- Обратите внимание, какой хлеб она нарезает.
- Какое это имеет значение?
- Вы понимаете, - он отложил книгу и загрустил, - я люблю классику.
Всегда любил. Именно за то, что она неизменна. Вы молодой человек, вам
трудно понять... Вот, скажем, "Молодую гвардию" Фадеев переписал, поскольку
в первом варианте была плохо отражена линия партии. И в принципе должно
существовать две "Молодые Гвардии" - в одной линия партии отражена, в
другой - нет, и молодогвардейцы действовали совершенно одни, без помощи, без
поддержки, без партийного руководства... Просто мальчики и девочки, которых
затянуло под колеса войны, понимаете?
Он все-таки провокатор, подумал я, его нарочно ко мне подослали.
Господи, ну что им от меня надо?
- А классику изменить нельзя. Вы же не поручите Толстому переписать
"Войну и мир", чтобы он лучше отразил роль народа? Чтобы мужики не угрожали
княжне Марье тупым бунтом, а разъяснили бы ей губительную сущность
крепостничества... Ее можно только запретить, но не больше.
- Ну и что? - Я специально говорил сухо, чтобы он понял - не на того
напал. Пускай забирает свою, по спецзаказу сварганенную книжонку, и валит
отсюда. Но он не собирался уходить. Наоборот, уселся поудобнее и вытянул
ноги в старомодных дырчатых сандалетах.
- Я много переезжал, - сказал он задумчиво, - работа такая, и, конечно,
книги - не тот багаж, который легко таскать за собой. Потом, везде есть
библиотеки, а классику, как вы сами говорите, берут мало. За ней не надо
стоять в очереди. Так что я почти не покупаю книжек. Но Толстой у меня свой.
И Чехов. И Достоевский. И вот, я захотел перечитать "Войну и мир" - все-таки
замечательная вещь.
- Я ее не люблю. Сплошное моралите...
- Это потому, что вам ее в школе навязывали. Очень мудрая книга. Но,
знаете, когда я открыл ее, я вдруг начал сомневаться. Я забыл, что случилось
с Андреем Болконским. Он умер от ранения, да, но когда? И как?
- Все помнят, что случилось с Андреем Болконским, - сухо сказал я, -
это как раз в школе проходят. Наташа ухаживала за ним преданно и
самоотверженно и он...
- Ну, вот видите. А я вдруг начал сомневаться. И, когда открыл книгу, и
прочел... Оказывается, это была не Наташа, а Соня. И, согласитесь, при таком
раскладе суть происходящего меняется. Соня становится чуть лучше, а Наташа -
чуть хуже. Она, вроде и не виновата, графиня не велела ей говорить, и Соня,
руководствуясь жалостью к блестящему красавцу и лояльностью к семье
Ростовых, взялась ухаживать за ним... И вот... она как бы уже немножко
тургеневская девушка - совсем другой характер. Но это только в одном
экземпляре - моем, понимаете? Я специально пришел, чтобы проверить - только
у меня.
- Ну и что?
- А то, что в таком случае теоретически может существовать экземпляр,
где Соня таки выходила Болконского. И они поженились...
- И были счастливы?
- И не были счастливы, поскольку характер у него постепенно все больше
стал походить на отцовский, и он все время напоминал ей, что она ему не
ровня, и она плакала, но продолжала его любить. Это же все-таки не дамский
роман.
- Опять же - ну и что?
- А что, если весь тираж будет состоять из таких экземпляров? Все
издания, наличествующие на данный момент? Как это отразится на всех нас?
- Никак, - неуверенно сказал я.
- Вы ошибаетесь. Я же говорю вам - все написанное и есть правда. В
каком-то смысле. Ладно, мне пора.
Он сгреб в портфель свой экземпляр "Войны и мира" - я специально
смотрел, чтобы свой, и направился к двери. Уже на выходе я окликнул его:
- Погодите. Так какой хлеб нарезает Шарлота?
Он обернулся и устало мигнул.
- В вашем экземпляре, ну, который я брал на дом, она нарезает черный
хлеб. Ржаной.
- Ну и что?
- А то, что дом, где на стол гостям подают ржаной хлеб, принадлежит
совсем другой культуре. Вы понимаете? Одна деталь, и уже все другое.
Сельское хозяйство. Традиции. Даже климат!
- Если это в одном экземпляре, то ничего, - неуверенно сказал я.
- А вы уверены, что только в одном? - спросил он через плечо и вышел. Я
слышал, как он топает по железной лесенке.
*
- Алик, - трагичным голосом спросила тетя, - что это такое?
А то она не знает, что это такое.
- Я хотела постирать твои брюки. На всякий случай проверила карманы. А
там...
- Ну, тетя Валя...
- Будет звонить твоя мама, что я ей скажу?
- Ничего, - сказал я сквозь зубы.
- Я думала, ты приличный мальчик.
- Я и есть приличный мальчик. А это мне нужно для опытов.
- Алик! Ну какие в библиотеке опыты? Что ты мне врешь? Ты спутался с
этой... Райкиной дочкой. Сарра Моисеевна сказала, она видела, как вы вместе
выходите из аптеки. И мамаша ее была шалава, и девка такая же шалава
выросла...
Значит, они дают понять, что за мной все-таки наблюдают. Сарра
Моисеевна это так, прикрытие.
- А вот это, - выдавил я перехваченным горлом, - уже мое дело.
- Позволь! Я за тебя отвечаю. Я не допущу, чтобы...
Она замолчала, прислушалась, и вновь повернулась ко мне. Лицо у нее
было несчастное.
- Ну, вот опять.
- Это трамвай проехал, тетя.
- Нет. Они опять ее включили. Когда она работает, я слышу всякие
гадости. Пойди Алик, будь хорошим мальчиком, скажи им.
- Ладно, - сказал я с облегчением, - сейчас схожу.
Забрал у нее презервативы и вышел. На ветке за окном угрюмо требовала
свою бутылку горлица.
*
Вода была прохладной. Я заставил себя отплавать свои четыре км, потом
вылез на мокрый песок и растерся шершавым полотенцем. Над морем плавали
волокна тумана. У горизонта над полосой тумана, тянулась цепочка птиц -
кажется, диких гусей. Они-то могут лететь, куда хотят - на всякие границы им
наплевать!
Потом я подумал, что на самом деле мне надо бы плавать не вдоль берега,
а в открытое море - совсем другое ощущение. Но на меня тут же начнут орать с
патрульной вышки. Они на всех орут. "Мужчина, заплывший за буйки, немедленно
вернитесь обратно". И потом, как же я буду мерить километры?
Я поднялся наверх, миновав плакат "Правила поведения на воде" и черную
табличку, на которой мелом были выведены цифры - температура воды и воздуха.
Может... просто остаться здесь, устроиться на водную станцию, измерять
температуру, следить, чтобы другие не заплывали за буйки?
Книжный магазин на Базарной открывался в девять. Я успел заскочить туда
по дороге на работу.
Покровский пришел в пять - я уже запирал окна на шпингалеты.
- Сегодня короткий день.
Он ответил:
- Я не надолго. Просто хотел взять книгу.
Вид у него был какой-то пришибленный, скучный, словно его побило молью.
- Какую-нибудь классику, да?
Он помялся. Потом сказал:
- Хватит с меня этой классики. Лучше фантастику. Там ведь все равно все
выдумка, верно? И если что-нибудь изменится... Кто заметит, сколько ног на
самом деле было у инопланетного чудовища?
Я сказал:
- Я был в книжном. У них есть этот ваш "Вертер". Новое издание,
прошлого года. Я посмотрел.
- Ну и что? - быстро спросил он.
- Черный. Ну и что? Может, всегда был черный? Кто помнит?
- Вот именно, - согласился он, - я об этом и говорю, - он помялся, -
простите, но... тот Толстой? Можно посмотреть еще раз?
- Так мы вчера смотрели...
- Это же каких-нибудь пять минут!
Я пожал плечами и поплелся к стеллажу с намалеванной на картоне буквой
"Т". Третий том "Войны и мира", понятное дело, стоял на месте, - редкий
ученик добирался до середины эпопеи.
- Вот он, ваш Толстой.
- Посмотрите вы, ладно?
- "Наташа..." - начал я, поскольку том сам собой раскрылся на триста
девяносто пятой странице, - " ... касательно личности их раненого спутника,
тогда как Соня...". Это не та книга. Вы ее подменили, да?
- Нет, - уныло сказал он, - просто это распространяется все дальше. Как
инфекция. Так я и думал.
- Скажите, - спросил я, - а вы газеты читать не пробовали?
Он прикусил губу, и я понял, что попал в точку.
Вот почему они им заинтересовались. Из-за газет. Ведь если...
- Я, наверное, вообще не буду читать, - быстро сказал он.
- Вы думаете, если вы прочтете газету, и там... если везде будет
написано, что...
Что границы открыты, никто не спрашивает никаких справок, и мне не
надо...
Что я никогда, никогда не лежал в психушке.
Что меня любит Лиля.
Не сложись все так, как сложилось, не прищучь они профессора Литвинова,
не разгони кружок... Приходил человек в сером, вел долгие разговоры, смотрел
укоризненно... Что я тогда ему сказал? О ком?
Не помню.
И я сказал хриплым шепотом:
- Если это правда... а вдруг... вы можете сделать так, чтобы все это...
ну, это, вы понимаете? было лучше?
*
- Я не могу по заказу, - упирался он, - это как-то само... просто
возникает в голове, и все.
- А если представить поярче...
- Что?
- Ну, Наполеон отменил крепостное право, просто росчерком пера, взял и
отменил, и крестьяне взяли вилы и... Нет, не то. Опять получается то же
самое... Или вот...
- Вы знаете, - сказал он, - это мне приходило в голову. Но это как-то
слишком глобально. Я не... не умею думать общими понятиями. Не представляю
их. Только что-то частное, детали, подробности. Это да...
- Подробности, - я задумался, - вот вы говорили, что подробности тоже
могут...
Мы сидели в кафе "Росинка" над морем и пили пиво. Немолодая, лет
тридцати, женщина за стойкой нарезала бутерброды. Сквозь нейлоновую блузку
проглядывал бюстгальтер, лишь чуть прикрывавший темные круги вокруг сосков.
Я отвернулся.
Он сказал:
- Я думал, только сумасшедший мне поверит.
Я молчал, чувствуя, что краска заливает мне шею, щеки, виски. Потом с
трудом выговорил, потому что молчание уже было просто невыносимым:
- Это был просто нервный срыв...
- Ах, вот оно что... - он неловко покрутил головой, - это вы потому
бросили институт?
- Да, - сказал я, - да, отчасти. У нас был студенческий кружок, и
они...
- А! - он понял. Люди его возраста такие вещи понимали быстро.
- Так вы попробуете?
- Ну что же я могу сделать? - он снял очки и как все близорукие люди
сразу приобрел беспомощный вид, - ведь даже если что-то и меняется, то
трудно предугадать, как и что именно! Кстати, теоретически уже должны быть
какие-то изменения, разве нет? Если "Юный Вертер" и Наташа с Соней...
Буфетчица подошла к нашему столику, и я заказал еще "Жигулевского".
- Вроде, никаких. Но я все равно завтра что-нибудь вам подберу...
такое... Просто, чтобы... ну, проверить, а вдруг? Понимаете?
- Да, - вздохнул он, - понимаю. Только завтра я не могу. Работа.
- Ну после работы? На этом самом месте.
Он надел очки, опять снял их, протер, снова надел.
- На этом самом месте, - сказал он. - Хорошо.
*
- И оказалось, что эта та самая бабка, которую я обложила в трамвае,
прикинь? - оказывается, она тем временем что-то рассказывала, оживленно
размахивая свободной рукой. - И она нам все баллы скостила... Ты что, не
слушаешь?
Винный отдел в продуктовом еще не успел закрыться, и мы купили пыльную
бутылку шампанского "Юбилейное". На берегу уже никого не было; мы устроились
под скалой, похожей на спящего тюленя. Шампанское показалось мне совсем
невкусным, я подумал, что представлял себе все как-то иначе.
- Почему, слушаю. Вам дали третье место.
- Ну, да, из-за той заразы. Ну откуда я знала, что она член комиссии?
Тем временем она взяла мою руку и положила ее себе... ну, в общем, на
ней даже не было трусиков.
Я подумал - какого черта, она сама хочет! И тут луч света ударил мне по
глазам.
- Оп-па! - сказала Лиля.
Камни на песке отбрасывали синие движущиеся тени и среди этих теней
стояли две фигуры с автоматами.
- И что это мы делаем в пограничной зоне после десяти вечера? - лениво
спросил один.
- Понятно, что, - сказала Лиля и одернула платье.
- Тоже мне, нашли место, - кисло сказал пограничник, - ну пошли, что
ли?
- Мы ничего не нарушали, сержант, - оправдывался я, - мы только...
Пограничник тем временем разглядывал мой паспорт.
- Караванов Альберт Викторович, - сказал он, - понятно. А вам известно,
что пребывание после десяти в пограничной зоне карается пятнадцатью сутками
исправительно-трудовых работ?
- С каких это пор?
- Согласно указу семьдесят семь бэ. Так что пошли, гражданин Караванов
Альберт Викторович.
Его напарник что-то сказал ему на ухо. Тот кивнул. Потом подтолкнул
меня в бок стволом автомата.
- Двигай.
Его напарник и Лиля продолжали стоять на песке. Мне показалось, он
положил руку ей на бедро.
- Почему вы... Послушайте, либо я пойду вместе с девушкой, либо...
- Какая девушка? - лениво сказал пограничник, - не было никакой
девушки. Двигай, гад, а то пристрелю. При попытке к бегству.
Прожектор чертил в небе светящимся пальцем огненную дугу. Она обежала
горизонт, тронула холодным пламенем кромку воды, по песку вновь побежали
тени. Я оглянулся. Там, сзади, на берегу уже никого не было.
На миг я увидел дирижабль. Он висел в темном небе, точно разбухшая
мертвая рыба.
*
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг