Александр Етоев
НАШИ В КОСМОСЕ
ПЛЫВЕТ, ПЛЫВЕТ КОРАБЛИК...
Груз
Чего впереди было вдоволь - так это времени. Целых двенадцать лет,
если фулет на трассе не вздумает развалиться. Тогда придется намертво
залечь в капиталку и ждать еще года четыре.
Так что пока довезут груз до Мастырки (перевалочная в системе Цефея),
да пока выгрузят, да обратно - полжизни, глядишь, и нет. А груз-то: крышки
для люков, 300 тонн. Вот так. Полжизни да 300 тонн каких-то чугунных
крышек.
Но ничего не поделаешь - служба.
Фулет грохотал, как телега горшечника, пущенная по мосту галопом.
Чугунные кругляшки навалом лежали повсюду: в проходах и галереях, в шлюзах,
отсеках, кладовых - куда ни ступи, везде окажется под ногой эта сволочная
чугунка. Сколько ног поломали и побили голов, сколько еще поломают за
дюжину лет полета - об этом, может, и скажет когда-нибудь корабельный
фельдшер, девяностолетний старик, ослепший и оглохший за годы службы в
фуфлоте, наживший к старости ангеоцеребральный склероз, но дело свое
знающий крепко.
При разгоне чугунные крышки валили в дальние хвостовые отсеки. Если в
это время на корабле перегорали лампочки - а они имели манеру перегорать
все сразу, - чугунная лава была опасна втройне.
И, наоборот, когда корабль тормозил, из носовой части беги, как от
извержения вулкана.
Шум в отсеках стоял такой, что штурман с двух шагов крыл почем зря
капитана, а тот думал, святая простота, что ему докладывают о состоянии
трассы. Одним словом, полет проходил нормально.
Василий Лукич
- О чем, Вова, взгрустнулось?
- Да так.
- Тошно?
- Да нет.
- Расскажи, Володя. Когда выговоришься, всегда легче бывает.
- Чего говорить-то?
- Как чего? То и говори, почему невеселый. Почему все фулетчики как
фулетчики - песни поют, в домино режутся, один ты торчишь дни и ночи у
иллюминатора, звезды считаешь. Что, все двенадцать лет так и
просидишь-просчитаешь? Много ли насчитал-то?
- Чего?
- Ну, звезд.
- А-а.
- Да, Вова... Трудный ты человек. Значит, решил молчать?
- Не знаю я, о чем говорить.
- А ты подумай.
- Ну, подумал.
- И что?
- Не знаю.
- Ну, хватит, Вова, Цебриков Владимир Олегович, двадцати четырех лет,
место рождения Фомальгаут-2Е, Шестая спиральная орбита, планета Лесная,
Равнинный пояс, город Рогожин, улица Чапаева, дом 18, квартира 24, холост,
судимостей нет, в период межзвездных войн на территориях, оккупированных
противником, не проживал, родственников в системах, не контролируемых
Советом Галактики, не имел. Хватит, даю тебе сроку час. Если за этот час
вот здесь, на этой бумаге, не напишешь подробно все, что от нас скрываешь,
о чем думаешь и по ком грустишь, пеняй на себя. Так что думай, Владимир
Олегович, думай. И запомни, я тебе не какой-нибудь дядя Миша, вахтер на
четвертом шлюзе, с которым ты вчера с восемнадцати двадцати до восемнадцати
двадцати четырех вел шепотом двусмысленные разговоры. Я из тебя все жилы
вытяну, а правду узнаю. Гадом буду, узнаю. Или я не помощник капитана по
режиму Василий Лукич Шестаков и у меня в левом паху не сидит осколок
метеорита.
Чужой
На черном с блестками полотне, наглухо спеленавшем Вселенную, глаз
лючника Федора Кузьмича Деева, дяди Феди, как его называли в бригаде, не
находил себе ничего интересного.
- Ну и что, - говорил Федор Кузьмич, - подумаешь, Космос. -
Подслеповатыми глазками он обшаривал скучную пустоту. - У нас на
Дльдебаранщине, вот там просторы. А здесь...
Дядя Федя делал губами шлепок и невидимо сплевывал на прозрачную
стенку из стеклобетона.
До сдачи смены оставался час с небольшим.
Федор Кузьмич уже переделал все назначенные на вахту дела, оставались
мелкие - заштопать продранный на колене пустотозащитный костюм. Да
подклепать на правой бахиле носок, вторую неделю просит бахилка каши.
Девятый шлюз - место тихое. Даже грохот чугунных крышек не слишком
докучает. Вот на Пятом, где он работал прежде, на Пятом - там суета. То
склоки, то мордобой, особенно когда ремонтники возвращаются с профилактики
на борт. А еще полюбился Пятый самоубийцам. Каждую смену один-два норовят
выброситься через люк. Чего дуракам не живется?
Здесь по-иному, здесь он чувствует себя за хозяина. И чайку успевает
попить, и заклепку на бахилу поставить.
Работа лючника не требует особых знаний, как, скажем, у навигатора или
пустотника-космолаза, но дураков сюда тоже не берут. Тому пример он, дядя
Федя. Вроде бы дело простое. Впустил-выпустил, снова впустил. Люк отдраить,
затем задраить. Однако это на первый взгляд. Недаром Василий Лукич, сам бог
по режиму, как ни пройдет мимо, всякий раз подмигнет дяде Феде со смыслом.
Давай, мол, Федор Кузьмич, работай. Не зря мы тебе доверили такой
ответственный пост. Ты уж не подведи. И дядя Федя не подводил.
Штопка - дело дремотное. Прозрачное темя лампочки, подложенной для
удобства под ткань, соскальзывало с колена. Игла прокалывала кожу. А
медленный гул прибоя - далеко в глубине кормы бились о переборки тяжелые
чугунные волны, - утишая укусы иглы, и сам навевал дрему. Федор Кузьмич
уснул.
Сон длился недолго, десять минут, не более. Снилась ему, как всегда,
родная Альдебаранщина. Белые куполки деревушки, призмы лучевых отражателей,
спрятавшиеся в искусственных купах. Звон била, подвешенного на крыльце к
крюку: значит, утро и детям пора в убежище. И какой-то скрип или скрежет,
как будто во сне дядя Федя сам чесал себе за ухом.
Когда Федр Кузьмич пробудился, скрежет не ушел. Скорее усилился, и к
нему добавились всхлипы.
- Что за пес, - спросонья пробормотал дежурный, но, очухавшись,
никакого пса не увидел.
Лучше бы он увидел песью свору. Из пропасти за бортом, с той стороны,
где серая пустота и скука, плюща лицо о прозрачный стеклобетон, на него
смотрел человек.
Да. Человек. С ногами, с руками - все растет, откуда положено: голова
и руки из плеч, ноги из - сами знаете, лицо приникло к прозрачной крышке
люка, а пальцы с тоскливым визгом царапают неподатливый борт. И еще -
всхлипы. А самое главное - как Федор Кузьмич это увидел, так поплотнее
захлопнул полы своего защитного зипуна - пустотный житель был абсолютно
гол. Обнаружив признаки пола, дежурный понял, что тот - мужчина.
Отдадим дяде Феде должное: несмотря на падение нравов, присущее эпохе
фулетной экспансии человечества, наш Федор Кузьмич мерил нравственность еще
по древним Ноевым меркам. Поэтому он не то чтобы был оскорблен, нет. Просто
некая тень стыдливости омрачила его сознание, и Федор Кузьмич, хотя и
держал пришельца под дулом служебного долга, мысленно прикрыл его стыдные
части плотной одеждой.
Теперь можно было предпринимать меры.
Человек за бортом вел себя, в общем, по-человечески. То есть
откровенно просился, чтобы Федор Кузьмич открыл люк и пустил его, бедолагу,
погреться. Мелкие птичьи глаза смотрели на дядю Федю из синих кругов. Глаза
глубоко сидели в морщинистых опоясках век, моргали молебно и выдавливали из
себя слезу. Они, как цыганские дети, напрашивались на жалость, но дядю Федю
на лапоть не купишь. Он знал цену подобным цыганским штучкам и, как столица
Галактики, вечный город Москва, слезам не верил.
Он не спеша поднялся с просиженной винтовой табуретки, поправил после
себя подушечку и только тогда подошел к торчащей из стеклобетона чашке
наружного переговорного рупора.
- Парень, у нас все дома, отваливай.
Федор Кузьмич говорил намеренно громко. А вдруг тот, за стеклом, глух,
как еловый пень.
Человек, видимо, понял, что с ним вступили в переговоры. Он заморгал
часто-часто и белыми нестрижеными ногтями с силой заскреб по стеклу.
Слов он никаких не произносил, только всхлипывал и пускал ртом пузыри.
Рот разевался впустую, как ослаблая рыбья жабра, и дядя Федя подумал: да ты
еще и немой.
- Гулял бы ты, парень, а? Все равно не пущу. Чего зря перед люком
болтаться?
Но тот и не думал уходить.
Время шло. Федору Кузьмичу стало надоедать упрямое забортное
мельтешение, а еще дядя Федя заметил, что на чистом стеклобетоне борта
после пальцев этого попрошайки остаются жирные мутные отпечатки. И это
после предмайской генеральной уборки.
Теперь отыскалась причина гнать его от фулета, что твоего татарина.
- А ну, отлепись от стекла! Все стекло засрал, козлина немытая!
Федор Кузьмич чуть не всю свою челюсть всунул в забрало рупора, а она
была у Федора Кузьмича немалая.
- Дуй давай! Убирайся к едрене фене, откудова пришел!
Он не глядя протянул руку и вынул из гнезда деревяшку электромагнитной
швабры. Вогнал ее в наружную шваберную щель и стал тыкать острием в
тщедушное тело пришельца.
Тот даже не отбивался. Не мог или из хитрости не хотел - чтобы мирным
якобы нравом давить на дяди-Федину жалость.
Швабра - не уговоры, подействовала. Толчок за толчком, и вот уже
что-то смутное и призрачное, как в черном тумане парус, побелело-побелело
еще какое-то время и растаяло насовсем среди смертной вселенской скуки.
Туда ему и дорога.
- Фу, - сказал Федор Кузьмич, но на всякий случай позвонил на Десятый
шлюз. Вдруг чужака отнесет туда.
- Евсеев, ты? Слушай, Евсеев. Это Кузьмич говорит, с Девятого. Тут у
меня все крутился один за бортом. Раздетый такой, голый, в общем. Если
увидишь, так ты того... Гони его в задницу.
С этим покончено. Запустив через скважины зипуна руки под мышки, он
вытер пот. Для порядка поболтал деревяшкой швабры в бутыли с
дезактиватором. И вдруг, посмотрев на часы, обнаружил, что вахта истекает.
- Мать честная! Через десять минут пересменка, а у меня еще журнал не
заполнен.
Он достал из чемодана тетрадь и тонкой магнитной палочкой записал в
графе "Происшествия": "За время дежурства никаких происшествий не было".
Потом в графе "Замечания": "Дежурный Десятого шлюза Евсеев Г. А. на
контрольный вызов не отвечал в течение трех с половиной минут. Когда
ответил, в голосе проверяемого наблюдались явные признаки алкогольного
опьянения".
Поставив точку, Федор Кузьмич расписался, отметил время и дату - все,
как полагается. Оставалось дождаться сменщика, сдать пост, и покедова -
свое Кузьмич отработал.
Пионер
- Товарищ капитан! В кормовой холодильной камере, в чучельном
отделении, обнаружен пионер.
- Снова? Это который по счету? Третий?
- Никак нет, четвертый.
- Четвертый! За три недели полета! А что будет через три месяца? Не
корабль, а Дворец пионеров, чтоб их... И опять, как те, замороженный?
- Так точно, замороженный. На воротнике рубашки вышито: Коля Грач. В
ранце, как и у тех, кулек с конфетами и книга Г. Р. Адамова "Тайна двух
океанов". А также номер "Пионерской правды" с заметкой о нашем полете.
- Газету и книжку - в утилизатор. Пионера держать замороженным до
окончания полета. Чтобы под ногами не путался.
- Есть - держать замороженным.
- Эх, Булыгин, Булыгин... Мало нам диверсантов, так черти пионеров
подбрасывают.
- Этверно, товарищ капитан. С диверсантами, с ними легче, посадил в
тюремный отсек - и готово. Вот только... Товарищ капитан, уж заодно...
разрешите?
- Ну, что еще там?
- Раз уж мы про тюремный... Товарищ капитан, отсек того - переполнен.
В каждой трехместной клетке по десять-двенадцать человек. А баланда в
тюбиках на исходе. Почти всю сожрали. Кто ж знал?
- А Баранов? На что туда Баранов посажен? Он у нас главный по надзору,
пусть он и думает. А то любой пустяк, и уже к капитану: что да как? А своя
голова на что?
- Так товарищ капитан, Баранов с неделю уже как запивши. Я же
докладывал.
- Тогда Пилипенко, Флюев, кто там еще по тюремному?
- Товарищ капитан, а ежели сделать запрос, мол, так и так, нельзя,
мол, ссадить часть заключенных на ближайшей ненаселенной планете?
- Запрос... А кто его будет делать, запрос-то? У тебя - Баранов, а у
меня - Бородин. У тебя - с неделю, а у меня, считай, с самого старта.
Набрали на борт алкашей, теперь вот сиди без связи. Хоть самому в запой.
- Дела...
- Такие дела, Булыгин. А ты - пионер, пионер...
Пожар
Папироска раскуривалась не ахти. И табак вроде хороший -
Каллистянский, четвертый номер, и фабрика неплохая - имени Диегоня, а как
потянешь - трещит, что гнилой скафандр, сыплет по глазам искрами, а не
тянется, хоть ты лопни.
Рабочий шлюза Лепехин раскуривал уже вторую. Первая лежала
раздавленная, как вражий мизинец, на клепаных плитах галереи и все еще
тлела дымом, словно глумилась над напрасными стараниями человека.
Но и вторая оказалась не лучше.
Лепехин, не забыв про напутственные слова, сильным щелчком запустил
папиросу вдоль галереи. Как раз туда, где ковылял младший заправщик Белуха
с двумя ведрами пентаплаза. Шел он из колодезного отсека.
Папироска, словно летучая рыба, увидела круглые волны в ведрах и
быстро сообразила, куда мягче падать. Дымный хвостик над тлеющим ободком
потянулся к заветной влаге...
- Ну все, Шамов? Отшутился? А теперь меня послушай. Еще раз услышу эту
байку про пожар, таких бздюль навешаю, родная мама после полета не узнает.
Запомни, ты мой кулак знаешь.
Дежурный по пожарной части старший брандмейстер Опешлый хлопнул
бубновым валетом по выключателю аварийной связи.
- Не, ребята, эта сука Шамов у меня дождется. Госпиталь ему светит,
отвечаю... Андрюха, куда? - Волосатый кулак Опешлого, похожий на замшелую
мину, закачался над заваленным картами столиком. - А ну, по-ложь карту на
место. Не твоя очередь.
- Так Летяга же пропускает, ему ж бить нечем.
- Все равно положь. Положил? Теперь бери. В игре главное - порядок.
Что, крести - козыри, говоришь? На, Санек, получи...
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг