"... Солнце словно приколотили к небу гвоздем, я различил
даже зыбкую точку шляпки на круге белого пламени, когда
смотрел сквозь узкий полупрозрачный лист не то ясеня, не то
ильма.
Потом точка медленно сползла с круга и яркой каплей прыг-
нула вниз, к земле. Ее сразу же подхватил ветер, вертикаль,
по которой она летела, стала косо смещаться к югу, и что-то
в этом было знакомое; я напрягся и вспомнил - что.
"Таймыр". Наше с Кондратьевым возвращение. Таким нам по-
казывали его по видео.
Я облизнул губы, словно слизывал с них горькую, кровяную
соль - как тогда, на горячей, мокрой после посадки земле.
"Наваждение". Я палкой пошевелил в костре.
Шейла крутила вертел с недопеченными яблоками.
Из-за деревьев вышел олень, вытянул голову в нашу сторону
и стал тереться боком о ствол.
Я подумал о жареной оленине, но вслух говорить не стал,
мало ли что подумает Шейла.
А та не думала ничего: голая, в чем мать родила, она по-
дошла к оленю и погладила его золотистый бок. Как будто это
была кошка или собака.
- Шейла... Жалко, что нету камеры. Вас бы сейчас заснять.
Я бы назвал этот снимок "Возвращенный рай", - сказал я и
сразу же вспомнил про рай потерянный.
В костре треснула головешка, пепельный уголек выпрыгнул
из огня и ужалил меня в лодыжку. Я отдернул ногу и чертых-
нулся.
Олень вздрогнул и медленно, боком, отступил в зеленую
тень.
Потом мы ели печеные яблоки, молчали и глядели, как уми-
рают угли. Говорить ни о чем не хотелось. Хотелось сидеть
так вот рядышком и слушать ее молчание.
- Это была олениха, - сказала Шейла и закрыла глаза.
Потом мы оба уснули, и мне снился Потерянный рай..."
7
Господь Бог был похож на Леонида Андреевича - и голосом,
и лицом, - только улыбался он как-то неестественно и серди-
то, такой улыбки я у Горбовского никогда не видел.
За широким, во всю стену, окном светило солнце XXII века,
птицы XXII века растворялись в его сиянии, белели лаборатор-
ные корпуса, по малиновому стволу сосны воровато скользила
белка; все было привычно и мило - так привычно и мило, что
тошно было смотреть.
Только Господь Бог был сердитым. Постаревший, обрюзгший,
сутулый. И какой-то слишком земной.
- Тебе нужно отдохнуть, Женя. Ты переработал, устал, и
потом... - Он отвел глаза.
Я кивнул. Я знал, что пряталось за этим его "потом".
- Да, - сказал я, - наверное.
Гобовский всегда был прав. Даже когда был не прав. Он зло
ударил по клавише. На широком поле дисплея шла игрушечная
война. Вспыхнула стрела выстрела.
Нечеловеческая фигурка в нелепой инопланетной одежке
подпрыгнула и, весело дрыгнув ногами, упала и растворилась в
ничто. Враги были маленькие и смешные; когда их убивали, они
строили веселые рожи и высовывали язык. Потом падали и перед
тем, как исчезнуть, делали на прощание ручкой.
- Да, в этом что-то есть: умирая, помахать рукой. - Гор-
бовский устало вздохнул. Похоже, ему не хватало воздуха. -
Знаешь, кто получил Нобелевскую по литературе в этом году?
Файбушевич, за "Обыкновенную историю XXI века". Напиши новую
книгу, Женя. Ты совсем перестал писать. Мне нравятся твои
книги, я...
- А мне - нет.
- Что? Ах да. Дух отрицанья, дух сомненья... - Горбовский
мрачно оглядел комнату. - Не понимаю, как ты живешь в этом
развале. Хоть бы книги с пола поднял.
- Так и живу.
- Опять двадцать пять. Ты что, и говорить разучился?
"Да", "нет", "не хочу", "не буду". Хандра, скулеж - мне ка-
залось, что в XXII веке с этим покончено навсегда. Это прок-
лятое наследие прошлого...
- Я тоже оттуда.
- 0х!.. А еще писатель. Не понимаю, ведь это ты написал
"Полдень" и "Человека Нового"...
- Не я это написал, не я! И вообще надоели мне все эти
святочные истории... вот где они у меня сидят... скучно!
- Нет, Славин, ты очень! сильно! очень сильно не прав.
Сказочки, говоришь? Святочные истории? Да, есть немного. Но
ты же сам во все это верил. Помнишь, у тебя в "Полдне": "Мне
очень хотелось перестать быть чужим здесь..."
- Вы только за этим сюда приехали? Читать мне проповеди?
Так я их и сам за свою жизнь, знаете, сколько перечитал?
- Да? Если не секрет - сколько? - Горбовский хмыкнул. -
Не проповеди я тебе читать приехал, а по делу.
- По какому еще такому делу?
- Я уже говорил, - сонным голосом ответил Горбовский.
- Не помню.
- Напиши книгу.
Я пристально посмотрел на него. Он явно надо мной изде-
вался. Как всегда, без единой улыбочки, глаза серьезные, ум-
ные, как у серьезной, умной собаки.
Мне стало нехорошо, вдруг потянуло в сон, захотелось,
чтобы все оказалось сном - и он, и его дурацкие разговоры и
предложения.
- Я больше не пишу книг, не могу. И причина вам прекрасно
известна.
Я стиснул зубы, чтобы не дать вырваться обидному слову.
Горбовский молчал и ждал. На его бесцветном, вытянутом
лице не играло ни желвака, ни жилочки. Словно его выточили
из дерева.
Стало тихо, и убавилось света. Солнце XXII века затянула
полоса облаков. Белые корпуса поблекли, в соснах загулял ве-
тер.
Осторожно подалась дверь. В этом мире все осторожно. Все
смазано, все без скрипа.
В комнату заглянул Ламмокс. Шейла его называла "медведь".
Когда его нам привезли с Харибды, зверю уже было лет сто.
Почти мой ровесник. Маленький, похожий на рыжего медвежонка,
теплый, ласковый Ламмокс. Шейла его любила. Шейла... Люби-
ла...
8
- В одной далекой-далекой галактике, на далекой-далекой
планете жила девочка по имени Шейла. Пошла она как-то в лес,
по-моему, по грибы. Или нет. Грибы в этом лесу были жутко
как ядовитые. Пошла девочка по цветы...
- Женечка, по цветы не ходят. Тоже мне литератор.
- Гений, Шейла, на то он и гений, чтобы ломать языковые
барьеры, прививать к засохшему древу литературы новые здоро-
вые черенки... И вообще - да здравствует "дыр-бул-щир"!
- Все, Славина понесло. Я схожу принесу сока. Тебе апель-
синового?
- Мне апельсинового. И пожалуйста, коньяка. Грамм двад-
цать пять. Коньяк можно отдельно.
- Нет уж, Славин, обойдешься соком.
- Знаю, знаю. Шейла, а поцеловать? Раз нельзя коньяка.
Шейла чмокнула меня в губы, я схватил ее и обнял, и с ми-
нуту мы не отпускали друг друга, потому что все, что мы го-
ворили до этого, было не важно. Важно было другое: завтра
Шейла от меня улетает. Далеко. Надолго. И я остаюсь один.
Мы пили холодный сок и глядели друг другу в глаза - про-
щались. За окном была осень, все слова были сказаны, вещи
собраны, я гладил ее теплую руку, запоминая это тепло, этот
рубчик на большом пальце - воспоминание о нашем давнем аль-
пийском походе, эти плечи, эти губы, это лицо...
Потом наступило завтра.
9
- Какого только наукообразного бреда не прочитаешь в ны-
нешней периодике. "Эволюция эмблематики Следопытов", предс-
тавляешь? - Горбовский хлюпнул, - наверное, усмехнулся. - От
семиугольной гайки к черному семиугольнику на красном поле.
И сколько там умных слов. И кого там только не приплетают.
Даже Пикассо с его теряющим плоть быком.
Горбовский постарел еще больше. Я, наверное, тоже. Судя
по облику моего двойника в голозеркале, которое я включаю по
утрам, когда бреюсь.
Мы шагали по петляющей между хвойных стволов дорожке, ос-
торожно переступая корни и снующих по корням муравьев.
Разговор шел медленно, петлями, как эта медленная тропа
под ногами, все время убегая от главного, цепляясь за мелочи
и крючки, которые нам подсовывала природа: сосновый бор,
вбирающий чахотку и солнце и выдыхающий кислород и свет; не-
бо в редкую облачную полоску; рыжую больную сосну, которая
вблизи оказалась кедром.
Горбовский покачал головой, жалея раненый ствол, отломал
от него засохшую ветку и сказал, изучая оспяные пятна смолы:
- "Стрела" опоздала на шесть часов. Спасать уже было не-
кого...
10
Первое, что он увидел, это выпяченные глаза Камилла. Они
глядели мимо него, пустые, ни света, ни удивления, окольцо-
ванные буграми век.
Воздуха не хватало, а может быть, его было слишком много
- пустого, тяжелого воздуха, настоянного на гибели и тоске.
Горбовский попытался вдохнуть, в легких лопнули пузырьки,
и сердце обожгло болью.
Он лежал под открытым небом, в котором плавали две луны -
два глаза человека-нечеловека, и больше не было ничего.
- Все кончилось. - Голос Камилла прозвучал спокойно и су-
хо; таким, наверное, говорят ящерицы и рыбы, если их обучить
человеческому языку. - Волны больше нет.
"Люди?Т" - взорвалось в мозгу Горбовского. Тень чего-то
прошла по его лицу, и он почувствовал липкую холодную тя-
жесть, навалившуюся на лоб и виски.
Это была рука, его собственная и одновременно чужая. Он
провел рукой по лицу, нащупал ворот сорочки, потеребил пуго-
вицу.
- Люди? - спросили губы.
Глаза Камилла исчезли, и на их место взошли другие, испу-
ганные и очень знакомые.
- Леонид Андреевич, как вы? - спросили эти глаза.
- Я? - сказал он и вдруг понял, что он - живой, что Волны
больше нет, все кончилось. "Кончилось?" Он попробовал при-
подняться, было трудно, но получилось. Чьи-то руки хотели
ему помочь, но он резко замотал головой: - Я сам, не надо.
- Леонид Андреевич, вам нельзя. - Он узнал эту женщину, и
все сразу легло на свои места.
- Шейла? "Стрела" успела?.. - Он не договорил, увидел,
как опустилось ее лицо и на черных спутанных волосах играет
дневное солнце.
- Плохо. - Это был голос Камилла; Горбовский повернул го-
лову и увидел его неестественно переломленную фигуру; Камилл
сидел, глядя в сторону, и медленно шевелил губами; это был
какой-то другой Камилл, что-то в нем было ненастоящее, неп-
ривычное, и Горбовский долго не мог понять что. Потом понял:
на Камилле не было шлема.
Матово-бледный череп в мозаике темных точек был похож на
яйцо какой-нибудь фантастической птицы из сказок о мореходе
Синдбаде, а купол здания Института пространства, который бе-
лел за ним, походил на призрачный минарет.
Горбовский снова попытался подняться.
- Леонид Андреевич, вам нельзя резких движений. Сейчас
вас перенесут на "Стрелу"... - быстро заговорила Шейла, но
Горбовский ее оборвал:
- Кто еще?..
Шейла вздрогнула, увидев его глаза:
- Группа поиска вылетела на юг, в тропики... Есть надеж-
да...
Он ее слушал плохо, он смотрел на лицо Камилла, как тот
медленно, неестественно медленно, поворачивает свой фарфоро-
вый череп и скрипучим, как у сказочной птицы, голосом выдав-
ливает из себя слова:
- Леонид... Радуга... умерла... ловушка... Сигналы с се-
вера.
Камилл повторил отчетливо, голос его стал другим:
- Устойчивые сигналы с севера. Координаты...
Он встал, белое здание Института сделалось игрушечным,
маленьким, Камилл снова был в своем вечном шлеме, его пере-
ломленная в спине фигура покачиваясь плыла по воздуху, взма-
хивая крыльями рук...
11
"Кротом" управлял Камилл. Шейла сидела сгорбившись на не-
удобном заднем сиденье и смотрела, как на обзорном экране
плывет им навстречу черная выжженная земля. Волна прошла
здесь давно, но пустыня еще дымилась, хотя гореть было вроде
нечему - все, что могло, сгорело.
До солончаковых озер езды оставалось часа четыре. Камилл
молчал, он молчал почти всю дорогу и только раз, когда флаер
перевалил Горячую параллель, неразборчиво произнес:
- Помехи... Я ничего не слышу.
От Столицы до контрольной станции Пост Рубежный они тяну-
ли на флаере, в машине постоянно что-то портилось и трещало,
Камилл раз пять сажал ее на корку земли и копался в прибор-
ном блоке.
На станции пахло смертью, хотя люди ее покинули часа за
два до Волны. В лаборатории было пусто и голо: все, что мож-
но, обитатели станции увезли с собой - у них еще было время.
В ангаре они нашли "крота" с перекрещенными желтыми мол-
ниями на борту - эмблемой строителей-энергетиков. Они влезли
в его утробу и продолжили путь на север.
Натужный, сдавленный голос двигателя больно отдавался в
висках; Шейла чувствовала, как она жутко устала. Белая курт-
ка Камилла сливалась с белым пятном экрана, машина влезла на
невысокий холм, зачерпнув краешек неба, потом помедлила на
вершине и поползла вниз.
Экран оставался пустым и белым, словно земля впереди кон-
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг