от коварных и подлых врагов. Ночь - дьявольское время!
Снаружи постучали. Абсалон, не отрываясь от молитвенника, перешел с
шепота на резкий баритон, ясно давая понять незваным гостям о
несвоевременности их визита. Тем не менее, один посетитель все-таки вошел
внутрь, хотя и застыл почтительно на пороге.
Епископ снова приглушенно, но более размеренно дочитал молитву и,
отложив книгу в сторону, поднялся с колен.
Как он и ожидал, визитером был колдун.
Флорентиец стоял у выхода, почтительно согнувшись, всей своей фигурой
выражая раболепие и абсолютную покорность. Однако Роскилльский епископ знал,
что под низким капюшоном чернокнижника прячутся в морщинистых, набрякших
веках издевательски смеющиеся глаза.
- Как посмел ты, адское отродье, входить ко мне во время молитвы! -
загремел епископ, приблизившись к колдуну почти вплотную.
Тот склонился еще ниже и произнес виноватым дрожащим голосом:
- Ваша Праведность! Не извольте гневаться! Не по своей нужде я,
загубивший свою душу богопротивными занятиями, осмелился потревожить вас во
минуты бесед со Всевышним.
- Признавайся, прихвостень Нечистого, опять решил выклянчить разрешение
на какую-нибудь подлость?
Колдун опустился на колени и воздел руки к небу.
- Все во Славу Господа, все во Имя Его! Все для успеха угодного Ему
похода против северных язычников. Пусть разверзнется подо мной Преисподняя,
и отправлюсь я на самое дно ее, коли согрешил и на этот раз против истины!
Каждый отыграл свою роль, правила ночной беседы, ставшей традиционной,
были соблюдены, и молодой епископ смягчился.
Что бы ни задумал на этот раз мерзкий чернокнижник, а толк в этом,
наверняка, есть. Уж в чем в чем, а в изобретении новых гадостей и коварств
для врагов колдуну равных не сыщешь. Пока что его змеиный ум верно служит
правому делу. Благодаря идеям Флорентийца, Святое воинство одержало много
побед, причем малой кровью, да и то, зачастую, не своей.
Ну, а как только положение изменится, так сразу припомнятся
чернокнижнику все его дела, и раскаленное железо отправит его падшую душу
прямо в пасть Ваала. Это Абсалон давно решил, но все никак не мог найти
повод для серьезного недовольства.
Епископ присел на скамью и буркнул:
- Давай, выкладывай, что там еще у тебя...
- Ваша Праведность! Завтра Христову Войску предстоит окончательно
раздавить гнездо идолопоклонников. Его величество имеет более тысячи судов,
и странно было бы, если случилось иначе. Несомненно, упорствуя в темной
вере, руги будут отчаянно сражаться, защищая капище, где служат своим
идолам. В бою с ними погибнут многие светлые воины да и, может случиться,
кто-нибудь из благородных рыцарей. Знаю, язычники попытаются спасти как
можно больше гнусных изображений, которым приносят свои кровавые жертвы а,
значит, вывезти и золото, их покрывающее. Нельзя допустить подобную
несправедливость.
- Что же ты предлагаешь, чернокнижник?
- Пусть мои грешники, коим Вашей Праведностью было позволено искупать
свои грехи в войне с такими же язычниками, вместе с честными воинами
высадятся завтра близ капища. Они почтут за честь погибнуть, стирая с лица
земли оплот дьявольского культа, и будут сражаться, как сами ангелы в дни
Апокалипсиса. Я пойду с ними, и ручаюсь Вашему Преосвященству, что ни один
из жрецов их богопротивной веры не спасется!
Последние слова были сказаны с удивившей епископа горячностью, обычно
колдуну не свойственной. Однако Абсалона более волновала не столько судьба
языческих жрецов - никуда они не денутся, не в капище, так на пристани их
изрубят на куски - сколько золотое одеяние самих идолов.
- Ага! Так ты что же это, рассчитываешь на часть добычи, нечестивец?!
Колдун благоговейно замахал руками.
- Ваша Праведность! Как можно! Я только хотел сказать, что лишившись
гадких изображений, язычники падут духом, и легко сдадутся на милость
победителей, открыв последним все сокровища, нажитые своим разбойным
промыслом. Сам Господь велел конфисковать их в пользу Святой Церкви.
- Ну, не тебе, гаду в облике человечьем, судить о Божьих повелениях,
хотя доля истины в твоих словах, безусловно, есть. Так уж и быть, я передам
эту просьбу его величеству. Думаю, наш король выслушает здравое предложение,
и возьмет на корабли твоих псов. Надеюсь, правда, все они сдохнут, разрушая
капище. Но смотри, если узнаю, что хотя бы крупинка драгоценностей попала в
твои грязные руки- не пощажу! Сдохнешь смертью тяжкой, чтобы адские муки не
казались тебе потом слишком непривычными. Ступай!
Не вставая с колен и непрерывно кланяясь, колдун задом наперед дополз
до выхода и исчез.
Абсалон горестно склонился пред распятием.
Много раз он уже давал себе слово, что как только закончится очередной
поход против упорствующих в ереси, кинуть Флорентийца в руки палачей. Но тут
как раз поднимали головы завистники и соперники, всплывали забытые было
интриги, и помощь колдуна снова становилась необходимой. Распустить
порочащий слух, приготовить отраву, действующую подобно болезни, предсказать
будущее по звездам, а прошлое по внешнему облику, послать дурной сон - никто
не мог сделать это лучше, чем он. Услужливый и почтительный, Флорентиец
довольствовался малым, держась в тени даже в тех редких случаях, когда
вполне безопасно мог бы и показаться на глаза королю, сделавшись, например,
придворным астрологом. Впрочем, этого ему не позволил бы уже сам епископ,
который в свое время спас колдуна от обвинения в чернокнижии, грозившем
скорой расправой. У епископа тогда не было выхода, ибо заболел он постыдной
мужской болезнью, мучительной как самой по себе, так и страхом позорного
разоблачения. Кто бы мог подумать, что та молодая смазливая монашка,
безропотно отдавшаяся святому наставнику, на проверку оказалась обыкновенной
шлюхой.
Колдун, сведущий в лекарстве, оставался его последней надеждой.
Надежда оправдалась, Флорентиец вылечил молодого епископа. Тот едва не
отправил чернокнижника обратно в темницу, но колдун уже успел показать свои
таланты и в других областях, искусно подставив под папскую опалу мешавшего
епископу кардинала. И Абсалон смалодушничал, оставив нечестивца при себе. А
тот как бы в благодарность все больше и больше старался для епископа, внешне
совсем не зазнаваясь при этом и чтя епископское высокомерие. Один раз,
правда, епископ чуть сам не убил его - когда колдун осмелился попросить за
упрямого кузнеца-дана, не желавшего отказываться от поклонения Одину, и
буквально разорвавшего на части нескольких латников, посланных научить его
уму - разуму.
С большими потерями кузнец был взят живым и приговорен к четвертованию
тупым топором, но колдун упросил-таки Абсалона отдать мастера ему, убедив в
том, что сделает из него навсегда послушного и преданного раба, способного
выполнить любое приказание, и тут же забыть об этом. А чтобы не смущать
ревнителей строгого правосудия, чернокнижник предложил одеть на кузнеца
вечную маску, под которой его звериная морда никому не будет мозолить глаза,
напоминая о необоснованном "помиловании".
Скрепя сердце, епископ согласился, тем более, что потребность в таком
слуге была у него всегда.
Все произошло так, как и описывал колдун. Под влиянием неведомых чар
дикий и упрямый варвар превратился в идеального исполнителя щекотливых
поручений. Подчинялся он только самому Флорентийцу да Абсалону; впрочем,
епископ избегал сам отдавать приказания гиганту в маске, предпочитая
использовать посредничество колдуна.
За кузнецом последовали другие. Волосатый лесной человек, долгое время
нападавший на обозы, сарацин, захваченный далеко на юге, три раза убегавший
из наглухо запертых охраняемых темниц, и мастерски владевший сарбаканом,
пират- рыба, резавший экипажи торговых судов, забираясь на них из воды...
Получился отряд из отчаянных головорезов. Как и самый первый - датский
кузнец, все они носили одинаковые маски, никогда на людях не снимая их.
Несмотря на малочисленность, этот отряд стоил иногда целой армии, что и
доказывал, случалось, карая неугодных епископу вассалов... а то и сюзеренов.
Никакая дружина не могла защитить зазнавшихся дворян от демоноподобных
бойцов с металлическими лицами, открывавших любые запоры и проходящих, не
без помощи Флорентийца, сквозь любые стены...
Епископу хотелось спать, но он вновь взялся за молитвенник. Больше
страха пострадать как-нибудь от Рима за свои художества с колдуном (в
крайнем случае, могли отлучить от Церкви) его грыз страх погубить свою душу.
Любой грех можно замолить, раскаявшись, но нет прощения упорствующим в
грехе. И перед тем, как приняться за латынь, епископ пообещал почти неслышно
Христу, висящему на кресте:
- Как очистим Рюген от язычников, отдам колдуна со всеми его
страшилищами королевским палачам.
Затем, слегка успокоившись, Абсалон засветил еще одну свечу, открыв
заложенную страницу, он продолжил моления.
И долго не смолкал в полутьме палатки этот шепоток, ибо чудилось
епископу, что за спиной его стоит Сатана.
- Сгинь, нечистый! Воистину, ночь - дьявольское время!
* * *
... Быстро поднявшись с колен, едва епископ отвернулся, колдун оставил
его палатку.
Этот чернокнижник давно уже приучил себя легко переносить необходимое
унижение, но удовольствия от этого получать все равно не научился. Да и не
хотел учиться. Тот, кто гнушается полизать вовремя чужую задницу, закрывает
для себя множество путей наверх, но кто любит это занятие - закрывает все.
Ну, да ничего, дайте срок, и он припомнит этим чванливым зазнайкам, начиная
с самовлюбленного Абсалона, все их издевательства!
Но тут чернокнижник погрешил против истины. Абсалон, епископ из
Роскилле, получил блестящее богословское образование и знал, что
честолюбие - один из смертных грехов. Наверное, его религиозный романтизм
был лишь маской, ибо всю жизнь этот епископ провел в кровопролитных войнах,
предпочитая, чтобы ветер раздувал парус над головой, а не сутану. Приблизив
к себе клирика Саксона*, Абсалон, конечно, побеспокоился о посмертной славе,
но гораздо более весомым делом сего мужа можно считать основание
Копенгагена.
______________
* САКСОН ГРАММАТИК - (1140-1208?) знаменитый датский автор хроник,
сперва дружинник, затем клирик, приближенный к Абсалону. Автор 16 книг
"Деяния датчан", оставил подробное описание введения христианства в южной
Прибалтике, подчас весьма субъективное, т.е. прославляющее данов.
Колдун же никаким флорентийцем не был, - одно прозвище, приставшее к
нему случайно, - а был он просто неудачником, и знал это. Ему не везло
никогда и ни в чем. Там, где другие получали желаемое сразу и даром, он
вынужден был выкладываться весь, чтобы добиться хотя бы малого. Церковная
карьера не удалась из-за собственного нетерпения, а ведь был бы сейчас уже
кардиналом. О военной службе хилый незаконнорожденный сын бедного священника
не мог и мечтать. Отец, наверное, и согрешил-то в своей жизни только раз с
той милой, хорошенькой прихожанкой, которая через восемь месяцев разрешилась
от мучительного бремени. Сознавая вину, священник устроил молодую мать
прачкой при аббатстве, где она благополучно скончалась спустя семь лет.
Мир был жесток, мальчик рос и отвечал ему тем же. Стоит ли горбатится
на аббата или барона, чтобы через несколько скоротечных лет сдохнуть от
кровохарканья под каким-нибудь забором. Но это не для него - мешала
гордость.
Гордость! Он был уверен в собственной избранности, избранности Богом
ли, Дьяволом, без разницы. И эту уверенность не могло поколебать ни его
изначальное положение в самом низу общества, ни постоянные провалы всех его
начинаний. И он никогда ничего не забывал. Не забывал частых обид - чтобы
когда-нибудь отомстить за них. Не забывал редких подачек - чтобы отомстить
за них вдвойне. Он рвался наверх. Он жаждал получить все, и причем сразу. И
готов был заплатить за это многим - но чужим.
Впрочем, можно было пожертвовать и кое-чем своим. Он с удовольствием
продал бы душу Дьяволу, но с тем никак не удавалось связаться.
Однажды озабоченный тайным указанием епископа настоятель застал юношу
на месте преступления. Парень окунал большую серую крысу в бочку, не давая
ей выбраться из воды. Животное рулило хвостом, изо всех сил перебирало
лапками, но усталость тянула на самое дно.
- Что ты делаешь, сын мой! - вопрошал настоятель.
- Вершу суд над нечистой тварью, отец! - смиренно отвечал тот, потупив
взор.
Лучшей рекомендации и не требовалось... Вскоре Флорентиец стал
подмастерьем у епископского палача. Являлось ли это маленькой местью со
стороны неудовлетворенного святого настоятеля? Вряд ли. На какое-то время
Флорентийцу почудилось, что судьба, наконец, повернулась к нему лицом.
Он жадно впитывал в себя все бредовые признания испытуемых, проявляя
нечеловеческое рвение в таких занятиях, дабы вызнать все в подробностях.
Потом, редкими свободными ночами он пробовал тайно повторять мерзкие
языческие ритуалы.
Увы, все они, за исключением рецепта сведения бородавок, оказались
шарлатанством.
Когда же очередь дошла до настоящего чародея, то палач лично занялся им
под присмотром самого епископа, который запретил юноше присутствовать на
допросе. Подмастерье был в отчаянии и, как оказалось, зря - палача после
дознания удавили стражники на его же дыбе. Однако тогда он этого не знал, а
знал лишь то, что фортуна в очередной раз пытается отобрать у него шанс,
который сама же и преподнесла с такой неохотой.
И Флорентиец решился.
Опоив сторожа вином, он проник в темницу чародея в ночь перед допросом
и пообещал устроить побег в обмен на ученичество. Колдун согласился. Но
заплечных дел ученик потребовал от старого чернокнижника в залог рассказать,
где тот прячет колдовские книги. У чародея не было выхода, и он признался.
Подмастерье тотчас бросился проверять. Все оказалось верно.
Конечно, никакого побега колдуну он устраивать не собирался. Церковники
сразу бы поняли, чьих это рук дело, да и старый чернокнижник, понятно, тут
же забыл бы о своем обещании. А так парню досталось самое главное. Читать по
латыни и по-гречески он выучился еще в аббатстве, а изощренный ум поможет
ему расшифровать любую тайнопись, в этом он не сомневался. Оставалось только
убедить чародея в том, что надо выдержать первый допрос, а дальше-
долгожданная свобода.
Поверил старый чернокнижник подмастерью, или рассказал кому про
освободителя, осталось тайной. Так или иначе, но епископ назначил
подмастерье палачом взамен удавленного. Для несчастного доверчивого колдуна
первый допрос оказался и последним, а сказочный путь к могуществу для
новоиспеченного палача был открыт. И он начал рьяно осваивать секретное
знание.
К его разочарованию, большинство пергаментных свитков и буковых "дощек"
посвящалось медицине. Это было не так уж плохо, но все-таки не то, что
нужно. Многие рецепты советовали лечить болезнь ядом, признаки отравления
которым напоминают симптомы болезни. Таким ядом надлежало пользовать
больного в крошечных, совершенно неощутимых количествах. Рецепты
прилагались. Естественно, их можно было применить не только в медицинских
целях. Так же, как и магические ритуалы, дающие доступ прямо к душе
больного, минуя земную личность. Этим низшим чародейством предлагалось
лечить паралич, потерю памяти, и еще некоторые недуги. Но начинающий колдун
сразу понял, что так можно полностью подчинить себе и здорового, сделав из
него идеального слугу. Надо лишь сначала подавить волю человека пыткой или
снадобьем.
Было еще кое-что. Так, имелся свиток о чтении судеб по небесным
светилам, были дощечки с описанием черт характера, проявляющихся во
внешности.
Один манускрипт, написанный на странном материале, рассказывал о
признаках лжи в речах человека, о задних мыслях сквозящих в его жестах и
мимике (это знание, однако, не спасло прошлого владельца рукописи).
Изучил он и трактат о правилах удачной интриги, где детально
рассматривались вопросы общения сеньора и вассала, способы поменять чужое
мнение к лучшему, незримо подчиняя собеседника собственной воле.
Увы, по разумению Флорентийца вся обнаруженная им в книгах магия была
ничтожна. С ее помощью никто не мог бы сделать золото, разрушить замок,
убить человека на расстоянии. И, что самое обидное, нельзя было вызвать
Дьявола, и добиться от него всего этого в обмен на душу.
Нет, решительно, он родился неудачником!
Оставалось ждать, пока не отыщется еще один настоящий чародей. А
ждать-то можно долго. И хотя он занимал теперь куда более выгодную позицию,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг