Мария Галина
БЕРЕГ НОЧЬЮ
Повесть
ххх
Зимой самое приятное - сидеть в протопленной комнате, да слушать, как
воет ветер под
застрехой, как старается ворваться в окно, как бьется в плотно закрытые
ставни, налегает на дверь... В такие дни вся ребятня поселка сбивается в
кучу в одном общинном доме - его и протопить проще, и все на виду, а
старшие - еще и при деле, потому что чинят сети или мастерят какую-нибудь
мелкую утварь. Под присмотром взрослых, конечно, - одной-двух женщин
помоложе, да какой-нибудь старухи с дурным характером, которая всеми
заправляет. У старух всегда дурной характер - может, потому, что они все
время командуют?
Когда ветер вот так воет, порою кажется, что, если постараться - то ли
прислушаться повнимательнее, то ли наоборот, сделать вид, что думаешь о
чем-то своем и ничего не замечаешь, - то тебе удастся различить в этом вое
членораздельную речь. Человеческие слова. Но говорит ветер, должно быть, о
чем-то очень страшном. Может, выманивает за порог, туда, где на голом берегу
крутятся маленькие снежные смерчи, а волны ударяются о край песчаной
косы, перегораживающей залив, перекатываются через нее и обрушиваются на
песчаный берег, оставляя там горы плавника и тела диковинных морских
созданий. А может, он зовет вовсе не к морю, а наоборот, наверх, в горы, чьи
вершины сливаются с мутной белизной зимних небес. Странные вещи иногда
говорит ветер, раз находятся люди, которые, и верно, выкидывают всякие
штуки, наслушавшись его
речей. На моей памяти не было такой зимы, когда бы кто-нибудь в поселке
не сходил бы с ума - кто на время, а кто и навсегда.
Обычно такого безумца вяжут и старухи отпаивают его какими-то своими
снадобьями. Чаще всего он приходит в себя. Что происходит с теми, кто в себя
так и не приходит, я тогда не знал - это касалось одних только старших.
Наутро, когда буря стихает, тоже есть, чем заняться. Наружный вход
ветер заносит песком, смешанным со снегом и приходится вылезать через
верхнее окно, чтобы отгрести заносы, но зато до чего забавно потом бродить
по берегу, выискивая в куче мусора всякие съедобные ракушки, разноцветных
рыб - то плоских, то раздутых, с огромными глазами, отражающими свет зимнего
неба. А некоторые рыбы, если их положить на камень, принимают окраску камня,
а переложишь их на песок - опять меняют цвет, даже если рыба эта совсем
мертвая, а забитые песком жаберные крышки ее давно уже перестали подниматься
и опускаться. Когда плетеная корзина, нагруженная доверху, начинает
оттягивать руку, ее поднимают по тросу вверх, на дощатый помост, где молодые
женщины сортируют и разделывают добычу, а к тебе оттуда, сверху спускается
пустая корзина и все начинается сначала...
Ну вот, был долгий зимний вечер. Ветер все надрывался, все орал на
разные голоса и, чтобы перекрыть его вопли, в соседнем доме мужчины играли
на тростниковых дудках и пели. А поскольку ветер надрывался вот так уже
несколько часов, пение тоже не прекращалось и казалось, от него можно
рехнуться не хуже, чем от самого ветра - такое уж это пение было заунывное и
протяжное. Слушать эти завывания было уже невтерпеж, и, видимо, не мне
одному, и, для того, чтобы сделать их не такими страшными, мы, как это
обычно водится, начали пугать друг друга сами. Сначала Дарий рассказал о
том, как его старший брат, разыскивая отбившуюся от стада овцу, наткнулся на
колонию летучих мышей с человеческими лицами, потом Тим - про то, что в
ясные дни, когда море совсем спокойно, с обрыва можно увидеть в глубине
что-то вроде поселка - в окнах его горят огоньки а иногда из-под воды
доносится приглушенный звук колокола, собирая к обедне всех, кто когда-либо
отплыл в море на своих похоронных ладьях. В конце концов, исчерпав все свои
запасы, мы растерянно смолкли и тогда нам на помощь пришла старая Катерина -
вдруг подняла голову, спицы перестали мелькать в ее руках и она,
снисходительно окинув нас взглядом, торжественно вступила излишне громким, и
от того тоже немного пугающим голосом:
- А вот эта история случилась, еще когда я была совсем молодая.
Красивая я была тогда, здоровая, и мужа себе взяла красивого, сама выбрала -
встретились мы с ним впервые весной, когда скот гнали наверх, на летние
пастбища. Многие наши девушки на него заглядывались, а он меня выбрал...
Ладно, речь не об этом. А может, и об этом. Была там одна, он ей тоже
нравился. Мы с ней вроде, подруги были, а на деле все время соперничали.
Вечно спорили - кто сильнее, кто красивее, у кого приданое крепче. На летних
поселениях известно что - туда вся молодежь окрестная собирается, а то лето
выдалось особенно жарким... Молодежь все ночи напролет болталась на выгонах
вместе с пастухами - вроде, помогали скот стеречь, но на самом деле,
конечно, больше мешали. А когда наступил праздник летнего солнцестояния, всю
ночь мы веселились, плясали, а потом собрались вокруг костра и начали,
значит, друг другу страшные истории рассказывать.
- Как мы сейчас, - пискнула маленькая Ждана.
Обычно в таких случаях следовала затрещина, чтобы неповадно было
влезать в разговор, когда не спрашивают, но сейчас старуха так увлеклась
рассказом, что лишь рассеянно отозвалась:
- Ну, да... Так вот, рассказывали мы всякие страсти, рассказывали, и
сами напугались. Знаете, как это бывает? Мне как-то не по себе стало. Ладно,
говорю, хватит вам дурака валять. И тут подруга эта моя, Кира, возьми да и
скажи "Вот уж не думала я, что ты такая трусиха, Катерина". Я думаю, это она
злилась на меня, потому что тоже на моего парня глаз положила. Я и говорю
"Да ты, мол, на себя посмотри. Ты что ли, не боишься? Да ведь ты сейчас от
костра на десять шагов не отойдешь!" Ну слово за слово - трусиха, не
трусиха. Чем, говорю, докажешь? А она - вон, видишь, тропинку? Сейчас
спущусь вниз, в летний поселок, и вернусь обратно. Ну, а парень мой возьми,
да и скажи - а заодно захвати нам выпить, вино кончилось. И верно, говорю, а
то чем докажешь, что не просидела за ближайшим камнем все это время! Вот она
и пошла. Заблудиться там было трудно, хоть и темно было - тропка вела
прямиком к летним постройкам.
Старуха задумалась и уставилась перед собой остановившимся взглядом. В
ее глазах плясали отблески пламени.
- Может, и моя вина в том была, - сказала она, наконец, - уж очень мне
хотелось ее уесть, Киру. Фыркнула она, подхватилась и побежала... а мы
остались ждать...рассвет уже наступил, а ее все не было. Потом выяснилось,
что до летней стоянки она так и не дошла. Мы ее несколько дней искали - даже
в лес заходили, ну, не очень глубоко, конечно... нет - и все. А потом, еще
дня через два, она появилась...
Я услышал, как Ждана со свистом втянула воздух, да так и замерла.
- На выгоне, просто подошла к костру и стала на границе света и тени.
Стояла, смотрела... страшные были у нее глаза... совсем пустые. Долго так
смотрела... а мы на нее. Потом повернулась, и прочь побежала. Ну, кинулись
за ней, поймали. Она отбивалась, потом, вроде, успокоилась. И все молча, все
время - молча. Только улыбается как-то странно.
- А что с ней стряслось? - спросил Тим.
Он был самым рослым из нас. И вроде как, имел право спрашивать.
- А ты слушай... - она вдруг задумчиво улыбнулась, и лицо ее
преобразилось. - Я как раз на свидание бежала. Ночью, понятно. И только
выбежала на тропинку - смотрю - кто-то стоит. Темно, не разглядишь. Я
думала, это Аким. Думала, он просто раньше меня подошел. Но потом смотрю,
нет, кто-то чужой. И вот что странно - совсем темно было, а я почему-то
могла ясно разглядеть его лицо. И поначалу даже не испугалась. "Ты кто?" -
спрашиваю. - а мы, понятно, уже все между собой перезнакомились, всех знали.
"Это неважно", - говорит он таким мягким голосом. "Что ты тут делаешь?"
"Киру жду". И тут только я поняла, кто это.
- Кто? - в ужасе повторила Ждана.
- Оборотень, понятно, - буднично ответила бабка. - как есть,
оборотень.
Она на миг замолкла. Я представил себе тропинку, озаренную звездным
светом и темную колеблющуюся фигуру впереди и сердце у меня странно заныло.
- Я ему и говорю - сгинь, нечистая сила, - продолжала Катерина. - А он
поглядел на меня и улыбнулся. "Не бойся", - говорит - "разве ты - Кира?"
- А как он выглядел? - медленно спросил Тим.
- А никак. В точности как человек. Никак. Ну, я и не рассматривала его.
Повернулась и назад побежала. Какое уж тут свидание. А назавтра узнала, что
Кира и впрямь ушла. Встала ночью, вышла из дому и ушла. Видно, позвал он ее.
Пошла за своей душой.
- А где была ее душа? - спросила Ждана.
- Они и забрали. Вот она и пошла, чтобы душа соединилась с телом. Ведь
если души нет, какой же ты человек? Просто видимость, подобие.
- Оборотни! - пискнула Ждана. Она съежилась и казалась сейчас еще
меньше. - А кто они такие?
Старуха пожала плечами.
- Кто знает? Говорят, они живут за лесом. Или за горами. Иногда
подходят к поселкам. Ветер зимой говорит их голосом. Они вынимают у людей
душу. А потом выманивают их к себе. На них опасно смотреть. И слушать их
опасно.
- А что они делают с теми, кто к ним уходит? - спросил Тим.
- Водят их, - коротко ответила старуха.
- Как это - водят?
- А как ты играешь в куклы?
- Я не играю в куклы, - обиделся Тим. - Что я вам, девчонка?
Но всем все равно было страшно.
Снаружи было уже совсем темно, на сторожевой вышке бил гонг, созывая
людей на вечернюю молитву и на ужин, голоса и музыка за стеной надрывались
все отчаяннее, пытаясь заглушить вой ветра, пламя в очаге мерцало, а углы
просторной комнаты были погружены во мрак. У меня заслезились глаза, как
бывает, когда долго смотришь на огонь, горло перехватило, я попытался
сделать вдох - и не
смог. Видимо, я захрипел, потому что старуха обернулась ко мне, и это
было последнее, что я помнил.
Когда я очнулся, все они окружили меня, но близко не подошли - просто,
я лежал на полу, а они стояли и смотрели на меня сверху вниз. На лицах у них
читалось любопытство вперемежку с брезгливым ужасом.
Я понял, что на меня опять накатило. До сих пор это были вроде как
мимолетные обмороки - просто начинала кружиться голова - и тут же все
проходило. А тут вдруг такое... словно из-за сверлящего воя ветра мне вдруг
стало трудно дышать. Да разве бывает такое из-за шума ветра, какой бы он ни
был?
- Припадочный, - брезгливо сказал Тим. - Эй, да он припадочный.
Старуха, странно на меня поглядывая, приподняла мне голову и дала
напиться воды. Мне, вроде, стало полегче. Осталось только какое-то ощущение
скрытой неловкости, чего-то, от чего нельзя избавиться - можно только
постараться забыть.
- Катерина, а что... - опять завел было Тим.
- Хватит болтать, - прикрикнула она на него. - Вы и так засиделись.
Идите, идите спать.
Тим попробовал что-то возразить, но поглядел на ее суровое, точно
высеченное из камня лицо, освещенное красноватыми отблесками пламени, и
заткнулся.
Я тоже пошел к двери, ведущей в детские спальни, но она сказала:
- Люк! Останься.
Я задержался на пороге, вопросительно глядя на нее. Как всегда после
таких припадков я ощущал слабость и звенящую пустоту - я предпочел бы, чтобы
Катерина сейчас оставила меня в покое.
Она продолжала неподвижно сидеть в своем глубоком кресле.
- Подойди, - велела она.
Я неохотно приблизился и встал перед креслом, напряженно вытянувшись.
Она внимательно меня рассматривала - точно увидела впервые.
Потом, помолчав, спросила:
- И давно это с тобой?
Я ответил:
- Нет... не знаю. Просто это в первый раз так сильно.
Она покачала головой.
- Твои родители вроде были здоровыми людьми. И бабка по матери - тоже.
Остальных-то я не знала. А... ты на что-нибудь еще жалуешься?
Я недоуменно захлопал глазами. Я все время жаловался на голод - все в
общине зимой недоедали, а дети, так те все время бегали голодными - что с
них взять, ведь они все время растут. Но ведь это обычное дело!
- У тебя нет... видений? Тебе ничего не кажется?
- Видений? Как у отца Лазаря? Нет. Ведь... он же священник. А я нет.
Она покачала головой.
- Ты не годишься для обычной жизни, Люк. - пробормотала она себе под
нос, так, что я еле расслышал ее. - А на что ты годишься, я не знаю. Ладно.
Поглядим.
Я продолжал стоять, вопросительно глядя на нее, но она сказала:
- Что ты уставился? Ступай.
И я пошел спать. Она продолжала что-то бормотать себе под нос, глядя на
огонь, но я уже не слышал.
С тех самых пор жизнь моя изменилась. Ненамного, почти незаметно, но
изменилась. Сверстники стали меня сторониться, а взрослые посматривали
искоса и как-то выжидательно. Я чувствовал это, но научился держать свои
чувства при себе - просто делал вид, что ничего не замечаю. Должно быть,
мною руководило то стремление к самосохранению, которое заставляет все живые
существа не задумываясь делать какие-то правильные вещи - иначе, покажи я,
что отношение бывших моих приятелей меня задевает, они в конец затравили бы
меня так, что я бы света белого не взвидел.
Ветер держался еще несколько дней, потом стих, и мы отправились на
берег - разбирать приношения, которые море отдавало нам, расплачиваясь за
все тела утонувших рыбаков, за всех сборщиц раковин, застигнутых на отмели
приливом... Небо было почти ясным, и в нем высоко-высоко парили птицы -
огромные, отсюда они казались черными точками, и старуха Катерина сказала,
что это предвестники
ранней весны. Хорошо. А еще лучше было бы, если бы люди засыпали на всю
зиму, а весной, когда солнце, наконец, переваливает через горный хребет,
просыпались бы и принимались за дела. А то зима все тянется и тянется и под
конец от нее можно свихнуться потому, что ты уже не знаешь, чем себя занять.
Единственная радость - такие вот дни затишья, когда все торчат на берегу.
Один раз я даже видел, как вдалеке проплывают похоронные лодки с
мертвецами - их спеленутые тела отлив уносил далеко в открытое море. Зимой
смертей всегда больше, чем летом - особенно среди стариков. Должно быть, эти
лодки плыли недолго, от соседнего поселка - потому что факелы у них на носу
еще продолжали гореть, освещая мертвым их
последнее плавание. У нас тоже были в эту зиму похороны, но обряжают
покойников и отпускают их в дальнее плавание, на поиски Счастливых Земель,
одни только Старшие, да еще, конечно, священник. А остальным и смотреть на
это нельзя.
х х х
Долгая в наших краях зима, долгая и холодная, но и ей приходит конец -
волны перестают перекатываться через песчаную косу и женщины ночами в часы
отлива охотятся с острогой на отмели и вспыхивают и гаснут в воде отражения
факелов. Тропа к верхним пастбищам совсем заросла и пришлось заново
расчищать ее огнем и я видел, как те деревья, что помоложе, расступаются,
уступая пламени дорогу. Я с нетепением ждал лета, когда община, покинув
тесные зимние дома, переберется в летние - на выгоны в предгорьях, рядом с
такими же летними стоянками соседних общин - за зиму я уже успел подзабыть,
что между ребятней из чужих общин часто вспыхивают жестокие драки, да и
других неприятностей хватает - и тяжелой работы тоже, - а помнил только, как
там было хорошо: как жгли костры и пели песни, и справляли праздник летнего
солнцестояния и праздник урожая, и как спали под открытым небом, и как
скрипели в траве пестрые маленькие пильщики. Но пока до лета было еще
далеко - долины в предгорьях лежали под снегом, а люди общины сбрасывали
зимнюю одурь, в шумных ссорах выплескивая все раздражение, накопившееся за
полгода вынужденного безделья. Полы в молельном доме выскоблили добела и
натерли пахучим воском, стены украсили гирляндами из зеленых веток и отец
Лазарь отслужил первую весеннюю службу. Это была благодарственная служба для
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг