сладких кореньев, целую корзину продолговатых плодов, напоминающих по вкусу
бананы. Мы славно подкрепились. И впервые Го не уединилась, она села
обедать неподалеку, спиной к обществу, но и это был добрый знак.
- Значит, Первый, ты добудешь яйца киня?
- Вы поможете?
- Мои воины тебе помогут - они расторопны и нетрусливы.
- На них мало надежды, Пришелец!
- Дурак! - закричал Скала тонким голосом, оскорбленный до глубины
души. - Толстый дурак! Я добыл сок Белого Цветка, я писал письмо самому
Вездесущему и Неизмеримому, и он мне ответил; ты - славный воин, сын вождя.
Он мне ответил; настанет срок - и ты будешь командовать моей гвардией, о
достойный из достойных, во! - Последовал гулкий удар кулаком в грудь. Брат
мой напыжился, подобно растревоженному гусю, принял боевую стойку - снял с
плеча лук, потянулся к колчану за стрелами. Силач глодал птичью ножку, с
его тупого подбородка капал жир, он даже не встал и не бросил своего
занятия, лишь скосил на Скалу маленькие свои глазки.
.. Червяк Нгу был полон достоинства, он шагнул ближе к силачу,
дотронулся ладонью до его головы и сказал:
- Возьми меня, Толстый, - я никого не боюсь. Первый сопел, догладывая
кость, и не отвечал. Я попытался воззвать к благоразумию -дескать, яйцо
киня, это дело, может быть, и нужное, но нам надо бы успеть к Большой Воде
до сезона дождей... Слова мои были выслушаны со вниманием, но без
сочувствия. Силач сделал губы трубочкой, со свистом выпустил из себя
воздух, обдав нас запахом жареного мяса, сунул пустую корзину Нгу, поднялся
с площадки, посмотрел из-под руки вдоль высохшего русла и, слегка
пригнувшись, побежал. Мы цепочкой двинулись следом, убыстряя шаг. Бежали мы
недолго - пожалуй, с полчаса, пока силач не показал нам знаками, что теперь
желательно поубавить прыти, В этом каменном горле шаги наши отдавались
гулко. Русло по-прежнему катилось под уклон, и долго еще после того, как мы
остановились по сигналу, слышны были шорохи и удары камня о твердое ложе
каньона.
Го отстала. Я решил обождать ее и показал рукой мужчинам, чтобы они
продолжали путь, я показал им еще, что буду соблюдать максимальную
осторожность, как ведено, что все понятно и пусть они не беспокоятся.
Однако силач не хотел идти без меня, он сказал:
- Время терпит.
Терпит так терпит.
Го спотыкалась, падала, но плелась упорно, и на лице ее отражалась
мука. Она слегка вскрикнула, когда я взял ее на руки, сопротивлялась
некоторое время, сопротивлялась слабо, и скоро затихла. Тело ее было
горячее, тяжелое, но -я не чувствовал особой тяжести, испытывая нежданную
жалость к этой странной женщине. Я жалел ее, как ребенка, чувствуя на щеке
горячее дыхание, мягкое прикосновение волос. "Я заметил, как поголубели ее
глаза, как она приоткрыла губы, чтобы сказать какие-то слова, но не нашла,
похоже, -нужных слов и крепко взялась рукой за мою шею. Нежность накатила
на меня волной, я прижал ее к груди и казался себе большим, нужным и,
кажется, немного счастливым. Шел я легко, сил моих хватило бы донести Го до
самого синего моря.
2
Вот мы и в устье - русло кончилось. Высохшая река когда-то впадала в
озеро. Круглое озеро лежало посреди холмов. Где-то близко шумела вода, на
той стороне озера,, в километре или чуть больше, растерзанными прядками
бился водопад, под ним кипела пена. Создавалось впечатление с первого
взгляда, что водоем, запрятанный среди холмов, был искусственного
происхождения: он был идеально кругл, будто размеченный циркулем, воду по
всей окружности венчал песчаный пляж, за песчаной полосой, тоже по всей
окружности, отвесно возвышалось каменное надбровье, пронизанное черными
дырами впечатляющего диаметра.
Силач кивнул на дыры, выточенные в круче берега, сделал дурные глаза.
Мы догадались, что в этих норах и обитает страшный кинь.
- Их много здесь, Первый? - спросил я, проникаясь уважением к этим
самым киням, о которых так много был наслышан: ведь судя по норе, звери
имели внушительные размеры. На Земле таких нет.
- Я видел двух, Пришелец.
- И сколько же времени потребуется тебе, Первый, чтобы добыть яйца?
- Много, Пришелец. Не один день. И не два. Я неожиданно для себя и с
облегчением подумал, что мне некуда торопиться, что впереди у меня вечность
и что все равно, наверно, нам придется переждать сезон дождей у моря или в
деревне племени. Великое переселение, великий исток, замысленный мною, надо
совершать в хорошую погоду, при солнышке над головой и с песнями. Пусть это
будет историческое новоселье, сулящее добрые и решительные перемены. Я
боялся признаться себе, что перелом в моем настроении вызван не только
охотничьим азартом, но и скорее всего - присутствием загадочной женщины,
глаза которой пугали и завораживали меня, она не только носила в себе
труднопостижимую тайну, она была еще и женщина, наделенная особой красотой.
- Действуй, - сказал я силачу. - Бери моих воинов в помощники. Они -
настоящие мужчины.
- А ты. Пришелец? Разве ты труслив или слаб?
- Я помогу, если будет нужно.
...Для начала силач обильно, с ног до головы, обмазался илом, он клал
ил на голову комками, и с него стекали грязные ручьи. Он не говорил ничего,
лишь показывал знаками моим парням - делай, как я. Скала мазался зеленой
глиной нерадиво и с брезгливостью. Это была халтурная работа, это было,
можно утверждать, надругательство над ритуалом, и возмездие
воспоследствовало незамедлительно: силач ухватил Скалу за волосы,
пополоскал его в озере и сам намазал брата моего безжалостно и обильно,
даже рот залепил с маху пирогом солидной величины. Скала согнулся, чихая,
но силач пригрозил ему кулаком: шуметь нельзя и сомкни уста, негодный,
иначе будешь отлучен от охоты. Оруженосец мой уныло повиновался, замерев,
как было ведено, чтобы обсушиться. Нгу мазался с удовольствием и блестел
зубами - ему было смешно, он косился на Скалу, повергнутого, униженного, и
был доволен, что извечный его соперник сбит с пьедестала, на который сам
себя поставил так беспардонно. Но и Нгу заработал подзатыльник за то, что
не выпускал из рук прутик и рисовал на песке единички, отвлекался на
разгадку арифметической премудрости.
Я сидел на высоком берегу, как раз над норой, и наблюдал действо,
контролируемое суровым режиссером. Скала косился на меня с немой надеждой;
выручай, мол, Хозяин, Но я намеренно не замечал этого собачьего зова и
сдерживал улыбку. Го сидела рядом, и глаза ее были широко открыты.
По-моему, ей было тоже интересно наблюдать спектакль с участием трех глупых
мужчин.
Силач дал знак: стоять и сушиться!
Они стояли и пялились в небо, потешные мои ребята. Вспомнилось:
где-то и когда-то я читал или видел в фильме про старые охотничьи уловки.
Там было что-то похожее: древние африканцы, например, мазались травами или
звериным калом, чтобы отбить запахи собственного тела и не вспугнуть
будущую жертву. Выходит, поведение силача не так уж бессмысленно и школа
Пророка - серьезная школа. Но что же будет дальше? Брат мой Скала имел
неприглядный вид; на носу его горкой застыла глина, он сучил ногами,
почесывался исподтишка, скорбно шмыгал носом, косясь в мою сторону -
спрашивал глазами: почему, дескать, не выручаешь? Он был в тупике и без
меня не мог выкрутиться с честью из весьма щекотливой ситуации. Откажись он
теперь же участвовать в охоте, его сочтут лживым трусом. А что может быть
хуже такой репутации? Племя станет дружно презирать моего брата, будет
презирать до конца дней: ведь выдано столько авансов, рассказано у костра о
таких подвигах, которые никому и не снились, - Скала общался
непосредственно с самим Вездесущим; протыкал планету копьем, как гнилой
плод, и так далее, и так далее... Он, конечно, не трус, но зачем же
мазаться вонючей жижей? Нельзя ли как-нибудь иначе добыть яйца грозного
киня? Скала надеялся, что я сейчас что-нибудь придумаю и спасу его от
унижения. Но я не собирался вмешиваться; пусть терпит, как предписано. Кожа
чешется? Понятно. Но воин высшей пробы может не моргнув развести на своей
ладони .огонь. Воин - почетное звание: это доблесть и мужество!
Я свесил ноги с крутизны, сел поудобней и сказал брату моему
негромко;
- Если Скала добудет яйцо киня, девственницы будут смотреть только на
него!
Скала вздохнул с печалью, скосил глаза на кончик носа, где сохла
глиняная шишка, хотел ответить мне, открыл уже было рот, но силач, темнея
взглядом, пригрозил ему увесистым кулаком; болтать не положено!
- Терпи, милый! Терпи.
Вот Червяк Нгу - настоящий мужчина, и грязь (она высохла серой
коркой) ему нипочем, потому как он не избалован мылом "особое земляничное",
не кормлен деликатесами из бара гондолы, не писал Вездесущему о том, что у
женщин от неизбывной любви к нему крошатся зубы и выпадают волосы, и весьма
скромно оценивает свои возможности - не заносится, не умеет заноситься. Нгу
стоял исправно и лишь слегка шевелил расшлепанными губами - думал об
арифметике. Он никак не мог усвоить абстрактное понятие, заключающееся в
том, что каждого из нас можно обозначить единицей, что палец, например, или
дерево - тоже единица, что каждую по отдельности тучу, мерно плывущую над
головой, тоже можно обозначить единицей. Я был уверен: Нгу осилит
непростую, для него премудрость и дальше у нас с ним наука двинется бойко.
Я верил: Нгу докопается до сути или свихнется. Третьего, как говорят, не
дано.
Силач сопел с натугой, и от его пухлых щек с легким потрескиванием
отщелкивалась глина, обнажая лаково-черную кожу, от живота тоже
отщелкивалась глина и падала, подобно осенним листьям.
Го сидела, обняв колени руками, и неотрывно смотрела вдаль. На минуту
небо очистилось (случай редкий!), выглянуло солнце и все окрест облилось
негустой синевой. Мне причудилось, что озеро вспухло шапкой" на крутых
берегах заиграли блики, под ветром закачалась трава, похожая на осоку,
пронеслась с гомоном стайка мелких птиц; озеро занялось рябью, сонно
наползло на берега, затемнив песчаную кромку. На холмах кое-где
просматривалась- сквозь траву глина почти киноварного цвета. Я лег на
спину. Облака здесь ничего не рисовали - ни кораблей с парусами, ни
бородатых лиц, ни островов посреди вспененного океана. Дома у нас облачным
небом можно любоваться бесконечно, потому что оно меняется, на Синей же оно
всегда одинаково и напоминает замутненную лужу. Я привык к молчанию Го и
потому крайне удивился, когда она вдруг заговорила, притронувшись ладонью к
своему лбу:
- Я долго думала, - сказала она скорее для самой себя, чем для
меня. - Почему же ты живешь наверху? Ведь это утомительно - жить наверху.
Но интересно.
- Где ты была этой ночью, Го?
- Меня позвал отец. И послал за мной робота.
- Он же спит?
- Он мыслит. Он велел мне вернуться в пещеру. Он сказал: тебе нельзя
видеть солнце. И еще сказал, что Великая Цель не прощает измены.
- Мои далекие предки, Го, сочиняли сказки, и в тех сказках тьма
подземелья была всегда прибежищем злых духов. Мои предки боялись тьмы, Го!
- Что такое сказки?
- Сказки - вымысел, основанный, однако, на опыте. Сказки еще - мечта.
- Не совсем для меня ясно, но продолжай, - она не повернула ко мне
лица, сидела, положив на колени голову, и дивные ее волосы шевелил ветер.
На ней была хламида из грубой материи и мои тяжелые ботинки.
- Собственно, все.
- Тогда не мешай мне!
Вежливости ее не учили. Прискорбно, конечно, но надо принимать ее
такой, какая она есть. Она мне не в тягость, потерпим. Я пошел к обрыву
полюбопытствовать, чем там занята моя удалая гвардия. Да, силач был,
похоже, прилежным учеником в многодумной школе Пророка и не щадил
соплеменников из низшей касты, обитающей в деревне: Скала, бедный брат мой,
и Нгу лежали на земле, раскинув руки крыльями, колотились головой о песок и
заунывно пели следующее: "Если ты дашь нам яйцо киня (можно и два яйца), мы
будем славить тебя, о Вездесущий, Неизмеримый и Вечный! Одно яйцо киня
(можно два) не убавит твоих несметных сокровищ..." В песне еще
подчеркивалось особо, что Вездесущий почему-то не жалует племя людей,
обитающих на Синей, не жалует их до такой степени, что людям приходится
назойливо обращаться к небу, испрашивая разрешения на самую малость:
вырвать сладкий корень в степи без спросу нельзя, убить зверя в джунглях -
нельзя, поймать рыбу в реке - тоже нельзя без молитвы. На молитвы же уходит
много времени, а день короток. За что такая несправедливость? В песне
намекалось еще на то, что надо бы как-то укоротить процедуру общения с
небом - настала такая потребность. Однако никаких предложений насчет
сокращения процедуры не делалось, содержалась только робкая просьба:
дескать, об этом не худо бы и подумать Всевышнему...
Воины бились головами оземь, не щадя лбов, потому как силач был рядом
и следил рачительно за соблюдением ритуала, не прощая погрешностей или
сознательной нерадивости. Потом все трое поднялись на ноги, нанесли на тела
обильные порции ила и подались куда-то. Сперва и недолго они бежали
трусцой, с маху преодолели круть берега и пропали из вида.
- Голова!
- Слушаю, Логвин?
- Как там в деревне?
- Все по-старому, Ло.
- Чем заняты?
- Готовятся к сезону дождей: собирают коренья, отряд воинов осмелился
даже углубиться в джунгли за мясом.
- Пищу в яму бросают?
- Бросают. Уклад и порядки в деревне почти не изменились.
- Вспоминают о нас?
- Редко, Ло. Они боятся стариков и Пророка. Они говорят: Пришелец
рассердил живущих внизу, и расплачиваться будет деревня.
- Хочу спросить, скоро ли встанет желтый из пещеры?
- Он погружен в биологический раствор. Трудно ответить на твой вопрос
с достаточной точностью. Видишь ли, его автоматы блокируют информацию. По
моим соображениям, месяца через три, не меньше, он начнет активную фазу -
расконсервацию.
- Спасибо.
Почему, собственно, меня интересует судьба желтого старика? Я ведь не
очень волнуюсь за него - пусть себе спит хоть вечность. Но я не потерял
интереса к Девушке по имени Го. Желтые, проснувшись, отнимут ее у меня. Но
я не отдам ее так просто. Не отдам!
- До свиданья, Голова.
- До свиданья, Ло.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
1
Силач вконец заморочил моих парней: на второй день они уже качались.
Скала и Нгу таскали траву, которую рвали где-то за холмами - далеко. С тех
пор как толстяк поручился достать яйцо киня, мои бедные ратники ничего не
ели, у них маковой росинки во рту не было. Я сказал силачу; дескать, нет
смысла так убиваться и пора бы отдохнуть, но он без всякого почтения
отрубил:
- Всему свое время, Пришелец.
Перед норой вырос уже целый стожок, рядом силач складывал прутья,
небольшие коряжки и всякий подходящий для огня сушняк, потом он с
томительной обстоятельностью разжигал костер, отвергнув мою помощь. Он
запретил мне спускаться вниз, поскольку я не был обмазан глиной и запах
моего тела мог раньше положенного срока выманить чудище из норы. Что ж,
логично. Я сам выключился из игры и вынужден был лишь наблюдать. Безделье
тяготило, и я стал расписывать девушке Го, как красиво на моей Земле, как
свежо утрами в лесу, как всходит солнце (оно большое и опоясано радужными
кольцами), как поют птицы и звенит роса, растопленная теплом, как дивно
пахнет наше раздолье. Оно пахнет прелью, грибами, смородиной, мокрым
курумником. А зимой у нас падает снег. Он только кажется белым, таким
белым, что от него ломит глаза. Но он разный - снег: синий, восковой,
красноватый на закате и даже зеленый. И еще у нас есть моря. На море можно
смотреть дни и ночи, без устали. Еще есть у нас реки. Есть леса и горы,
покрытые льдом. Земля - наша мать, и нет во вселенной планеты прекрасней.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг