банда? Вот так ловят на живца, уводят в укромное место, а потом... Я же ее
совсем не знаю...
- Ну? - она нетерпеливо пританцовывала на ходу. Рука у нее была горячая
и влажная.
- Лиля! - раздалось из темноты, - Лилька!
Они со смехом вынырнули из боковой аллеи, несколько парней, девушки,
светлые платья и рубахи светились в темноте.
- Ой! - обрадовалась она, - это Жорик. Вот здорово! А вы куда?
- На Морвокзал, - сказал солидный Жорик. - там у них бармен новый.
Идешь? И этот с тобой?
- Это... как тебя зовут? - обернулась она ко мне.
Она уже забыла.
- Альберт, - сказал я.
- А это Алик. Точно. Пошли с нами, Алик?
- Нет, - сказал я сухо, - извините, нет.
- Ему домой надо. В кроватку. Да, Алик?
Я молчал.
- Да ты не грусти. Увидимся.
Она легко чмокнула меня в щеку, обдав запахом сладких духов. Я смотрел,
как они, смеясь, уходят в темноту, по перечеркивающим дорожку полосатым
теням... Я ненавидел себя. Пять, думал я. Пять километров. Без всяких
скидок. Вот тебе, вот тебе, вот тебе...
*
Он пришел в четверг, под конец дня. Наверное, заехал с работы, под
мышкой у него был портфель без ручки. Еще у него были носки в полосочку и
дырчатые сандалеты. Брюки чуть коротковаты, словно он из них вырос.
Он торопливо поздоровался. Не потому, что был невежливым, просто
спешил - через полчаса мы закрывались, и уборщика тетя Зина уже начала
возить шваброй по линолеуму. И попросил... молодого Вертера.
Может быть, думал, что связник ему что-то там оставил?
Но когда я вынес синий томик, не столько затрепанный, сколько
полинявший от времени, он разочарованно сказал:
- А другого издания у вас нету?
- С картинками, что ли? - не удержался я.
- Нет, просто другого... год, издательство...
- У нас и этого-то никто не берет, - сказал я честно. - Зачем нам два
Вертера?
- Ну да, у вас, наверное, все больше фантастику просят.
Мы подписались на такую красно-белую серию, где печатали наших и не
наших фантастов, и два тома - Саймака и Стругацких - у нас уже заиграли.
- Да, - сказал я, - Классику сейчас вообще мало кто берет. Только
ученики и учителя.
Обычно я не слишком-то стремлюсь разговаривать с посетителями, но тут
мне стало интересно. Зачем это он им понадобился? И что они такое делают в
своем КБ, что он брюки себе новые не может купить, а продает шпионам
государственные тайны?
- Вот вы вообще что кончали? - спросил он строго, - библиотечный
техникум?
- Три курса истфака, - сказал я.
- Ну, тогда вы должны понимать. Будущее - это то, чего нет. Вообще нет.
Понимаете? Какое придумаете, такое и будет. Их тысячи, миллионы, этих
будущих. А прошлое - одно-единственное. Оно требует к себе уважения.
- Поэтому вы и предпочитаете классику?
- Да. Возможно.
- Книги врут, - сказал я неожиданно для себя. - Даже хроники. Летописи.
Написал что-то один-единственный человек, а мы ему верим. А может, он это по
заданию партии и правительства писал?
- Или сам добросовестно заблуждался, да? - улыбнулся он. Зубы у него
были слишком белые и ровные - наверняка искусственные.
Мне нужна хотя бы пара недель. А там пусть делают, что хотят.
- Вы правы, - сказал он задумчиво, - Это действительно нельзя
проверить. Но ведь не в этом дело! Для нескольких поколений то, что написал
хронист, и есть самая настоящая правда. Возьмем, например, "Слово о полку
Игореве"...
- Подделка, - решительно сказал я, - это кто-то из мусин-пушкинского
круга, скорее всего, с благоволения и ведома самой Екатерины. Текстовый
анализ доказывает...
- А его в школе учат, - печально проговорил он.
- Ну, вреда от этого нет. Кто-то прочтет, и начнет интересоваться
историей. К тому же его на цитаты растащили. Мыслью растекашеся и все
такое... Я думаю, тут дело в созвучии - растекашеся - каша... То есть,
размазывать кашу по столу... А "мысль" на самом деле - мысь, белка. То есть,
белкой скача по дереву, сизым орлом под облаком... зооморфный ряд метафор.
- То есть, - уточнил он, - "Слово" вошло в культурный контекст примерно
как "Горе от ума"?
- Ну да...
- Так какая разница, кто его написал? И зачем? Несколько поколений
знают, что Игорь собрал дружину, и сказал ей "луце ж потяту быти, неже
полонену быти", а в это время потемнело солнце... Даже пытаются вычислить,
когда это конкретно случилось - привязать к какому-то определенному полному
солнечному затмению. Слушают оперу "Князь Игорь", сочиняют стихи про
Ярославну, как она плачет на городской стене...
- Даже песня такая есть - "Как зовут тебя? Ярославна! Ярославна моя,
постой!". Хотя это на самом деле не имя, а отчество, - вставил я.
- Ну, да... Звали ее, кажется, Евдокия, но про это поэты не пишут.
Слишком неромантичное имя. Оно встроено в другой культурный контекст. Дуня,
Дуся - по созвучию с "дурой". Простолюдинка. Пустите Дуньку в Европу, и все
такое...
Тетя Зина начала с намеком шаркать у него под ногами шваброй, и он
спохватился. Я тоже спохватился - свет на корешках из розового стал красным.
- А нельзя посидеть в читальном зале? - спросил он.
- Сегодня уже не выйдет.
Тетя Зина очень сердится, если я задерживаюсь. Тогда и ей приходится
задерживаться, а у нее внуки.
- Завтра? - задумчиво спросил он, - я могу разве что с утра...
- Мы открываемся в десять.
- Да, но мне на работу... Вы не могли бы... в порядке одолжения... на
полчасика раньше...
Значит, тренировку придется сократить.
Тетя Зина у нас подобно капитану, покидает корабль последней. Иначе я
бы все время психовал - закрыл ли окно? выключил ли свет? повернул ли ключ в
замке?
Две сросшиеся акации отбрасывали совокупную длинную тень. За углом
звенел трамвай. Кто-то в кронах старательно выводил "буутыылку...
буутылкуу!"
- Ну ладно, - сказал он, - до завтра.
Он уже повернулся со своим портфельчиком, когда я окликнул его.
- Постойте! Кто это так кричит? Сова?
- Что вы! - удивился он, - Это горлица. Кольчатая горлица.
И вдруг шепотом добавил:
- Вы знаете, мне кажется, что я сумасшедший!
Я ошеломленно застыл, но он уже повернулся, и, смешно подпрыгивая,
побежал к остановке...
*
Я говорил себе, что вовсе не хочу ее видеть. Совсем наоборот, я вышел,
чтобы прогуляться перед сном, успокоиться... Но ноги сами вынесли меня под
малиновую вывеску. Сейчас на дверях висела табличка "Закрыто на учет". Ниже
синим восковым карандашом приписано: "Фимочка, заходи".
Жестяными голосами орали цикады.
Я их ненавидел.
Чем все кончилось, думал я, темной захламленной квартирой около базара?
ковриком с оленями? Кислым клоповьим запахом? Пыльными формулярами,
клеенными корешками никому не нужных книг? Я же был уверен, всегда уверен,
что мне уготована иная, яркая, замечательная жизнь! Это у них, у них у всех
будет все как обычно, потому что они сами этого хотят. Потому что они этого
заслуживают. Тогда как у меня...
Ничего, утешал я себя, стиснув зубы, это ненадолго. Теперь ненадолго.
И тогда я увидел ее - белая блузка светилась в темноте, вывеска
отбрасывала на белые руки, на лицо рубиновые пятна света.
Она шла под руку с каким-то моряком и смеялась.
Я отступил в тень, потом несколько раз глубоко вздохнул, и вышел им
навстречу.
Они шли, не замечая меня. Просто попытались обогнуть, как огибают
неодушевленный предмет, вроде тумбы с афишами.
В горле у меня пересохло.
- Лиля, - выдавил я.
- Чего тебе, мальчик? - равнодушно спросила она.
- Я подумал... мы можем...
- Отвали, пацан, - сказал моряк.
- Но я только...
Я отведу тебя к морю, хотел сказать я, я покажу тебе какое оно, ты
наверное и не подозреваешь, оно спит и дышит, и топит в себе звезды, а песок
по утрам голубоватый, пустой и холодный и на нем, знаешь, такие следы,
отпечатки крыльев, перьев, крестообразных лап, я думаю, это вороны, они
купаются в песке, как мы - в волнах... Я отведу тебя на берег и расскажу
свою самую большую тайну.
Моряк легонько толкнул меня раскрытой ладонью. Он даже не размахнулся,
просто толкнул, но я отлетел на несколько шагов. Дыхание у меня перехватило,
на глазах выступили слезы - скорее, от обиды.
- Оставь его, - заступилась Лиля, - это же просто мальчик. Ты же
видишь...
- Я таких мальчиков... - сквозь зубы сказал моряк.
Ударить его в ответ? Или просто подойти, отодвинуть плечом, взять Лилю
за руку и сказать "Пойдем"? В общем, сделать то, за что женщина уважает
мужчину. Но вместо этого я отвернулся и побрел вдоль трамвайной колеи, я
думал, они будут смеяться мне вслед, но они даже этого не сделали, просто
пошли дальше, и я слышала, как моряк что-то рассказывает, а Лиля ойкает,
поощряя его...
Я шел, и рельсы расплывались в моих глазах.
*
Он пришел ровно в девять, когда я отпирал железную дверь. От травы
тянуло сыростью, и растрескавшаяся асфальтовая дорожка вся была пересечена
блестящими слизистыми следами улиток. Он шел, глядя себе под ноги, чтобы не
наступать на этих улиток. Потом увидел меня, остановился у подножия лестницы
и поднял голову.
- А я уж пожалел, что просил вас, - сказал он, - кому охота вставать на
час раньше из-за постороннего человека:
- Я вообще рано встаю.
Обычно в это время я выхожу из моря - оно теплее, чем воздух и похоже
на жидкое полупрозрачное стекло. Ладно уж.
Читальный зал (на самом деле светлая, в три окна, но небольшая комната
с двумя столами) был, понятное дело, пуст. На полках громоздились подшивки
местного "Знамени коммунизма" и центральных газет, журналы "Огонек" и "Наука
и религия". Отдыхающие их любили - там часто рассказывалось про всякие
чудеса, а потом ученые авторитетно объясняли, почему эти чудеса невозможны.
Объяснений отдыхающие не читали. На стене висел плакат Гражданской обороны -
про действия в очаге ядерного поражения.
- Я принес с собой книгу, - он вытащил из портфеля зеленый томик, - это
моя книга, я взял ее из дома. "Война и мир", собрание сочинений в
четырнадцати томах. Том шестой. Тысяча девятьсот пятьдесят первый год. Вас
еще тогда и на свете не было.
- Я не знаю, - сказал я, - по-моему, сюда нельзя приносить свои книги.
- Выносить нельзя, - возразил он, - Из читального зала. А насчет
приносить ничего не сказано.
Я пожал плечами
- Работайте.
Интересно, что он будет с ней делать?
- Погодите, - сказал он, поскольку я уже направился в абонементный
зал, - у вас есть "Война и мир"?
- Да. Какой вам том?
- Тот же самый, - сказал он.
Он говорил, он сумасшедший. Тогда я думал, он шутит. Или намекает. Нет,
откуда ему знать? Разве что... этот майор Иванов просто хотел меня проверить
на лояльность - соглашусь ли я сотрудничать? На всякий случай я сказал:
- Вам привет от Иванова.
- От кого? - рассеянно удивился он. Он продолжал листать свою "Войну и
мир". Искал что-то. Нашел, заложил страницу пальцем и задумался.
- Извините, - сказал я, - наверное, перепутал.
- Так у вас есть "Война и мир"? - переспросил он, и жалобно добавил, -
пожалуйста! Я специально отпрашивался на утро!
- Я посмотрю. Если старшеклассники не забрали.
Старшеклассники не забрали. Я выложил перед ним зеленый томик, точно
такой как у него. Формуляр я вынул, а книгу отдал ему. И сел за соседний
стол.
Все равно до десяти библиотека формально не работает.
Он покосился на меня, но ничего не сказал. А что он мог сказать -
"пожалуйста, выйдите"? Поколебался, раскрыл вторую книжку и стал сличать.
Потом поднял голову и посмотрел на меня. Глаза у него были несчастные.
- Вот, - сказал он.
- Какая-нибудь ошибка? Типографский брак?
Вряд ли он собирался подменить книгу. На семнадцатой странице всегда
стоит библиотечный штамп, это все знают, это легко проверить.
- Вот, - сказал он, - читайте!
- Я ее уже читал, - осторожно сказал я, - спасибо.
- Нет, читайте вот здесь!
- "С того дня, во время всего дальнейшего путешествия Ростовых.." - я
вопросительно поднял голову.
- Да-да...
- "...Наташа не отходила от раненого Болконского, и доктор должен был
признаться, что он не ожидал от девицы ни такой твердости, ни такого
искусства ходить за раненым", - читал я, стараясь угодить сумасшедшему, - ну
и что?
- А теперь здесь! - и он пододвинул мне точно такую же книгу, раскрытую
на той же, триста девяносто пятой странице.
- "Наташа..." - начал я, внутренне ужасаясь абсурдности ситуации...
- Дальше, дальше! - сказал он нетерпеливо.
- "...так и оставалась в неведении касательно личности их раненого
спутника, тогда как Соня..."
- Вот оно!
- "...не отходила от бедного Болконского, и доктор должен был
признаться, что он не ожидал от девицы ни такой твердости, ни такого
искусства ходить за раненым". Это какой-то розыгрыш?
- Если бы, - горько сказал он, - в этом экземпляре Соня ходит за
Болконским и он, оценив ее преданность, делает ей предложение, а потом
умирает у нее на руках, тогда как Наташа до самого конца так и не
догадывается, что это за офицер едет с ними... Соня же посвящает всю свою
жизнь его памяти и первая отказывает Николаю, так что тот без угрызений
совести делает предложение княжне Марье, а Соня уходит в монастырь, и там...
Совсем другая история, вы понимаете?
- Наборщик решил пошутить.
- В пятьдесят первом-то году?
- Ну, - я заколебался, - свихнулся. Экземпляры изъяли, но один случайно
остался.
- В самом деле? - горько спросил он, - а в "Юном Вертере" эта
классическая сцена с бутербродами? В библиотеке есть экземпляр, если вы его
откроете...
Я его уже открывал, но не сказал ему об этом.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг