Однажды он получает приглашение на собрание столичных врачей,
посвященное смотру последних достижений отечественной медицины. Ридан
отправляется, надеясь выловить в сообщениях врачей что-нибудь полезное для
себя, какие-нибудь намеки на "аргументы".
Он сидит в публике и внимательно слушает. Общий вступительный доклад
подводит итоги деятельности здравоохранения в стране. Они замечательны, эти
итоги, они способны переполнить гордостью сердце каждого советского
гражданина. Докладчик показывает диаграммы. Вот как расширяется медицинская
помощь населению: на громадной территории Союза уже нет такого уголка, где
бы не было, по крайней мере, медицинского пункта. Ни одна страна в мире не
тратит столько средств на охрану здоровья людей. Вот армия, оберегающая
здоровье. Вот санатории, больницы, дома отдыха, грандиозная сеть детских
учреждений: нет ребенка, за развитием которого не следил бы врач. Это
материальные предпосылки. А вот результаты. Докладчик с палочкой-указ-кой
устремляется к новой серии диаграмм. Сокращается количество заболеваний.
Круто падает черная линия смертности. Взвивается вверх кривая здорового,
крепкого потомства...
Зал аплодирует. Аплодирует и Ридан.
Начинаются выступления специалистов различных отраслей медицины.
Говорят о новых приемах лечения, о новых лекарствах, новых операциях. Ридан
недоволен. Все это частности, мелочи, обычное во всяком деле
совершенствование старого. Ничего принципиально нового. Общие теоретические
вопросы медицины никем не затрагиваются.
На трибуну выходит один из ортодоксов - автор прошлогодней статьи
против новых идей Ридана. Это интересно...
Он говорит долго. Замечательные диаграммы, которые демонстрировались
здесь, убеждают его в том, что "здравоохранение на верном пути: оно быстро
использует все достижения теории медицины".
Этого не может выдержать Ридан.
- Такой теории нет! - громко восклицает он.
В зале начинается оживление, шум. Публика, узнав Ридана, просит дать
ему слово. Через несколько минут он уже на трибуне.
- Признаюсь, - медленно говорит он в напряженной тишине, - я не
ожидал, что столь авторитетные представители медицинской науки найдут
возможным спрятаться от важных принципиальных вопросов теории за общие
победы здравоохранения. Это в основном не наши победы товарищи.
Здравоохранение - далеко не одна только медицина. Эти победы принадлежат
социализму. Улучшение условий труда, питания, жилищ, отдыха, лечебной
помощи и так далее, - вот что, а не развитие самой медицинской теории
привело к этим победам...
- Неверно!.. Мы лечим людей! - обиженно выкрикивает кто-то.
- Мы лечим людей уже тысячи лет. И во многих случаях хорошо лечим. Я
говорю о том, что если линия здоровья в нашей стране за последнюю четверть
века пошла круто вверх, то это случилось совсем не потому, что наша
врачебная наука одержала какие-то серьезные теоретические победы за это
время. Наоборот, я утверждаю, что она сильно отстает в своем развитии от
других наук!
С блестящей эрудицией Ридан доказывает это интересными фактами,
сравнениями. И в каждом новом слове трепещет его живая, собственная
мысль, - чего так не хватало его предшественнику на трибуне.
- Будем откровенны, товарищи. Разве, приступая к лечению больного мы
бываем когда-нибудь твердо уверены в том, что мы его вылечим? Лучшие люди
страны преждевременно уходят от нас несмотря на то, что все средства, все
силы медицины мобилизуются на их спасение. В чем тут дело? Да в том, что мы
не имеем правильного представления о самом существе тех процессов, которые
происходят в больном организме...
Ридан увлекается, становится все более резким. Может быть, более
резким, чем следовало бы сейчас.
Но это его стиль - ничего не сглаживать, не прятать, наоборот,
выпячивать все острые углы.
Все слушают с волнением. Почти каждая его мысль вызывает движение в
зале - одни возмущаются, другие аплодируют.
- Разве это не так? - продолжает Ридан. - Разве мы знаем, что такое
ревматизм? Или многие кожные, нервные, "конституциональные" болезни? Не
знаем! А лечим и вылечиваем. Но разве это наука? Так лечились и дикари,
которые во многих случаях прекрасно знали, что надо делать при появлении
определенных признаков болезни. От них и мы кое-чему научились, например
применению хинина, нашего основного средства против малярии. Так лечатся и
животные: собаки жуют траву...
Крики возмущения снова сливаются с аплодисментами.
- Многим это горько слышать, - серьезно говорит Ридан. - Но эта
горечь, я убежден, нам сейчас полезнее, чем сладкие звуки победных литавр.
Именно об этом надо говорить. Медицина издавна привыкла, чтобы о ее тайнах
не говорили вслух или на общепонятном языке. Может быть и это сыграло роль
в ее отставании...
Недавно один мой знакомый пациент проделал интересную работу. Заболев
сильнейшим насморком, он пошел по врачам и начал записывать советы, которые
они ему давали. Получилась недурная коллекция методов лечения. Разрешите
огласить. Четыре врача рекомендовали капли в нос и дали четыре разных
рецепта этих капель. Затем идут: вдувание борной кислоты, приемы аспирина
внутрь, прогревание синим светом, горчичные ванны для ног. Узнав из газет о
новом, радикальном способе лечения насморка - втиранием змеиного яда в
ладонь руки, больной обратился к известному ларингологу, который дал ему
лучший совет: не тратить времени на посещение врачей и ждать, когда насморк
сам пройдет, ибо для лечения данной формы заболевания (сенной насморк)
медицина средств не знает.
Зал разражается громким смехом. Ридан ждет, улыбаясь, потом говорит:
- Ни для кого из нас не секрет, товарищи, что это очень характерный
случай для современной медицины. Самое интересное в нем то, что каждый из
перечисленных способов лечения в разных случаях действительно может
излечивать от насморка. Врачи, прописывавшие капли в нос и ванны для ног,
были одинаково правы. Остановись пациент на любом из советов, он мог бы
вылечиться. Но тут же обнаруживается основной порок нашей теории: мы не
можем объяснить, как столь разнородные воздействия, направленные, казалось
бы, на совершенно разные аппараты живого организма, могут приводить к
одинаковому результату. Мы не знаем ни механизма действия лекарства, ни
механизма самого болезненного процесса...
В доказательство Ридан приводит данные из трудов целого ряда
специалистов по разным болезням. Для каждой болезни существует несколько
теорий. Язвы желудка и кишок объясняются десятью разными теориями. Отек -
тоже. Блессинг насчитывает триста пятьдесят теорий для одной
распространенной болезни зубов. Оказывается, нет ни одной болезни, механизм
которой был бы ясен до конца.
- Вот о чем нужно думать, товарищи. Обилие теорий говорит об
отсутствии теории, а значит - о слабости медицины. Хотя мы иногда и
прекрасно лечим, но мы не знаем, что такое болезнь вообще, какова природа
всякого болезненного процесса. И до тех пор, пока мы не будем этого знать,
пока сотни различных теорий не сменятся одной единственной, дающей
представление о самом существе патологических явлений в организме, до тех
пор медицина будет только ремеслом, искусством, а не наукой.
Профессор хотел было на этом закончить, но передумал, последняя мысль
требовала завершения.
- И мы уже сделали немало верных шагов к созданию такой теории, -
продолжал Ридан. - Экспериментальные работы нашего и некоторых других
институтов показывают с очевидностью, что всякая болезнь есть естественный
результат какого-то нарушения нормальной деятельности нервов. Мы доказали,
что достаточно нарушить нервный баланс на любом участке организма, чтобы
вызвать какие угодно известные нам виды болезненных симптомов. Задача
сейчас состоит в том, чтобы овладеть нервами, научиться восстанавливать в
организме нормальный нервный режим.
Однако это тема, требующая особого доклада. Придет время, и мы об этом
поговорим подробно...
После этого "свирепого выступления" еще несколько научных коллективов
переходят в лагерь Ридана.
* * *
Наконец появляются долгожданные "аргументы", Они приходят под скромным
видом новых случайных подтверждений правильности идеи о тесной связи,
существующей между течением болезненных процессов и нервами. Ридану
сообщают из туберкулезной клиники о таком случае: у больного туберкулезом
языка был (по другому поводу) перерезан языкоглоточный нерв, после чего
болезнь быстро пошла на убыль, а палочки Коха перестали размножаться и
стали менее жизнеспособными.
Другой случай: хирург, профессор Невский, широко применявший местное
обезболивание тканей во время операций, констатировал, что впрыскивание
новокаина, как правило, вызывает исчезновение отёков и само по себе
оказывает могучее лечебное действие даже при гнойном перитоните.
Ридан моментально схватывает основное. Он собирает своих помощников,
рассказывает им о новых фактах и делает вывод:
- Перерезка важного нерва, так же как и действие новокаина, выключает
определенный участок нервной сети и тем самым заставляет ее как-то
перестраиваться, приспосабливаться к новым условиям. Таким образом, та
комбинация нервных отношений, которая перед этим сложилась и обусловила
появление явных болезненных симптомов, нарушается, и болезнь уже не находит
почвы для своего развития. Перерезка нервов, конечно, нам не годится; она
неизбежно сама приведет к каким-либо другим болезненным явлениям. Но
анестезия - это замечательно. Она дает только толчок, необходимый для
какого-то незначительного сдвига в нервных функциях, и ничего не разрушает.
Мы сделаем ее могучим рычагом управления болезненными процессами, вот
увидите!
Так зарождается знаменитый метод "блокады".
Вслед за ним появляется "буксация" - своеобразный гидромассаж спинного
мозга, который оказывается также способным временно менять нервные
отношения в организме.
Наступает день, когда к Ридану являются сияющий доктор-маляриолог
Дубравин и его новый сотрудник, аспирант Данько, окончательно поругавшийся
со скептиком-микробиологом Халтов-ским. С видом победителей они кладут на
стол свои трофеи: пачку историй болезни.
- Полная победа, Константин Александрович! - весело кричит Данько. -
Смотрите, тут одиннадцать случаев...
- Постойте, дорогой, так же нельзя, нужно по порядку, - перебивает
доктор. - Давайте уж я расскажу.
Ридан помнит этот знаменательный рассказ в мельчайших подробностях.
- Ну, у нас с малярией дело обстоит так, - говорит Дубравин, - лечим
хинином. Одних вылечиваем, других нет. Считается, что существуют этакие
особые расы плазмодиев - хиноупорные. Ладно. Мы и отобрали сорок человек
таких больных, с разными формами малярии. У всех регулярные приступы
лихорадки; хинин - никакого влияния. И вот мы к обычному хинному лечению
прибавили известный вам массаж спинного мозга - "буксацию". Эта манипуляция
была сделана только один раз каждому больному. Результат: у всех сорока
приступы лихорадки прекратились тотчас после буксации. Вот их истории
болезни... У Дубравина глаза блестят из-за очков.
- Понимаете, Константин Александрович, - нетерпеливо вставляет
Данько, - если бы плазмодии этих больных были действительно хиноупорными,
то...
- Погодите, Данько, - снова останавливает доктор, - есть еще
интересный факт. Среди этих сорока - двое особенно интересны: у них была
тропическая форма, да к тому же хиноупорная. И они выздоровели! Тогда мы
подобрали новую партию из одиннадцати больных только тропической
малярией...
- И совсем перестали давать им хинин!.. - вставляет Данько.
- Да. Перестали. Двенадцать дней выдерживали, чтобы они совсем
очистились от хинина. И тогда сделали им ту же буксацию. Больше ничего.
- Ну? - подгоняет Ридан в величайшем нетерпении.
- Ну, и в десяти случаях из одиннадцати мы получили полное
выздоровление!
- Полное выздоровление?!
- Полное. И плазмодий в их крови, несмотря на неоднократные поиски, не
был обнаружен.
Теперь уже ничто не может удержать Данько.
- Ваши прогнозы подтвердились, Константин Александрович. С микробами
теперь все ясно. Не только в них сидит болезнь. И хинин действует не на
них, а на нервы, как и буксация. И хиноупорен бывает не плазмодий, а
организм. И совсем не нужно охотиться за микробами, а нужно искать способы
такой перестройки нервной системы, при которой будет невозможна болезнь.
Микро-6ы тогда и сами исчезнут вместе с другими признаками болезни...
Ридан не перебивает. Он смотрит на своего ученика с ласковой улыбкой.
* * *
Все эти эпизоды, вся эпопея с нервами, глубоко взволновавшая научный
мир, были теперь для Ридана давно пройденным этапом. Еще продолжались
жестокие споры, осторожные "старики" возводили хитроумные теоретические
сооружения, чтобы защитить свои позиции. Последователи ридановских идей
упорно закладывали крепкий фундамент нового здания медицины.
А Ридан уже шагал куда-то прочь от этой постройки. Электрические
явления в организме, в мозгу поглотили его целиком. Он возился с
гальванометрами и осциллографами, снимал свои бесконечные цереброграммы,
разыскивал каких-то особых радиотехников.
"Талантливый, но увлекающийся и непоследовательный человек", -
говорили о нем в лагере противников. Друзья недоумевали: "Почему вы ушли от
этой работы? Нашли какую-нибудь ошибку?" Ридан весело смеялся.
- Никакой ошибки! Все правильно. Но, друзья мои, помните основную
заповедь ученого-материалиста: всякая научная работа должна быть
ориентирована на достижение очередной необходимой практической цели. Только
тогда она будет плодотворной и в теоретическом отношении. Какая у нас
практическая цель? Вылечивать людей. Не лечить, а вылечивать! Наверняка,
радикально и в кратчайший срок. Как бы ни было отдаленно полное решение
этой задачи, я представляю себе дело так. Человек заболел, приходит к нам.
"Что у вас? Ага! Пожалуйста: через восемь дней будете здоровы". Вот на что
нужно ориентироваться в нашей работе. Мы выяснили роль нервной системы в
патологии. Это, конечно, очень важно для решения задачи; мы теперь знаем,
по крайней мере, где протекает болезнь. Далее, нужно научиться управлять
этими неведомыми процессами в нервах. Значит, очередная задача теперь -
узнать, что такое нервы, что в них происходит До сих пор наша наука этого,
к сожалению, не знает. Вот я этим и занимаюсь...
Ридан узнал. Это произошло в ту ночь - помните? - когда профессор
вернулся домой после грозы. Кролики, соединенные проводами... Анна,
Наташа... Рассвет...
Все тогда стало ясным. Гипотеза превратилась в теорию, которая делала
понятной основу сложной системы управления живым организмом. Оставалось
овладеть этой системой, подчинить ее человеческой воле.
Ридан знал, что для этого нужно. Нужно искусственно воспроизвести те
электрические импульсы, которые дают мозгу власть над организмом. Нужно
создать физический источник этих импульсов и потом заменить действие мозга
действием прибора в тех случаях, когда это нужно.
Тогда... о, тогда осуществятся самые невероятные мечты человека о
полном освобождении от болезней, преждевременно разрушающих его организм, о
долгой, сверкающей здоровьем жизни.
Ридан не мог сам создать такой прибор; мало того, он видел, что своим
открытием заставил биологию обогнать физику. Физика, техника еще не были в
состоянии воспроизвести колебания, возникающие в мозгу.
- Что же делать?
Ридан прекратил работу в лаборатории. Основной опыт был неоднократно
проверен в разных вариантах, с разными животными; начинали накапливаться
новые интересные наблюдения, но это были уже детали, работать над которыми
следовало бы только в том случае, если бы Ридан был уверен, что источник
мозговых импульсов может быть сконструирован.
Он заперся в своем кабинете, бесшумно шагал по огромному глубокому
ковру из угла в угол, и с таким усердием теребил свою мягкую серебристую
бородку, как будто именно в ней заключалось решение.
Привычка самостоятельно справляться с любыми затруднениями в работе то
и дело подкидывала ему предательскую мысль: а не взяться ли самому всерьез
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг