Тогда я сказал в микрофон "лингвиста":
- Как чувствуешь себя, могучий воин? - Я хотел малость подольстить
этому парню. Прибор, мигнув красной лампочкой, что-то прочирикал птичьим
голосом, охотник приподнялся, сел и тоже что-то прочирикал. Машина,
исправно перевела:
- Я в печали.
- По какому поводу, простите? - Меня, конечно, обидело то
обстоятельство, что спасенный мной балбес еще и в печали. Хотя бы
поблагодарил для порядка.
- Я должен умереть.
- Вот тебе раз! С какой стати ты должен умереть? Закрыть свои карие
очи?
- Племя уже справляет тризну по мне. С того света не возвращаются.
Что ж, весьма логично; товарищи этого, неудачника уже добежали до
городища и принесли на устах печальную новость. Весьма некстати получится,
если следом приплетется труп.
- Кровь цветка метит неминуемой смертью. Дат, ситуация! Племя отведет
ритуал, отправит душу убиенного на небо или еще куда там у них предписано,
а душа не улетела, осталась при теле. Явное несоответствие.
- Невелика беда, - сказал я. - Что-нибудь придумаем.
- Меня уже нет.
- Но ты же есть!.
- Убей меня, сын племени, которое пришло сверху!
- Откуда ты взял, что я пришел сверху?
- Мы видели....
- Есть хочешь?
- Нет, я в печали. И печаль моя велика.
О тонкие стенки пузыря, спущенного на нас, ударялась летающая
мелкота, скатывалась, скользя, и осыпалась наземь. Какой-то зверь, тощий и
величиной с собаку, захватывал оболочку пастью, но она с неприятным скрипом
выскакивала из его зубов, не давалась, зверь наливался яростью, глаза его
кровянились. Я засмеялся. Однако воин не ответил на мою улыбку (я показал
ему пальцем на сердитого зверька), он раскачивался с закрытыми глазами и
тонким голосом творил молитву такого содержания:
- О Вездесущий! Прими меня к себе, потому как меня здесь уже нет, я
стану исправно работать на тебя в поле, по вечерам же буду исполнять для
тебя танец Услады. Прими, я молод и совершил ещё мало зла.
Над нашим шатким и слабым на вид укрытием лопались шары, испуская
желтый дым.
- Что творишь, Голова?
- Усыпляю все живое, чтобы вы могли идти.
- От воина пахнет, хотя, честно, я этого почему-то не чувствую. Воин
мой--теперь вроде живца, на него любая гадость летит. Подскажи, как его
отмыть, отстирать?
- Вода растворяет сок, пусть обветрится, тогда я сниму защиту.
- Все понял. Спасибо.
- Есть новость, Ло.
- Слушаю?
- Биоанализатор показал, что атмосфера этой планеты пригодна для
дыхания.
- И можно снять скафандр?
- Можно, если хочется.
- Хочется!
...Первое, что я услышал, был плеск воды о берег, я услышал еще, как
сопит мой удалец из племени Изгнанных - он все качался, обхватив руками
голову; потом я уловил запахи - пахло мокрым песком совсем так же, как и у
нас, на Земле. Хорошо! Я упал на колени и потрогал руками траву, она была
сухая и жесткая. Однако насладиться звуками и запахами не дал мне Сын
Скалы. Он полз ко мне, все постанывая, и уныло канючил:
- Отпусти - пойду к Вездесущему. Я выну из груди свое сердце!
- Погоди вынимать сердце, обратно его уже не вставить; давай, брат,
лучше помоемся. - Я пошел к танкетке, достал кусок мыла, вернулся к воде и
опустился на корточки. - Хорошо-то как. Сын Скалы с Гималаев или Кордильер.
Вода, милый ты мой, настоящая, ее даже можно взять в ладошку, а?
Абориген не слушал меня, он стоял задрав голову, рассматривал
прозрачный купол и печально моргал. Я зачерпнул воду обеими ладонями,
полную горсть, бросил ее в лицо себе и засмеялся - на меня нахлынуло
необыкновенное ощущение полного единения с этой Синей планетой, которую я
теперь буду чувствовать; буду брать в руки камни, буду купаться и ступать
босыми ногами по траве. Судьба подарила мне целый мир, неисчерпаемый,
чужой, но уже дорогой мне, как родина.
- Иди сюда, Скала. Да ближе, ближе!
Он подошел с робостью. Я показал ему, как надо мылиться, Вода
холодила. Скала взял мыло и через мгновение окутался пузырчатой пеной. На
толстых губах обескураженного парня впервые проблеснула улыбка, и он,
обнажив зубы, кивнул; посмотри, мол, на себя - ты стал забавный. Я тоже
показал на него пальцем: на себя, дескать, полюбуйся. Он нисколько не
боялся меня, и это удивляло. Я спросил, ложась в воду:
- Почему ты меня не боишься?
В общем-то вопрос был сформулирован неправильно - я собирался
сказать: "Почему ты не удивляешься?"
Воин тоже лег в воду, и мыльная пена зашипела вокруг нас, опадая,
речка же покрылась радужной пленкой. Купол над нами лопнул вдруг с нежным
звоном, и я почувствовал мокрым затылком ветерок. Воздух был парной, со
стойкими и неназойливыми запахами. Тучка насекомых, покружась невысоко,
улетела прочь, растаяла. На руку мне села бабочка с треугольными крыльями-
угольно-черными с бархатной глубиной, по черноте симметрично раскатывались
оранжевые пятнышки, составляя узор. Бабочка улетела, вспугнутая, и я уловил
кожей нежное дуновение от ее крыльев.
- Эге-ге-ге!!
Эха не было. Крик мой пропал, запутался, будто в вате.
Я вылез из воды, отряхиваясь, и опять спросил у воина - он лежал на
спине с закрытыми глазами, блаженствовал:
- Так почему все-таки ты меня не боишься?
Парень вылез из речки неловко и ударился задом о песок.
- Вы уже были.
- Как это - были?
"Лингвист" помаргивал лампочкой, и воин косился ни него без симпатии.
- Вы ушли и пришли.
- Мы не приходили!
- Разве не вы оставили нам Истины на Камне?
- Не мы.
- Я не верю! - ответил воин и поднялся, стаскивая с себя набедренную
повязку. Черные его ягодицы блестели, как лакированная мебель. Он отжал
повязку, морщась, уселся на свой мокрый след, оставленный давеча. Какой
смысл было тогда отжимать повязку, коли опять устроился в лужу. Забавный,
однако, малый.
- Что за камень?
- На нем Истины. Он там. - Воин вытянул руку, показал в моросное и
дряблое небо. - Он у врагов, а Пророк, - тут воин подозрительно огляделся:
не слушает ли нас кто? - а Пророк забыл Истины, Он помнит только одну, но
Камень большой.
Я, конечно, ничего не понял и пожал плечами.
- Племени нужны Истины, жить без них грешно - так завещано.
- Кем же завещано?
- Кто ушел и придет. Абракадабра какая-то!
- Ты теперь домой подашься, парень?
- Нет, я умер.
- Ты, милый, совсем живехонек. Ну поедем со мной тогда.
- Я сейчас буду вытаскивать сердце и удалюсь к Вездесущему.
- Это успеется. Все мы когда-нибудь удаляемся к Вездесущему. - Я
затолкал этого малахольного юнца в танкетку, и мы помчались домой. Скафандр
мой лежал рядом на сиденье, и шлем, свисая, болтался при тряске, будто
голова трупа. Это было неприятно, и я спрятал скафандр в бункерок.
- Мы еще поживем, Сын Скалы! И по возможности дольше, потому как
жить - любопытно.
Лопоухий абориген по-прежнему был в прострации. Я совал ему всякие
безделушки, я показывал ему фокусы, но парень засох в своей, тоске, он дни
и ночи сидел на краю ковра в холле, качался, как будда, и нехорошо выл. Вой
этот раздражал меня до того, что однажды я чуть не стукнул этого недотепу
по шее, но сдержался- жалко мне его стало. Надо нам что-то срочно
придумать, иначе помрет Сын Скалы во цвете лет, задавленный печалью, черт
его забери! Я допытывался у парня, как и чем живет его племя? Отвечал он
мне неохотно и без конца повторялся. Выяснилось, что когда-то (никто не
помнит и не знает, когда) явились сверху люди, большие и желтые.
- А на чем они явились?
- Никто не знает, и никто не помнит. Они оставили нам Истины, которые
написаны на Камне. Камень большой, и Истин было много. Но Пророк стар и
каждое утро с башни поет только одну Истину.
- И что за Истина?
- Помогай слабому. Слабый в яме.
Вот это да! Стоило пришельцам тратить энергию и время, чтобы принести
из далекого далека такую захудалую мудрость. Что-то здесь не так.
...Сын Скалы раскачивался сидя, подобно механизму, и пел. Он в
общем-то не пел-поскрипывал с безысходностью. "Лингвист" переводил со
сбоями и пропусками следующее:
"...А однажды я повстречал чудовище на трех ногах (третья была сзади)
и с тремя глазами (третий глаз был сбоку). Я не умею бояться, но у меня
вспотела спина. Я сказал тому на трех ногах и с тремя глазами; "У тебя свои
заботы, у меня - свои. Разойдемся?" Но чудище зарычало, и я пронзил его
копьем. На землю полилась черная кровь. Я бы принес домой шкуру того зверя,
но когда я пронзил его копьем (это был удар настоящего воина!), то все
исчезло и был только дым. О, Вездесущий, если я сказал не так, ты простишь
меня по безмерной доброте своей. Я ведь всего лишь слабый сын племена
Изгнанных. Ты же велик, и лицо твое большое, как нёбо. Сердце твое тоже
большое, и глаза твои видят все... А еще однажды я испытал свою силу -
ударил по камню так, что стало больно руке, из камня же прянул огонь такой
силы, что погасли звезды. Дело было ночью, и никто не видел того пламени,
только в лесу заплакали птицы. Я сильный! Возьми меня и сделай солдатом
твоего воинства. Не пожелаешь сделать солдатом, определи слугой, и не будет
у тебя слуги, преданней и проворней..."
Я не сразу догадался, что приятель мой сочиняет нечто вроде
рекомендации самому себе, цель которой - исхлопотать у Вездесущего место
потеплее. И врет, конечно, как сивый мерин.
"...А еще однажды, тоже ночью, я крикнул так, что в реке остановилась
вода. Буду рабом твоим, о Вездесущий, и смогу из башни говорить твои указы
так громко, что меня услышит даже трава..."
Я убил полдня, чтобы втемяшить мысль, осенившую меня, в лопоухую
башку этого молодого лгуна, что умею слова оставлять на бумаге, что письмо
Вездесущему можно послать вроде бы по почте и ждать рассмотрения
ходатайства, так сказать, на месте. У Вездесущего много хлопот, и чем
слушать ему каждого, он прочитает документ и наложит резолюцию в таком
духе: или, значит, Сыну Скалы следует спешно вознестись, или же проживать,
в своей деревне до востребования. Скала был парень в общем-то не совсем
темный, он наконец уловил суть. Потом я продемонстрировал ему, как
оставляют слова на бумаге, и несложная эта операция привела его в восторг.
Потом мы начали сочинять документ. Как и всякий документ, он составлялся по
форме. У Вездесущего было несколько синекурных должностей. Самая
перспективная - нечто вроде телохранителя и начальника личной гвардии. На
худой конец можно поступить в гвардию рядовым с перспективой на повышение.
Вторая завидная должность - управляющий хозяйством Вездесущего. Тут имелась
в виду охота, рыболовство, ну и хлебопашество. Рядовым охотником сделаться
еще куда ни шло, а вот закабалиться в крестьянство - совсем нежелательно,
потому что от этой исходной точки путь наверх заказан. И уж совсем золотая
дорога - третья; стать мужем одной из дочерей Вездесущего. Их две у него -
одна ведает тьмой, другая же- светом. Дочь тьмы - та постарше и побогаче.
Это и объясняет, что на планете всегда смутно и солнце на чистом небе -
большая редкость. Значит, чтобы Неизмеримый как-то выделил того, кто
возносится на данный момент, от иных прочих, надо иметь силу, хозяйственную
сметку и высокие мужские достоинства. Ясно. Поехали!
Я сочинял с великим удовольствием, и фантазия моя зацвела пышным
цветом. Скала попробовал было кое-что вставить, но я отмахивался от его
советов - слишком уж парень занижал свои возможности.
- Ты, Пришелец, вверни, пожалуйста, про то, как я ударил однажды
палкой по камню и выбил из камня огонь.
- Лучше будет так. Слушай; "А еще однажды (дело было ночью) я ударил
копьем оземь, и копье мое проткнуло Синюю, как гнилой плод, и конец копья
возник у моих ног".
- О! - застонал Скала. - Как это?
- Сам не знаю. Молчи!
- О!
- "А еще раз (это было ночью) я взял в руку пепел костра и сжал его с
такой силой, что из пепла полилась вода! Никто этого не видел, но рука моя
была мокрой весь день и еще один день".
- Как это?
- Тонкости не имеют значения, брат мой!
- О-оо!
"...А еще однажды (это было ночью) я простоял на ушах до утра,
испытывая терпение и мужество. Уши мои болели, но я пел песни".
- Зачем на ушах, Пришелец?
- На твоих ушах неделю простоять можно. Молчи и не мешай!
Скала ничего не понял, но лицо его выражало благость - ему, видать,
нравилось, как я закручиваю ситуации. Мне и самому нравилось закручивать,
однако родник мой начал давать сбои, фантазия моя поиссякла. И в этот
критический момент отважный воин, брат мой, пропел с закрытыми глазами
следующее:
- А женщины. Вездесущий, и совсем молодые девушки все разом и каждая
в отдельности любят меня так, что у них от тоски выпадают волосы и крошатся
зубы.
Я крякнул и покачал головой, завидуя творческой находке моего
соратника, и изложил его светлую мысль в такой редакции: "У зрелых женщин
от любви ко мне выпадают волосы, у юных же девушек, у девственниц, крошатся
зубы". Н. везет же красавицам племени Изгнанных; они все там лысые и
беззубые. Я представил себе одни лысые головы, черные и уныло блестевшие, и
мне стало как-то нехорошо.
- Пожалуй, мы перегнули палку, брат?
- Вездесущий умеет прощать. Хозяин, - дипломатично ответил Скала.
Я вздохнул с печалью.
- Ну что ж, пойдем дальше?
- Пойдем дальше. Складно у нас получается, Пришелец!
...Трудились мы самозабвенно, письмо получилось некороткое, и я
устал.
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
Мы с воином из племени Изгнанных прохлаждались на пляжике перед
гондолой. Вдруг в глаза дробно и резко ударил свет, отраженный водой. За
нашими спинами вставало солнце. Небо- было глубокой синевы, а солнце-
круглое и маленькое. Воин вскочил на ноги. Тень от его тела упала криво,
далеко и утонула в реке. Скала вытянул руки навстречу восходу и мелкими
шажками засеменил возле меня, он пел, славил солнце, которое качалось над
неровной чертой горизонта, подобно воздушному шарику. "Где же сегодня
облака? - подумал я. - Здесь ведь всегда облака". Мне казалось, будто я
сижу на дне сосуда с мутными стенками. Вода теперь была совсем черной, по
гондоле ползали лохматые огоньки непонятной природы. По небу наискосок
долго падал язык алого пламени. Пламя погасло, разбрызгавшись на искры,
иссякло, и следом наступила полная тьма. Я, заробев, пошарил вокруг.
Возникло ощущение, что твердь ушла и тело мое потеряло опору. Я не видел
своих рук, чувствовал только, как между пальцами щекотно сочится песок,
слышал запалистое дыхание Скалы, который, наверно, все ходит по кругу. Он
уже не пел-топтался молча. Неподалеку мигала лампочка "лингвиста", это
мигание успокаивало. "И часто здесь случается подобное?"
- Голова, в чем дело?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг