было видно, что весь он состоит из более мелких зигзагов, которые раньше,
при медленном движении ленты, сливались и образовывали утолщения линии.
Значит, колебания тока в мозгу происходят с гораздо большей частотой, чем
думали до сих пор!
Но что это? Профессор склонился над новой цереброграммой. Да, да:
линии опять не были одинаковой толщины. Они тоже слагались из еще более
быстрых колебаний светового зайчика! Но ведь это... - профессор быстро
прикинул возможную скорость новых колебаний - это радиочастота! Значит,
должны быть и волны, лучи!
Вот, вот!.. Ничего неожиданного и тем более невероятного не произошло.
В глубине сознания Ридан давно уже догадывался, что так и должно быть.
Картина электрической жизни мозга становилась все более ясной. Теперь
понятно, откуда взялись эти сравнительно медленные колебания тока, которые
так ясно фиксировались на фотографической ленте и сбивали с толку всех
исследователей. Это были так называемые в электротехнике "биения". Они
получались в результате одновременного действия на приемный аппарат
нескольких - и, очевидно, весьма многих, - волн разных частот. Их колебания
то совпадали по направлению, складывались, и тогда на ленте получались
усиленные, высокие, медленно спадающие взмахи, то, наоборот, действовали в
противоположных направлениях и поглощали одно другое, постепенно затухая.
Правда, "биения", изображенные на цереброграммах, дают некоторое
представление о деятельности мозга. Эти физические суммы колебаний все-таки
характерны для каждого раздражения, для каждого состояния. По ним можно
изучать мозг, определять расположение и границы его отдельных областей. Но
"биения" - это только случайное отражение действующих в мозгу электрических
сил. Действуют же те элементарные волны, из которых слагаются эти "биения".
Ими-то и нужно овладеть, чтобы получить власть над организмом.
Теперь когда Ридан убедился, что токи в мозгу пульсируют со страшной
скоростью - не меньшей, чем миллионы, может быть, миллиарды колебаний в
секунду, - он был уверен, что существует и излучение мозга. Оно не могло не
существовать! Такие токи создают вокруг себя электрические и магнитные
поля, порождают электромагнитные волны, которые должны неминуемо
распространяться вокруг.
Их, очевидно, можно поймать, хотя бы на самом коротком расстоянии.
Никому из ученых еще не удалось этого сделать.
Поймать! Только тогда можно будет окончательно убедиться в
правильности всех выводов.
Ридан почти не сомневался, что контрольный опыт подтвердит его
предположения.
Он обнажил участок зрительной области мозга кролика и закрепил
приемную иглу на расстоянии всего двух миллиметров от мозгового вещества.
Все остальное пространство вокруг иглы - этой импровизированной серебряной
антенны - было заэкранировано свинцом, чтобы никакие случайные волны извне
не могли подействовать на иглу.
Полная темнота. Кролик не должен ничего видеть. Нажимом кнопки
профессор включил осциллограф и вслед за этим дал две вспышки маленькой
электрической лампочки перед глазами кролика.
Через двадцать минут Ридан держал в руках проявленную ленту.
Ровная, прямая линия пересекала ее по всей длине. Никаких колебаний...
Несколько раз Ридан повторил опыт, но неизменно получал ту же
невозмутимую ровную линию.
Значит... излучения нет?
Потянулись дни напряженных размышлений. В чем ошибка - в логике самого
вывода или в методе проверки? Десятки раз Ридан проверял свои рассуждения,
менял условия опыта. Результат был тот же. Никаких волн около мозга его
приборы не обнаруживали.
Это были дни мучительных творческих исканий и сомнений. В жизни ученых
нередки такие тяжелые этапы, когда мысль бьется в тупике, из которого во
что бы то ни стало должен быть найден выход. Мобилизуются все внутренние и
внешние ресурсы - знания, изобретательность, технические средства.
Ридан и так уже вышел за пределы своего круга знаний. Он штудировал
волновую механику. Теперь он чувствовал, что не хватает знаний по
радиотехнике.
- Нельзя же все знать! - восклицал он в минуты отчаяния.
В эти дни Ридан испытывал нечто вроде угрызений совести. Он обвинял
себя в невежестве. Пусть его не обучали как следует физике в
университете, - тогда это не считалось нужным, а биологи и физики
рассматривались почти как разные породы людей, - но сам то он давно должен
был понять, что это - абсурд, что каждый исследователь природы обязан знать
физику, особенно электричество, досконально, от гальванизма до
радиотехники!
Бичуя себя, Ридан со свойственной ему горячностью увлекался,
преувеличивал свой "профанизм" и забывал, что солидную часть этой
обетованной электрической страны он все же успел покорить.
Не был Ридан и одиноким в своей работе. Напротив, его общительность,
склонность "обговаривать" свои мысли и "творить вслух" приводили к тому,
что все сотрудники, вплоть до техников и лаборантов оказывались в курсе его
идей и затруднений, всех он заставлял думать, искать, оспаривать,
опровергать его. Ридан подбирал свой коллектив осторожно, расчетливо. В
него вошли серьезные, уже показавшие себя самостоятельными исследователями
физиологи, гистологи, цитологи, биохимики, причем не только сторонники
ридановских идей, но и скептики и, даже, противники - их Ридан особенно
ценил.
Но главного - физиков - не было. Еще в самом начале, намечая штаты,
Ридан думал заполнить их преимущественно биофизиками, и потому немедленно
раскинул свои сети в соответствующих "водах" науки. Улов оказался скудным и
тощим. Это были слабоватые физиологи, со слабой физической подготовкой. Они
"изучали биотоки", но никаких идей, никаких творческих исканий в их работе
Ридан не обнаружил и сразу от них отказался.
Тогда была организована облава на "чистых" физиков -
электриков-волновиков. "Ну этими-то хоть пруд пруди", - говорил Ридан,
радуясь теперь, что освободился от биофизиков. К этому времени он уже знал,
что ему нужны электрики именно такого профиля. Однако и тут ничего не
вышло. Ни один дельный физик-волновик не пожелал переключиться на изучение
физиологических проблем. У них было достаточно своих интересов, своих идей.
Ридан не оставил надежды, продолжал искать, хотя и не так энергично, как
прежде. Поиски эти в какой-то степени облегчили положение, образовался круг
новых знакомых, которые охотно помогали Ридану советами в трудных случаях.
Так было и теперь. Один из физиков, даже не зная как следует, в чем
дело, и не подозревая, каким откровением звучат для Ридана его слова,
сказал ему просто:
- Если вы уверены, что эти излучения существуют и что они
неопределенно малы, почему бы вам не попробовать применить недавно
изобретенный динатронный усилитель? Он ведь как раз предназначен для очень
слабых начальных токов.
На другой же день Ридан, не желая никому поручать такое ответственное
дело, оказался сам в Ленинграде, у изобретателя этого замечательного
электронного прибора. Скромный инженер совершенно покорил профессора своим
произведением Это была небольшая изящная трубка; едва уловимые
первоначальные токи, проходя через нее усиливались в десятки миллионов раз.
Без всяких ламп! Трубка могла работать и в качестве фотоэлемента; она
усиливала токи, возникавшие в ней под действием самого слабого света извне.
Изобретатель показал Ридану несколько поразительных "фокусов". Трубка
включала свет в комнате, когда профессор, стоя в темноте на расстоянии
нескольких метров от нее, раскуривал, задыхаясь и кашляя с непривычки,
папиросу. Радиоприемник, снабжённый этой трубкой, не требовал тока для
накала и мог работать от любого источника света в комнате. Соединенная с
микрофоном и репродуктором трубка делала слышными на всю комнату "шаги"
мухи, бегавшей в папиросной коробке.
Восхищенный, Ридан рассказал инженеру о своих затруднениях. Можно ли
использовать трубку для усиления биотоков? Инженер не сомневался в этом и
объяснил, как это сделать.
Окрыленный надеждой, с драгоценным свертком в руках, Ридан вернулся в
Москву и тотчас же принялся со своими помощниками устанавливать чудесную
трубку.
Вот, наконец, все готово Ридан снова почувствовал знакомое волнение
перед решающим опытом.
Опять появились кролик с трепанированным черепом, серебряная антенна,
свинцовый экран.
Тишина. Тьма. Две вспышки маленькой лампочки...
Когда принесли готовую лентy, профессор развернул ее сразу, порывистым
движением руки.
- Ага, есть!
Лента была сплошь исчерчена неправильными, прыгающими зигзагами.
Прищурив глаза, чтобы выделить из хаоса этих прыжков преобладающее
направление кривой, Ридан разобрал знакомый рисунок электрических
импульсов, которые всегда появлялись в мозгу при внезапном действии света
на глаза.
Волны мозга были пойманы!
Теперь становилась понятной одна из загадок, которую давно уже тщетно
старались разгадать физиологи: как перескакивает возбуждение с одного нерва
на другой, или с одной нервной клетки на другую, когда между ними нет
непосредственного контакта.
Не нужно никакого контакта! Он совсем необязателен для
электромагнитных волн, которые могут распространяться и без всяких
проводников.
Так, настойчиво, неуклонно, уверенно двигался Ридан по намеченному
пути.
С утра профессор ставил опыты, обходил лаборатории, проверял работу
сотрудников и давал им указания. Вечером он обычно расстилал на своем столе
последние цереброграммы и углублялся в их изучение. Что-то вычислял,
записывал в свою большую книгу-тетрадь, иногда чертил на миллиметровке
какие-то кривые и вклеивал эти чертежики в ту же тетрадь. Цереброграммы
давали богатейший материал для размышлений и новых идей, которые на
следующее же утро проверялись новыми сериями опытов.
После одиннадцати, перед сном, Ридан читал. Советские и иностранные
журналы, по которым он следил за работой других исследователей биотоков,
отнимали довольно много времени. Вначале эти сведения помогали Ридану
ориентироваться, он находил в них полезные для себя указания. Но уже через
год стало ясно, что он обогнал своих заграничных коллег. Работы Бергера,
Эдриана и других стали пройденными вехами на пути Ридана.
С некоторыми из них он переписывался. Однажды Джеспер прислал ему
письмо, в котором восхищался выводами Ридана о связи определенных рисунков
биотоков со структурой различных зон мозговой коры у высших животных. Он
поражался, как Ридан в такой короткий срок мог провести эту удивительную
работу, и с сожалением констатировал, что не обладает такими средствами,
чтобы приобретать в течение года хотя бы двух обезьян, десяток собак и штук
тридцать кроликов.
Ридан усмехнулся, перебирая кипу бумаг, лежащую на углу его
письменного стола. Он вытащил листок. Это была копия сметы, которую он
недавно отослал в Академию. Уголок листка пересекала резолюция:
"Утвердить". Ридан теперь с особенным удовольствием прочитал знакомый
список:
"В счет ассигнованных вами сумм на ближайшее полугодие, прошу
выделить...
Список согласован с администрацией Государственного зооцентра:
Гориллу................ 1
Шимпанзе............... 1
Собак.................. 50
Кроликов............... 500
Ежей................... 10
Удава.................. 1
Карпов однолетних..... 10
Карпов шестилетних..... 5
Электрических скатов... 2
Угрей бразильских...... 2
Ворон.................. 15
Филинов................ 2..."
Профессор описал Джесперу условия, какие предоставляет правительство
Советского Союза ученым и научным учреждениям, и приложил эту копию сметы в
качестве иллюстрации.
Ридан видел, что идет впереди всех других электрофизиологов, и это
удесятеряло его кипучую энергию. Кроме того, он чувствовал, что
приближается к цели...
И все же интересы науки не заслоняли от него весь остальной мир. Рано
утром, когда приносили почту, он прежде всего схватывал газеты и, поставив
одну ногу на кресло, склонялся над свежими листами, жадно вылавливая
сообщения о событиях, за которыми следил он изо дня в день.
Днем приходили с занятий Анна и Наташа. После смерти жены у Ридана не
осталось ни одного близкого человека кроме дочери. Тогда это был
долговязый, несколько угловатый подросток, замкнутый, настойчивый и
пытливый. И вот он начал превращаться в девушку. С осторожным вниманием
Ридан следил как природа отделывает свое произведение, как сглаживаются
углы и совершенствуются линии этого бесконечно дорогого существа.
Профессор не был склонен видеть в Анне "гениального ребенка" что
свойственно многим родителям. Он хорошо знал эту распространенную болезнь,
знал как губительно сказывается она на формировании характера ребенка, и
старался быть предельно объективным и сдержанным в оценке свойств и
способностей Анны. В этом не было ни равнодушия, ни суровости. Их взаимная
любовь, глубокая и внимательная, стыдливо избегала внешних, сентиментальных
атрибутов.
Вот Анна выросла.
Не без тайной гордости наблюдал Ридан результаты своей воспитательной
работы. Девушка входила в жизнь легко, радостно. От угловатости и
замкнутости ребенка не осталось и следа.
И все же Ридан частенько подвергал сомнениям свои "объективные
оценки". Знает ли он дочь? Какова она? С удивлением отец убеждался, что он
не может ответить даже на такой, казалось бы простой вопрос: хороша ли она
внешне, красива ли? Все "детали" он, конечно, мог оценить. Рост - хороший,
средний. Сложение - правильное, нормальное, она достаточно развита
физически, сильна - не в ущерб изяществу и женственности. Сочетание
каштановых волос с крупными светло-серыми - в точности отцовскими -
глазами, несомненно ярко и оригинально, это то, что в ней прежде всего
обращает на себя внимание. Нос, пожалуй, великоват, и если бы кончик его не
был слегка вздернут, казался бы слишком тяжелым... А в общем?..
А в общем из всех этих деталей не складывалось для отца то главное,
что так просто определил однажды в Анне Викентий Сергеевич, один из
старинных, еще со студенческих времен, друзей Ридана: "светлая личность",
сказал он. Почему "светлая"? А ее принципиальность, настойчивость,
доходящая до упрямства, ее порой жестковатая прямота?
Но нет. Анна была именно "светлой". Свет шел от спокойных движений, от
ее непосредственности...
Во всяком случае две важные черты, которые Ридан особенно старался
развивать в дочери, свойственны ей несомненно. Честность...
У профессора был свой взгляд на это. Что такое честность? Быть
честным - значит ли это только говорить правду и не обманывать чужого
доверия? Нет, это значит - думать правду и верить людям. Это значит - уметь
видеть мир и людей такими, каковы они есть и любить их. Это особая система
мышления, смелого и простого, свободного от тумана той лживой морали
буржуазного мира, что исподволь обволакивает людей едким налетом
неискренности, отчуждения, вражды.
И честность всегда руководила поступками Анны, влекла к ней всех, кто
ее знал.
Второй чертой была самостоятельность. Теперь Ридан видел: в трудном
положении Анна сумеет найти сама правильный выход. Все реже она обращалась
к кому-либо за советом - как поступить. Зато многие обращались с этим
вопросом к ней, и чем дальше, тем больше, потому что Анна увлекалась
общественной работой и уже чувствовала, что нужна людям.
А несколько месяцев назад Анна была избрана в комитет комсомола. Ридан
понял, что получил "отлично" за свою воспитательную деятельность И эту
оценку он принял с гордостью, тем более глубокой, что лишь немногие из
близких друзей догадались поздравить его по этому поводу.
Не все, однако, было так гладко и безоблачно в отцовской деятельности
Ридана. С раннего детства Анны он втайне мечтал пробудить в ней склонность
к тому кругу явлений, который занимал его самого. В будущем он видел ее
идущей по его стопам, надежным, близким соратником, наконец, - в еще
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг