я помню, помню! Зачем вы говорите, что я смотрел и ничего не видел? И если
бы только это не случилось, то всё бы воскресло. Ведь рассказывала же она
мне еще третьего дня, когда разговор зашел о чтении и о том, что она в эту
зиму прочитала, - ведь рассказывала же она и смеялась, когда припомнила эту
сцену Жиль Блаза с архиепископом Гренадским. И каким детским смехом, милым,
точно как прежде в невестах (миг! миг!); как я был рад! Меня это ужасно
поразило, впрочем, про архиепископа: ведь нашла же она, стало быть, столько
спокойствия духа и счастья, чтобы смеяться шедевру, когда сидела зимой.
Стало быть, уже вполне начала успокоиваться, вполне начала уже верить, что я
оставлю ее так. "Я думала, что вы меня оставите так", - вот ведь что она
произнесла тогда во вторник! О, десятилетней девочки мысль! И ведь верила,
верила, что и в самом деле всё останется так: она за своим столом, а я за
своим, и так мы оба, до шестидесяти лет. И вдруг - я тут подхожу, муж, и
мужу надо любви! О недоразумение, о слепота моя!
Ошибка тоже была, что я на нее смотрел с восторгом; надо было
скрепиться, а то восторг пугал. Но ведь и скрепился же я, я не целовал уже
более ее ног. Я ни разу не показал виду, что... ну, что я муж, - о, и в уме
моем этого не было, я только молился! Но ведь нельзя же было совсем молчать,
ведь нельзя же было не говорить вовсе! Я ей вдруг высказал, что наслаждаюсь
ее разговором и что считаю ее несравненно, несравненно образованнее и
развитее меня. Она очень покраснела и конфузясь сказала, что я
преувеличиваю. Тут я, сдуру-то, не сдержавшись, рассказал, в каком я был
восторге, когда, стоя тогда за дверью, слушал ее поединок, поединок
невинности с той тварью, и как наслаждался ее умом, блеском остроумия и при
таком детском простодушии. Она как бы вся вздрогнула, пролепетала было
опять, что я преувеличиваю, но вдруг всё лицо ее омрачилось, она закрылась
руками и зарыдала... Тут уж и я не выдержал: опять упал перед нею, опять
стал целовать ее ноги, и опять кончилось припадком, так же как во вторник.
Это было вчера вечером, а наутро...
Наутро?! Безумец, да ведь это утро было сегодня, еще давеча, только
давеча!
Слушайте и вникните: ведь когда мы сошлись давеча у самовара (это после
вчерашнего-то припадка), то она даже сама поразила меня своим спокойствием,
вот ведь что было! А я-то всю ночь трепетал от страху за вчерашнее. Но вдруг
она подходит ко мне, становится сама передо мной и, сложив руки (давеча,
давеча!), начала говорить мне, что она преступница, что она это знает, что
преступление ее мучило всю зиму, мучает и теперь... что она слишком ценит
мое великодушие... "я буду вашей верной женой, я вас буду уважать..." Тут я
вскочил и как безумный обнял ее! Я целовал ее, целовал ее лицо, в губы, как
муж, в первый раз после долгой разлуки. И зачем только я давеча ушел, всего
только на два часа... наши заграничные паспорты... О боже! Только бы пять
минут, пять минут раньше воротиться!.. А тут эта толпа в наших воротах, эти
взгляды на меня... о господи!
Лукерья говорит (о, я теперь Лукерью ни за что не отпущу, она всё
знает, она всю зиму была, она мне всё рассказывать будет), она говорит, что,
когда я вышел из дому, и всего-то минут за двадцать каких-нибудь до моего
прихода, - она вдруг вошла к барыне в нашу комнату что-то спросить, не
помню, и увидала, что образ ее (тот самый образ богородицы) у ней вынут,
стоит перед нею на столе, а барыня как будто сейчас только перед ним
молилась. "Что вы, барыня?" - "Ничего, Лукерья, ступай... Постой,
Лукерья", - подошла к ней и поцеловала ее. "Счастливы вы, говорю, барыня?" -
"Да, Лукерья" - "Давно, барыня, следовало бы барину к вам прийти прощения
попросить... Слава богу, что вы помирились" - "Хорошо, говорит, Лукерья,
уйди, Лукерья", - и улыбнулась этак, да странно так. Так странно, что
Лукерья вдруг через десять минут воротилась посмотреть на нее: "Стоит она у
стены, у самого окна, руку приложила к стене, а к руке прижала голову, стоит
этак и думает. И так глубоко задумавшись стоит, что и не слыхала, как я стою
и смотрю на нее из той комнаты. Вижу я, как будто она улыбается, стоит,
думает и улыбается. Посмотрела я на нее, повернулась тихонько, вышла, а сама
про себя думаю, только вдруг слышу, отворили окошко. Я тотчас пошла сказать,
что "свежо, барыня, не простудились бы вы", и вдруг вижу, она стала на окно
и уж вся стоит, во весь рост, в отворенном окне, ко мне спиной, в руках
образ держит. Сердце у меня тут же упало, кричу: "Барыня, барыня!" Она
услышала, двинулась было повернуться ко мне, да не повернулась, а шагнула,
образ прижала к груди и - и бросилась из окошка!"
Я только помню, что, когда я в ворота вошел, она была еще теплая.
Главное, они все глядят на меня. Сначала кричали, а тут вдруг замолчали и
все передо мной расступаются и... и она лежит с образом. Я помню, как во
мраке, что я подошел молча и долго глядел, и все обступили и что-то говорят
мне. Лукерья тут была, а я не видал. Говорит, что говорила со мной. Помню
только того мещанина: он всё кричал мне, что "с горстку крови изо рта вышло,
с горстку, с горстку!", и указывал мне на кровь тут же на камне. Я, кажется,
тронул кровь пальцем, запачкал палец, гляжу на палец (это помню), а он мне
всё: "С горстку, с горстку!"
- Да что такое "с горстку"? - завопил я, говорят, изо всей силы, поднял
руки и бросился на него...
О, дико, дико! Недоразумение! Неправдоподобие! Невозможность!
IV. ВСЕГО ТОЛЬКО ПЯТЬ МИНУТ ОПОЗДАЛ
А разве нет? Разве это правдоподобно? Разве можно сказать, что это
возможно? Для чего, зачем умерла эта женщина?
О, поверьте, понимаю; но для чего она умерла - все-таки вопрос.
Испугалась любви моей, спросила себя серьезно: принять или не принять, и не
вынесла вопроса, и лучше умерла. Знаю, знаю, нечего голову ломать: обещаний
слишком много надавала, испугалась, что сдержать нельзя, - ясно. Тут есть
несколько обстоятельств совершенно ужасных.
Потому что для чего она умерла? все-таки вопрос стоит. Вопрос стучит, у
меня в мозгу стучит. Я бы и оставил ее только так, если б ей захотелось,
чтоб осталось так. Она тому не поверила, вот что! Нет, нет, я вру, вовсе не
это. Просто потому, что со мной надо было честно: любить так всецело любить,
а не так, как любила бы купца. А так как она была слишком целомудренна,
слишком чиста, чтоб согласиться на такую любовь, какой надо купцу, то и не
захотела меня обманывать. Не захотела обманывать полулюбовью под видом любви
или четвертьлюбовью. Честны уж очень, вот что-с! Широкость сердца-то хотел
тогда привить, помните? Странная мысль.
Ужасно любопытно: уважала ли она меня? Я не знаю, презирала ли она меня
или нет? Не думаю, чтоб презирала. Странно ужасно: почему мне ни разу не
пришло в голову, во всю зиму, что она меня презирает? Я в высшей степени был
уверен в противном до самой той минуты, когда она поглядела на меня тогда с
строгим удивлением. С строгим именно. Тут-то я сразу и понял, что она
презирает меня. Понял безвозвратно, навеки! Ах, пусть, пусть презирала бы,
хоть всю жизнь, но - пусть бы она жила, жила! Давеча еще ходила, говорила.
Совсем не понимаю, как она бросилась из окошка! И как бы мог я предположить
даже за пять минут? Я позвал Лукерью. Я теперь Лукерью ни за что не отпущу,
ни за что!
О, нам еще можно было сговориться. Мы только страшно отвыкли в зиму
друг от друга, но разве нельзя было опять приучиться? Почему, почему мы бы
не могли сойтиться и начать опять новую жизнь? Я великодушен, она тоже - вот
и точка соединения! Еще бы несколько слов, два дня, не больше, и она бы всё
поняла.
Главное, обидно то, что всё это случай - простой, варварский, косный
случай. Вот обида! Пять минут, всего, всего только пять минут опоздал! Приди
я за пять минут - и мгновение пронеслось бы мимо, как облако, и ей бы
никогда потом не пришло в голову. И кончилось бы тем, что она бы всё поняла.
А теперь опять пустые комнаты, опять я один. Вон маятник стучит, ему дела
нет, ему ничего не жаль. Нет никого - вот беда!
Я хожу, я всё хожу. Знаю, знаю, не подсказывайте: вам смешно, что я
жалуюсь на случай и на пять минут? Но ведь тут очевидность. Рассудите одно:
она даже записки не оставила, что вот, дескать, "не вините никого в моей
смерти", как все оставляют. Неужто она не могла рассудить, что могут
потревожить даже Лукерью: "Одна, дескать, с ней была, так ты и толкнула ее".
По крайней мере, затаскали бы без вины, если бы только на дворе четверо
человек не видали из окошек из флигеля и со двора, как стояла с образом в
руках и сама кинулась. Но ведь и это тоже случай, что люди стояли и видели.
Нет, всё это - мгновение, одно лишь безотчетное мгновение. Внезапность и
фантазия! Что ж такое, что перед образом молилась? Это не значит, что перед
смертью. Всё мгновение продолжалось, может быть, всего только каких-нибудь
десять минут, всё решение - именно когда у стены стояла, прислонившись
головой к руке, и улыбалась. Влетела в голову мысль, закружилась и - и не
могла устоять перед нею.
Тут явное недоразумение, как хотите. Со мной еще можно бы жить. А что
если малокровие? Просто от малокровия, от истощения жизненной энергии?
Устала она в зиму, вот что...
Опоздал!!!
Какая она тоненькая в гробу, как заострился носик! Ресницы лежат
стрелками. И ведь как упала - ничего не размозжила, не сломала! Только одна
эта "горстка крови". Десертная ложка то есть. Внутреннее сотрясение.
Странная мысль: если бы можно было не хоронить? Потому что если ее унесут,
то... о нет, унести почти невозможно! О, я ведь знаю, что ее должны унести,
я не безумный и не брежу вовсе, напротив, никогда еще так ум не сиял, - но
как же так опять никого в доме, опять две комнаты, и опять я один с
закладами. Бред, бред, вот где бред! Измучил я ее - вот что!
Что мне теперь ваши законы? К чему мне ваши обычаи, ваши нравы, ваша
жизнь, ваше государство, ваша вера? Пусть судит меня ваш судья, пусть
приведут меня в суд, в ваш гласный суд, и я скажу, что я не признаю ничего.
Судья крикнет: "Молчите, офицер!" А я закричу ему: "Где у тебя теперь такая
сила, чтобы я послушался? Зачем мрачная косность разбила то, что всего
дороже? Зачем же мне теперь ваши законы? Я отделяюсь". О, мне всё равно!
Слепая, слепая! Мертвая, не слышит! Не знаешь ты, каким бы раем я
оградил тебя. Рай был у меня в душе, я бы насадил его кругом тебя! Ну, ты бы
меня не любила, - и пусть, ну что же? Всё и было бы так, всё бы и оставалось
так. Рассказывала бы только мне как другу, - вот бы и радовались, и смеялись
радостно, глядя друг другу в глаза. Так бы и жили. И если б и другого
полюбила, - ну и пусть, пусть! Ты бы шла с ним и смеялась, а я бы смотрел с
другой стороны улицы... О, пусть всё, только пусть бы она открыла хоть раз
глаза! На одно мгновение, только на одно! взглянула бы на меня, вот как
давеча, когда стояла передо мной и давала клятву, что будет верной женой! О,
в одном бы взгляде всё поняла!
Косность! О, природа! Люди на земле одни - вот беда! "Есть ли в поле
жив человек?" - кричит русский богатырь. Кричу и я, не богатырь, и никто не
откликается. Говорят, солнце живит вселенную. Взойдет солнце и - посмотрите
на него, разве оно не мертвец? Всё мертво, и всюду мертвецы. Одни только
люди, а кругом них молчание - вот земля! "Люди, любите друг друга" - кто это
сказал? чей это завет? Стучит маятник бесчувственно, противно. Два часа
ночи. Ботиночки ее стоят у кроватки, точно ждут ее... Нет, серьезно, когда
ее завтра унесут, что ж я буду?
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 01.09.2006 15:27
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг