хрящи новорожденных, мягкой! Все поправимо".
Болт повернулся и медленно, величаво скрылся за ширмой.
Андрис едва удержался от аплодисментов. "Сейчас он выйдет на поклон",-
подумал Рервик. Но Болт не вышел.
В последующие два дня ни Болт, ни Салима не давали о себе знать. Трижды
в день униформисты приносили еду, сохраняя полное молчание. К концу второго
дня Рервик потребовал, чтобы ему дали возможность увидеть Марью.
Кирпичнолицый стюард выслушал его и с поклоном вышел. Вскоре явился Наргес.
- Могу ли я передать Цесариуму, что вы склонны к сотрудничеству?
- Я склонен повидать Марью Лааксо и убедиться в том, что...
- Я уверяю вас, она в добром здравии, хотя и не очень любезна. В резкой
форме отвергает знаки внимания лучших слуг Цесариума. Двое из них уже
обратились к нему с просьбой снять ограничения на меры увещевания, могущие
быть приняты по отношению к девице, в гордыне своей презревшей
благосклонность достойнейших мужчин. Цесариум милостиво выслушал их и обещал
подумать. Простите мне смелость предрекать решение Цесариума, но долгие годы
службы и даже, я осмеливаюсь с величайшей гордостью сказать - дружбы,
подаренной мне великим человеком, позволяют судить о возможном исходе
размышлений. Принимая во внимание его безграничную щедрость к верным слугам,
а также взяв в соображение вынужденный аскетизм здешнего обихода, связанный
с почти пол ным отсутствием женщин в нашей маленькой колонии, я могу с
большой степенью достоверности предугадать, что Цесариуму будет благоугодно
внять смиренной просьбе храбрецов, поставивших свой долг выше всех благ, и
дозволить им принять в отношении особы, в судьбе которой вы проявляете
нескрываемую заинтересованность, те меры, которые будут признаны
необходимыми для преодоления препятствий к совершению процедур, имеемых в
виду...
Именно в эту минуту Рервик понял, что главный его стратегический
замысел - тянуть время в надежде на Велько - никуда не годен. Нужно
действовать самому.
- Я хочу видеть Цесариума.
- Мы доведем вашу просьбу до его сведения. Смею надеяться, он вас
примет. Вопрос - когда? Цесариум очень занят.
- А вы постарайтесь ускорить нашу встречу. Я в долгу не останусь.-
Рервик медово улыбнулся.
Наргес улыбнулся в ответ.
- Сами понимаете, доведись нам встретиться на Лехе, у меня будет больше
возможностей отблагодарить вас за содействие.
- Готов служить - в рамках, не противоречащих исполнению долга.
- Естественно! А нельзя ли в тех же рамках посодействовать моей встрече
с Марьей?
Тонкие губы Наргеса понимающе изогнулись.
- Я постараюсь.- И тише: - Вот видите, Рервик, как простой шантаж из
венца творения делает ничтожество? Чем вы лучше нас? Вы - хуже. Мы, по
крайней мере, не лицемерим.
Услышать упрек в лицемерии от Наргеса! Впрочем, трудно предположить,
что такая мелочь могла задеть Рервика. С его-то опытом общения со всяким
отребьем, населяющим задворки обитаемой вселенной. Нет, Рервик не был
чистюлей. Только не он. Велько, бывало, брюзжал, когда приходилось удирать
от погони на ворованном звездолете или обыгрывать в двойной тун пьяных
шкиперов каботажных перевозок, чтобы наскрести несколько рубларов на дорогу.
Но Андрис считал это в порядке вещей. В этих пределах он вполне
полагался на Игнатия Лойолу и не сомневался, что его-то цель оправдает
мелкие пакости, причиняемые к тому же людям, не отличавшимся безупречностью
поведения и строгостью морали. В практике общения со всякой межгалактической
сволочью Рервик, бывало, шел на подкуп, лесть, обман. Однако, закинув удочку
Наргесу, Андрис понял - здесь шансы на успех невелики. А время не терпело. О
Марье розовый горбун не врал - зачем? Похоже, никто из них не сомневался,
что Марья - верный козырь. Надо сдаваться, причем скорее. И требовать
неприкосновенности Марьи.
Каких-нибудь гарантий. Но какие могут быть гарантии?
В этих размышлениях его застал служитель в войлочных тапочках. Ага,
понял Андрис, поведут к шефу. Наргес не подвел. Вторая встреча с Болтом
состоялась в том же уставленном ширмами зальце.
И с места Рервик сказал, сухо и мрачно, что согласен, но не видит, как
высокие договаривающиеся стороны могут исключить возможность жульничества
при выполнении взаимных обязательств.
- Что обеспечит безопасность Марьи в то время, когда я буду снимать
фильм? Как могу я быть уверен, что ваши соратники не получат ее в
качестве...- Рервик с трудом разлепил губы,- в качестве платы за преданность
Цесариуму? И что, с другой стороны, может воспрепятствовать мне разоблачить
всю эту затею, как только Марья окажется в безопасности? То есть когда фильм
будет снят?
- И широко показан населению Леха, Земли, обеих Итаек, планет малого
круга, старых провинций...
- Вот как?
- Именно. И тогда взаимными гарантиями послужат: гениальность Рервика -
его картины неопровержимы и, конечно, то обстоятельство, что я всегда буду
знать, где вы - Рервик и Лааксо - находитесь, а вы никогда не узнаете, где
нахожусь я.
- В чем же взаимность гарантий?
- Вам, увы, придется положиться на мое слово. А разве у вас есть другой
выход?
Именно в этот момент Рервик понял, что Болт никогда не отпустит Марью.
- Вас может это удивить, но выход есть.
- Какой же? - с искренним интересом спросил Болт.
- Оставить все как есть.
- Вы, надеюсь, не заблуждаетесь насчет моих действий?
- О, нет.
- Как в отношении вас, так и в отношении Марьи Лааксо?
Рервик кивнул.
- И понимаете, что начну я с дамы? Поделиться с вами своими фантазиями?
Впрочем, что мои фантазии. На сей счет у меня есть помощники. Может быть,
стоит пригласить их? Живописать, так сказать, подробности?
Андрис молчал.
- У нас будет масса времени. Мы будем поочередно уделять внимание вашей
приятельнице и вам. Для работы с женщиной в моем распоряжении есть очень
изобретательный молодой человек. Я познакомлю вас. Из прекрасной семьи. В
лучшие времена служил в манипуле Верных.
- Какой-нибудь Варгес? - скривив губы, сказал Андрис.
- Рад, что вы о нем слышали. Делает честь вашей осведомленности, но и
свидетельствует о его известности, согласитесь. Мы дадим вам насладиться
сеансами с участием Марьи Лаахсо, Варгеса и, если понадобится, других
действующих лиц. Потом мы предоставим даме возможность присутствовать на
спектакле, где главную роль будете играть вы. В этом, должен вас
предупредить, нам помогут люди из бригады уже знакомого вам Маленького Джоя.
Знаете эту безвкусную манеру - называть малышами людей крупного
телосложения. Очень услужливый, весьма компетентный работник.
Болт оживленно шагал по ковру, потирая ладони. Потом резко остановился
перед Андрисом, вперив в него тяжелый взор темнокарих глаз.
- Думайте до завтра, Рервик. Потом будет поздно. Искусство требует
жертв - ха-ха.
И ушел.
Элементарно, Ватсон, думал Рервик в своей камере. Почему меня не
выпускают - даже днем, когда нет звезд? Убегу? Невероятно.
Узнаю местность? Что же это за местность, которую я, по их
предположению, могу узнать? Земля скорее всего отпадает. Там не найти места
для такого бункера. Если исключить Лех, с которого меня увез Стручок,
остаются... Ох, много остается, дорогой Ватсон.
До чертовой матери. Выход один - бежать. С Марьей. И немедленно.
Ожидание невыносимо.
Портос, сильны ли вы по-прежнему, мой друг? Вместо ответа Портос
огляделся, подошел к топчану, приподнял его и мощным движением кисти оторвал
металлическую ножку. Отлично, сказал д'Артаньян, вот и оружие. Он взял
металлическую полосу из рук гиганта, слегка поправил иззубренный конец на
каменном полу и спрятал под одеждой. Теперь, друг мой, неукоснительно
следуйте моим советам, и, ручаюсь вам, утро мы встретим на свободе, вдали от
мрачных стен Рюйеля. С этими словами гасконец подошел к двери и заколотил
кулаками по доскам (извините, по орпелиту). Скрипнули петли, на пороге
появился сумрачный амбал. "Любезный,- сказал д'Артаньян,- твоя госпожа
разрешила мне обращаться к ней, если в том возникнет нужда. Передай - такая
нужда возникла. Дело срочное. Ступай, да не забудь - срочное!" Амбал тяжело
повернулся и закрыл дверь.
Потекли минуты. Наконец послышались шаги, возня с замком.
Портос, вы займитесь мужчиной, а я обслужу даму, распорядился
д'Артаньян. Дальнейшее развитие событий, однако, принесло неожиданное
осложнение. Дверь открылась. В проеме стояла Салима, закутанная в длинный
черный плащ. Она шагнула через порог и захлопнула за собой дверь. Страж
остался в коридоре. Портос нахмурился - он оказался не у дел - и растерянно
взглянул на д'Артаньяна. Тот ответил ободряющим жестом. Ничего, дескать, мы
успеем залучить телохранителя в камеру, и вы, мой друг, сможете
продемонстрировать свою ловкость и мощь ваших мышц.
Салима вопросительно смотрела на Рервика.
- Э-э...- начал тот.
- Вы решились на что-нибудь?
- Э-э... Нет, то есть да. Разумеется. Я и просил вас прийти, имея в
виду... Но прежде я хочу убедиться, что с Марьей Лааксо ничего не случилось.
Салима снисходительно улыбнулась. Похоже, крепость пала.
Отец прав: страх правит миром...
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг