рассекая лучом фонаря мрак впереди. Мох отпустил ноги, под ботинками
захрустел гравий. Свод над головой постепенно скашивался, метров через
двести я уже нагибался и задевал плечами стены, сшибая с них кусками сырую
глину. Шел я так долго и уперся в завал, который образовался, видимо,
недавно, - свод в этом месте рухнул и загородил путь, лишь на самой
верхушке каменной груды виднелась щель. Однако ближе груды, преградившей
путь, - фонарь бил далеко - чернел провал, горловина такой же ямы, чуть
разве поуже, через какую я попал сюда. Интересно! Я присел на корточки и
осторожно заглянул вниз. Метрах в тридцати-сорока было дно, и вытоптанная
до блеска тропа опять убегала в тоннель. "Целый лабиринт! Обязательно
вернусь сюда, а сейчас пора двигать назад".
Красавица моя лежала, окутанная дымом, который все сочился, непрытко
поднимаясь вверх. Я снова взобрался на камень, взял девушку в охапку - ноша
оказалась нелегкой - и пустился в обратный путь.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
1
На этот раз я не пользовался шнуром, в отвесной стене ямы были,
оказывается, ступени - нечто вроде лестницы, выбитой в грунте. С правой
стороны ступеней попадались скобы из прочного дерева, и за них я держался,
когда отдыхал или когда выпадала необходимость поправить не спине
расслабленное тело красавицы. Блеклый круг над головой становился все шире
и все ярче; выделялось на небе облако, напоминающее чайку с простертыми
крыльями. Там - раздолье, там дуют ветры и текут реки, есть моря и горы. Я
уже начал думать, что никогда не вылезу из этой дыры, наполненной дымом,
что я пробыл в загадочных недрах планеты долгие дни. Девушка постанывала в
забытьи, руки ее вяло перекатывались по моей груди. Вот и кончилось мое
мучительное восхождение. Встретила меня толпа воинов. Поначалу я испытал
приятное чувство: все-таки ждут, волнуются и, значит, привыкают, но тут же
наступило разочарование - мое появление никого не обрадовало и не удивило.
Мужчины, юные и весьма преклонных лет, галдели, вздымали кулаки, напирая на
брата Моего Скалу и на Червя Нгу. Скала застыл с копьем наотлет,
презрительно щурясь. Червяк Нгу стоял на карачках, выгнув спину, как худая
собака, и терзал зубами мой шнур, привязанный к большому пню, шнур, по
которому я спускался в преисподнюю.
- Ты слаб, Червяк Нгу, ты слаб и глуп! - кричал брат мой. - Эту
веревку тебе не перекусить до сезона дождей. И после сезона дождей тебе ее
не перекусить. И сыну твоему, если ты способен родить сына, тоже не
перекусить.
Нгу устрашающе вращал глазами, рвал шнур ртом, и с губ его капала
слюна.
Я отнес девушку в тень, положил ее там на сухую землю. Спасенная
открыла огромные, пустые от боли глаза и опять застонала.
- Голова, будь готов взять эту красавицу в гондолу.
- Хорошо.
- Она еще слаба, пусть полежит немного. Я сел в изнеможении на валик
сухой травы.
Червя Нгу уже пинали в зад - требовали, чтобы он признал поражение и
уступил место другому. А желающих было немало. Сперва Нгу пинали деликатно,
потом широколицый и дюжий малый со шрамом на щеке хватил его ногой так, что
раздался чмокающий звук и бедняга воткнулся носом в землю, но шнура изо рта
не выпустил, лишь передвинулся дальше, не покинув окончательно поле боя, -
он НЕ хотел сдаваться.
- Никто не перекусит веревку! - заявил брат мой Скала, торжествуя.
Второй воин упал на карачки, вцепившись зубами в злополучный шнур,
третий... Толпа угрюмо сопела, все напирая на Скалу, который понемногу
спячивался к яме, не теряя, однако, достоинства и чувства превосходства над
очевидной и безусловной серостью толпы. Червя Нгу совсем заклевали,
поскольку всякий считал своим долгом как можно ловчее дать бедолаге под
зад. Положение истового бойца усугублялось еще и тем, что он не имел
возможности обернуться и запомнить обидчика. Нгу лишь выгибался пуще, и по
худой его спине обильно катился пот. Скала сделал ловкий маневр, подбежал
ко мне, сел рядом и покрутил головой.
- Что там, Хозяин?
- Где?
- Внизу.
- Темно.
- Там нет солнца?
- Нет.
- Устал?
- Устал, Скала.
- Это я придумал, Хозяин, - веревку перекусывать.
- Зачем придумал?
- Они хотели меня бросить вниз. Они - сердитые.
- Почему они сердитые?
- Старики ушли, старухи ушли. Пророк молчит. Что дальше?
Над нами бежали облака, небо синело, воздух был легкий. И жить было
хорошо. И печаль моя истаяла, я с любопытством наблюдал, как мужчины
состязаются в удали. Я и сам азартный. В школе Первой ступени, помню,
провисел на турнике чуть ли не сутки, пока меня не сняли, пока силой не
расцепили сведенные судорогой руки. Мы, конечно, поспорили, кто продержится
на турнике дольше. Я выиграл состязание, но какой ценой: имя мое склонялось
в школе долго - меня упрекали в бессмысленном упрямстве, говорили, что я
замкнут и воля моя зла. Но торжество победы, ни с чем не сравнимое
торжество, поднимало мой дух и давало терпение сносить наговоры. Напрасно
они, старшие, искали грех там, где его нет. Товарищи мои, те, которые упали
с турника раньше меня, пожимали плечами и улыбались с пренебрежением:
дескать, можно было висеть и еще, но какой в том смысл? Конечно, великого
смысла в том нет - висеть на турнике, но ведь состязание есть состязание.
Древние закаляли тело и, главное, закаляли волю под девизом; побеждает
самый достойный. Самый достойный среди равных. Вот так!
Червя Нгу оттащили от шнура, его отволокли, как неодушевленный
предмет, он некоторое время лежал ничком, распластанный, и хрипло дышал,
потом вскочил и начал кулаками прокладывать себе дорогу назад - нет, он не
сдался, он хотел бороться, упрямец, но опять получил дружный отпор и был
повержен с окровавленным носом. Воины образовали свалку - каждый жаждал
показать себя - и затеялась рукопашная, где один с кошачьей ловкостью
дрался против всех. Это уже непорядок, это уже не по правилам. Я собирался
уже подняться и раскидать неистовую публику, но Скала опередил меня, издав
пронзительный крик, не сплошной, а с перепадами и паузами. Примерно так
орут у нас ослы невесть по какой причине- скорее всего, от тоски. И
свершилось чудо; воины рассыпались по деревне с прыткостью ртутных шариков
и тут же была запущена система защиты от стрекотух, начал закрываться
верхний полог. Начал он закрываться от центра к периферии. Сперва
лепестками упал полог со столба Пророка, затем от первой круглой стены - на
следующую. Спустя минуту сделалось темно, и лишь между листьями,
прилегающими кое-где неплотно, жилками пробивалась густая синева. Это было
даже красиво. Я забыл, что у меня есть фонарь, и крадучись пробрался в ту
сторону, где лежала спасенная мною красавица. Я нашел ее руками, ощупал
лицо, почувствовал щекотное прикосновение ресниц. В плечо мне дышал Скала.
Я спросил его:
- И долго это будет продолжаться?
- Недолго. Они опять захотят столкнуть меня в яму, Хозяин.
- За что?
- Я прокричал тревогу, а стрекотух-то нет.
- Нехорошо обманывать, брат мой.
- Может, и нехорошо, но они бы побили друг друга. У нас мало здоровых
мужчин. Ты отвлеки их чем-нибудь, Хозяин.
- Это мысль. Попробую.
Когда брат мой дал отбой (он сложил руки трубой возле рта и произвел
весьма нежный звук), я научил воинов древней игре-перетягиванию каната - и
не рад был, что научил: вся деревня, даже малые дети, выползли из закутков,
чтобы принять участие в соревновании. Поминутно назревала настоящая война,
потому как ни одна сторона не умела, да и не желала признать поражение, и
всякий раз находилась причина начать сначала. До глубокой ночи напрягались
эти люди. Дело кончилось тем, что соперничающие стороны повалились в
изнеможении и уснули мертвецким сном с мыслью назавтра схватиться опять.
- Они помрут, Хозяин! - с печалью сказал мне Скала. - Надолго их не
хватит. Что будем делать, Хозяин?
- Будем жить! Без Пророка, без старух. Хорошо будем жить!
- Мы так никогда не жили, Хозяин. - Скала раздумчиво покачал головой.
Он сомневался, зато я не сомневался - я любил их, забитых, обездоленных,
голодных. И верил в них.
2
Как им помочь? Любая моя ошибка может перерасти в трагедию. Если
накормить их досыта, устроить и обогреть, они поймут что я в силах делать
это постоянно и без особого напряжения. Поймут и перестанут бороться за
себя, легко и без угрызений совести сядут мне на шею. Если я стану защищать
их, они бросят копья, воины потеряют форму в праздности. Если я стану
думать за них, они, лишенные нужды познавать и накапливать опыт,
превратятся в шумных идиотов. Очень легко, словом, разрушить этот хрупкий
мир, это тонкое равновесие - несовершенное и тем не менее способное
существовать...
...Я опять сижу у экрана гондолы, смотрю, как выбиваются из сил
мужчины, перетягивая веревку. Вот уже почитай, двое суток они напрягаются
из последнего - кряхтят, потеют, и глаза их белы от натуги. Олимпийские
игры в деревне занимают меня мало; потешатся, да и перестанут. Вон женщины
уже возвращаются к повседневным хлопотам, их ведь не надо учить, что не
поработаешь, так и не поешь. Впрочем, женщины всегда смотрели на жизнь
трезвее мужчин. Пусть перетягивают веревку, мне неплохо собраться с
мыслями, взять азимут, выбрать ближнюю и дальнюю цели.
- Голова!
- Слушаю, Ло.
- Что нового о стрекотухах?
- Моя гипотеза, в общем-то, находит подтверждение - они уйдут, они
снижают активность.
- Когда уйдут?
- Точно пока сказать не могу,
- Постарайся в следующий раз сказать все-таки поточнее.
- Постараюсь.
- Как там наша гостья?
- У нас их две, Ло.
- Меня интересует та, которую вытащил я?
- Глубокий шок.
- Поправится?
- Несомненно. Но что делать с первой, Ло? "Что делать с первой?"
Пожалуй, разумнее всего отправить ее в деревню, пока она мало увидела и еще
меньше поняла - я хочу, чтобы молва обо мне была лишена слишком уж ярких
красок, пусть молва не приписывает мне божественного начала, такая слава
нам ни к чему, и чем меньше свидетелей, тем лучше.
Девчушка сидела в застекленном тамбуре биологического блока (я видел
ее из своего кресла в холле) и с великим тщанием складывала в пирамидку
цветные кубики-запасные блоки для подсобного компьютера - и тихо пела,
качая головой. Черные и короткие ее волосы обегали щеки и были перевязаны
сзади пучком травы. Лицо круглое, подбородок острый. Лисичка, да и только.
И глаза. Печальные воловьи глаза с синеватыми белками. Милое и робкое дитя!
Она выкладывала пирамидку с выражением отрешенной сосредоточенности и
внутренне была готова к любым неожиданностям, затаив глубоко в себе испуг.
- Скала!
Брат мой отозвался не скоро - он, как всегда, отирался в душевой и
выглядывал оттуда лишь для того, чтобы сказать про то, как хорошо мыться и
как приятно пахнет мыло.
- Скала!
- Слушаю, Хозяин!
- Возьми девушку и отвези ее в деревню на танкетке.
- Зачем, Хозяин? Наши женщины ее не примут.
- Отчего же не примут?
Скала пришел в холл, с его головы стекала вода, на ковре он с видимым
удовольствием оставлял мокрые следы. Он отряхивался всем телом, как резвый
щенок, и улыбался, обнажая крупные зубы.
- Почему, спрашиваю, не примут?
- Она предназначена Пророку.
- Все видели: я ее не отдал!
- Ну и что, Пророк тоже видел.
- Скажешь женщинам: Хозяин бросит в яму каждого, кто нарушит его
волю.
- И бросишь?
- Непременно!
- Я не верю, Хозяин.
- Ты поведешь ее, ослушник? Или мне самому вести?
- Не смею с тобой спорить.
- То-то же!
...Девочка возвращаться не хотела, и Скала, я видел, оглядываясь на
гондолу, подталкивал ее шлепками, когда же шлепки не помогли, взвалил
сиротку на загорбок и понес, увязая в песке. Жертва Пророка показала себя
настоящей женщиной - она царапалась и визжала. Скала сперва с достаточной
деликатностью клал ношу свою наземь, но последний раз, прежде чем
перевалить за гребень холма, он бросил соплеменницу свою с маху и вознес
руки к небу, призывая, видимо, в свидетели Вездесущего и Неизмеримого.
Переговорного устройства на груди брата моего не было, он прятал его в
узелке на поясе, но я мог догадаться о смысле его стенаний: он говорил о
том, что нет на этом свете благодарности и народ черствеет на глазах.
Хозяин вырвал эту куклу из рук старого Пророка, спас ее честь и теперь
хочет, чтобы эта дура жила среди близких и выбирала себе жениха по вкусу, а
она, видишь ли, отказывается от родного дома, да еще кусается и визжит.
После короткой, но пламенной речи Скала, не стесняясь, погнал строптивицу
перед собой, грозя ей палкой. Две черные фигурки, уменьшаясь, провалились
за холм. Мне стало грустно, я понял, как неуютно одному, как прочно связан
отныне со здешним народом.
- Голова, показывай деревню. Что там у них? У них там ничего нового
не проистекало. Воины были нанизаны на веревку, словно бусы, и работали. Им
невдомек было распределиться на две равные группы, они наваливались кучей
то на один конец веревки, то на другой. Меньшинство неизменно повергалось,
и все закручивалось сначала. Опять тискали и били походя Червя Нгу, который
перебегал на сторону победителей, бросая товарищей, и немалой ценой платил
за мелкие измены. Нгу был растерзан, но по-прежнему азартен и даже забывал
подбирать кровь, сочившуюся из носа. "Изведу ведь мужское население этой
проклятой веревкой. Пора, однако, что-то предпринимать. Но что?" Я
почувствовал некстати укор совести, растревожила меня собственная
черствость; ведь даже не поговорил с девочкой, отдал ее Скале на скорую
расправу, не узнал даже как ее зовут. Нехороший я человек!
- Голова, присоветуй, как отобрать у них проклятый шнур - ведь лбы
разобьют, последние силы растратят понапрасну?
- Пошлем робота, он справится с задачей.
- Посылай.
3
Робот - белый шар диаметром метра в полтора с короткими подкрылками,
похожий отдаленно на увеличенное в размерах насекомое (у него были даже
круглые глаза) - завис над деревней, выпустил тонкое щупальце с крюком на
конце, ловко зацепил шнур и потянул его к себе. На короткое мгновение воины
задрали головы и одинаково округлили рты, озадаченные беспардонностью
диковинного существа. Робот их не напугал, он их раззадорил и даже
развеселил. Поначалу мужчины с гиком наваливались на веревку -
соревноваться, когда же поняли, что силы неравны, разгневались, закричали.
Пожилой дядька со шрамом, давно примеченный мною, схватил из-под ног
коряжину и запустил ее вверх. Снаряд не достал робота, описал в воздухе
дугу и упал на загривок многострадальному Нгу. Парень подпрыгнул от боли и
растерялся по первости от дилеммы: кого бить и от кого защищаться? Сперва
он намерен был хватить по скуле пожилого собрата, но, поразмыслив, решил,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг