- Погодите, погодите, - повторяет Ридан.
Через несколько часов погибают две собаки из пяти. Вскрытие
показывает: обильные кровоизлияния в легких и многочисленные язвы в желудке
и кишках. Все это делает шарик в мозгу. Пять контрольных животных "без
шарика" совершенно здоровы.
Те же явления происходят у собак, которым была проделана зубная
операция: язвы, поражения глаз, кровоизлияния в легких, смерть.
Слабые дозы токсинов дифтерита и столбняка, действовавшие короткое
время на зубной нерв, не вызывают ни дифтерита, ни столбняка, но тоже
приводят к язвам, кровоизлияниям в легких и смерти животных.
Рассечение седалищного нерва на левом бедре влечет за собой отёк,
затем прогрессирующую язву на стопе. Начинается гангрена, отпадают целые
фаланги пальцев. Через некоторое время эта картина повторяется на правой
ноге, хотя нерв на правой стороне не подвергался никаким операциям.
Факты накапливаются, тетради всех лабораторий набухают от записей.
Опыты еще идут, но Ридан уже видит, что идея верна, проверена, доказана.
Тогда он созывает совещание сотрудников института. Один за другим с
кратким сообщением о результатах выступают руководители всех лабораторий,
принимавших участие в опытах. Каждый должен знать, что получилось у других.
Сам Ридан пока молчит. Он один знает все работы и мог бы просто изложить их
смысл и выводы, но нет, лучше пусть люди сами попытаются обобщить
результаты опытов, понять идею. Она сложна, очень нова, и сформулировать ее
не всякий решится - это значило бы отказаться от взглядов, которые еще
кажутся незыблемыми.
Наконец Ридан впервые вслух произносит эти слова.
- Итак, можно констатировать, - говорит он, - что в наших опытах,
воздействуя разными способами непосредственно на нервы, мы вызываем в
организме воспаления, отеки, язвы, опухоли, то есть почти все известные
медицине виды болезненных симптомов. Это значит, что именно нервы, нервная
система руководят развитием всякого патологического процесса. Всякая
болезнь есть результат каких-то изменений, каких-то нарушений в
деятельности нервов. Теперь впервые становится ясной схема болезненного
процесса. Организм весь пронизан нервами, соединенными в единую стройную
систему. И нет такой точки, такой клетки в организме, судьба которой не
зависела бы от влияния нервной сети. Покуда эта сеть работает нормально,
организм здоров; это значит, что все функции в нем совершаются нормально.
Ведь функциями управляют нервы!
Но вот на каком-нибудь участке нервная сеть получает повреждение.
Пусть это будет укус ядовитого насекомого, химический ожог, под действием
которого работа нервов на данном участке нарушается хотя бы временно.
Соседние участки нервной системы, связанные в своей деятельности с
пораженным участком, вынуждены как-то перестроиться, приспособиться к
происшедшему изменению. Затем перестраиваются еще более отдаленные участки.
Так начинается перестройка внутри нервной системы. Она захватывает все
новые и новые участки и, наконец, приводит к какой-то иной комбинации
нервных отношений, при которой становятся неизбежными явные признаки
болезни. До сих пор медицина уделяет заболеванию нервов особое место,
особую главу патологии. Изучая болезни, она только в некоторых случаях
принимает в расчет нервы. Это ошибка! Теперь мы можем утверждать, что нет
такой болезни, в которой нервы не только не принимали бы участия, но не
играли бы ведущую и решающую роль.
А отсюда следует, что и лечить болезни можно, воздействуя на нервную
сеть. Медицина, применяя свои обычные методы лечения, так и делает, хотя
обычно она сама об этом и не подозревает. В этом ее несовершенство.
Ридан встал.
Мы открываем новую главу в истории медицины. Вопросы есть?
Ошеломленные новыми мыслями, слушатели несколько мгновений сидят
неподвижно. Потом сразу поднимаются несколько рук.
- А микробы?
- А инфекционные заболевания?
Ридан смеется.
- Я так и думал. Чем неожиданнее мысль, тем больше в ней неясного.
Предлагаю на этом, товарищи, закончить наше совещание. Обдумайте эту новую
концепцию. Многое, я уверен, само собой станет ясным, лишние вопросы
отпадут, останутся самые дельные. В ближайшие дни соберемся снова.
* * *
Опыты с животными продолжаются.
Почти каждое утро приходит грузовик и привозит десяток-два новых
собак.
В бактериологической лаборатории начинается война. Два лагеря
определились там сразу же после выступления Ридана. Руководитель
лаборатории, профессор Халтовский, известный своими блестящими работами по
микробиологии, возглавляет сопротивление. Видя, что большинство его
сотрудников уже увлечено идеей Ридана, он начинает действовать со
свойственной ему деликатностью и какой-то едкой нежностью.
- Константин Александрович - горячий человек, - говорит он. - К
сожалению, в науке это не всегда... помогает. Он говорит: "все болезни",
"все патологические процессы". Боюсь, что это ошибка и нам следует вовремя
уберечь от нее профессора. Почему "все"?! Ну, а, скажем, инфекционные
заболевания? Их тоже организуют нервы? Значит, вся борьба с микробами на
смарку? Микробы не при чем? Значит, величайшие открытия Пастера, Мечникова,
Дженнера, Эрлиха и других знаменитых ученых, благодаря которым человечество
избавилось от ужасов оспы, дифтерита, сифилиса, - ошибка?!
Ридановцы молчат. Тяжелая артиллерия профессорских аргументов
подавляет своей авторитетностью. И нотки "справедливого возмущения",
уместно звучавшие в словах профессора, так убедительны. Правда, не хватает
ясности. Так ли уж неизбежно тревожить имена столпов?
Аспирант-комсомолец Данько ищет ясности, насупившись и уродуя в руках
спичечную коробку. Спички в ней уже перестали держаться и то и дело
выпадают на пол.
А все-таки эти экспериментальные язвы на ногах получаются именно от
раздражения нерва в отдаленном пункте, а не от микроба, - упрямо произносит
Данько и сразу переводит спор с туманных высот в область конкретных
представлений и фактов. - Каждый раз эта операция неизбежно приводит к
язвам. Куркин это доказал. Тут сомнений не может быть. Знаете, сколько он
таких операций проделал?
Халтовский дергает усом, нервно покусывая верхнюю губу.
- Хорошо! Но ведь мы же убедились, что все эти язвы кишат обычными для
них микробами? Или, по-вашему, микробы тоже появляются в результате
раздражения нерва?
Данько молчит.
- Попробуйте-ка получить экспериментальную язву без микробов, чисто
нервным путем, - язвительно подчеркивает микробиолог, шевеля в воздухе
пальцами.
Можно подумать, что разговор этот передается по какому-то
институтскому нерву в отдаленный пункт - к Ридану. Он вдруг появляется в
лаборатории.
- Вот что, товарищи. Язвы на стопе возникают в результате одного
только воздействия на нервную систему. Факт доказан. Между тем язвенный
процесс во всех наших экспериментах сопровождается появлением обычной для
него бактериальной флоры. Попробуйте-ка разобраться, в чем тут дело.
И он уходит.
Халтовский мрачно смотрит в пространство; ус его подергивается.
А Данько поднимает голову и улыбается товарищам.
* * *
Между тем слухи о ридановских опытах разбегаются из института. В
научных учреждениях, в клиниках, в семьях ученых возникают споры,
намечается раскол; одни уже находят в новой теории объяснение многих
непонятных явлений, другие трепещут перед возможным потрясением основ.
Ридан знает все это. Ему рассказывают сотрудники, ему звонят; наконец,
приходят посетители, чтобы получить указания и в своих учреждениях начать
новые исследования.
В один прекрасный день аспирант Данько оказывается в Тропическом
институте, где у него целая группа знакомых докторов и аспирантов. На него
нападают с расспросами, но он ограничивается короткой информацией и
отклоняет дебаты. Некогда, он - по делу.
- Для того, чтобы избавить человека от малярии, вы стремитесь
уничтожить малярийные плазмодии в его крови. Так?
Начало принципиальное и интригующее. Институтцы затихают, предвкушая
новые откровения, и с готовностью подтверждают:
- Так, так.
- С этой целью вы даете больному хинин, который и убивает плазмодии.
Так?
- Так.
- Разрешите маленький эксперимент. Дайте немного крови.
Свежей малярийной крови, наполненной живыми плазмодиями. Кубика
два-три.
Кровь приносят в термостате, сохраняющем температуру тела. Другой
термостат специально приспособлен для исследований. Он соединен с
бинокулярным микроскопом, который дает возможность рассматривать население
еще живой, теплой крови, входящей в капиллярную щель между двумя подвижными
дисками из тончайшего стекла.
Данько медленно вращает диски, прильнув к окулярам, и тотчас
натыкается на плазмодии. Бледные, бесформенные комочки, наполненные черными
точками пигмента, медленно движутся, вытягивая свои тупые, округленные
выступы.
- Так. Они живут. Теперь дайте раствор хинина, который вы впрыскиваете
больным.
Он отливает в пробирку немного крови и прибавляет столько же хинина. В
другую пробирку с кровью, кишащей плазмодиями, он вливает больше хинина. В
третью добавляет порцию такого крепкого раствора, который отравил бы
человека. Пробирки в термостате.
Опыт продолжается долго. Данько время от времени подходит к
микроскопу. Во всех пробирках плазмодии продолжают жить. Хинин не действует
на них!
- Что скажете, товарищи? - Данько оглядывает своих друзей.
- Такие опыты известны давно, - уныло говорит один.
- Я знаю. Я хотел убедиться сам. Но вас-то эти опыты разве не убеждают
в том, что хинин прямого действия на плазмодиев не оказывает?
- Нет, не убеждают. В пробирке - одно, а в организме создается очень
сложная обстановка.
- Согласен. Но почему же она создается? - Под действием хинина.
- Значит, хинин действует не на плазмодии, а на организм? И точка
приложения его действия, очевидно, нервы? Малярийники разводят руками.
- Механизм действия хинина неизвестен, - отвечают они. - Кроме того,
бывают хиноупорные расы плазмодиев. - Ладно. Подождем. Когда это выяснится?
- Больной только что принят. У него двухдневная форма малярии. Сегодня
хинизируем, завтра-послезавтра уже будем знать.
Через день выясняется, что "раса паразитов не хиноупорна", хинин
прекратил пароксизмы лихорадки у больного. А плазмодины его выдержали в
пробирке лошадиную дозу этого яда!
* * *
После посещений Данько, после его рассказов о новых работах старый
врач-малярийник Дубравин подолгу сидит в лаборатории, курит, думает,
просматривает старые пачки историй болезни.
- Они правы, - говорит он однажды своим аспирантам. - Правы ридановцы!
Я всю жизнь, можно сказать, просидел на малярии и всегда сталкивался с
фактами, говорящими о том, что малярия и плазмодии - разные веши. Но я
вместе со всей медициной не мог решиться признать это, все отыскивал разные
каверзные объяснения фактам. И вот мы дошли до того, что отождествили
кнопку и звонок. Разве не так? Разве у нас плазмодий не стал синонимом
малярии? Вместо того, чтобы лечить организм, мы охотимся за его паразитами,
которые, может, только потопу и развиваются в нем, что болезнь создает для
них благоприятные условия.
Подумать только, какая чепуха получается: основное наше оружие -
хинин - явно безвреден для плазмодиев! Зная это, мы все-таки нацеливаемся
именно в плазмодиев... чтобы попасть в малярию. Но ведь уже три века назад
южноамериканские дикари жевали кору хинного дерева, чтобы избавиться от
лихорадки. Сейчас для меня совершенно ясно: хинин действует именно на
организм, а не на плазмодиев. И паразитов убивает организм, а не хинин. Это
далеко не одно и то же, товарищи. Тут огромная принципиальная разница. Мы
ориентируем всю нашу методику лечения на непосредственное уничтожение
паразитов в крови, а очень возможно, что это невыполнимая задача. Отравить
паразитов, наполняющих кровь, не задев, не повредив при этом самую кровь,
разве это не абсурд? Нет, Ридан прав. Все наши усилия должны быть
направлены к тому, чтобы заставить организм прекратить появившиеся в нем
ненормальные процессы, которые позволяют плазмодиям жить и размножаться.
Если нам это удастся, организм сам расправится с плазмодиями и со
всеми симптомами болезни. Прав Ридан! Надо немедленно включаться в его
работу, товарищи. Завтра же отправляемся к нему побеседовать. Согласны?
* * *
Время идет. Борьба, развернувшаяся вокруг новых идей, становится не
такой шумной и острой, как вначале. Она принимает позиционный характер.
Несколько протестов хранителей старых основ, появившиеся в медицинской
печати, против "недостаточно обоснованных" и "скороспелых" выводов
новаторов прозвучали глухо и неубедительно. Они остались даже без ответа.
Ридан, решив, что вступать в полемику пока бессмысленно, ограничился
короткой информационной заметкой в академическом ежемесячнике - на одну
страничку. Тут были скупо описаны основные опыты и в нескольких пунктах
изложены неизбежные выводы. Номер с этой заметкой в два дня стал
библиографической редкостью, а в некоторых библиотеках посетители вскоре
стали скандалить, возвращая только что взятую книжку: в ней не хватало как
раз интересующей их страницы!
Эта страница была как бы пропитана каким-то волнующим веществом.
Читавшие ее, испытывали непонятный трепет, как в начале землетрясения.
Теперь все это улеглось, люди определили свои позиции, начали готовить
деловые аргументы. В изучение новой проблемы включается целый ряд научных
коллективов, несколько клиник. Ридан то и дело получает богатейший материал
для своих обобщений.
Однако многие начали чересчур увлекаться выискиванием все новых
доказательств правильности основной идеи о роли нервных процессов в
развитии болезней.
Ридан видит, что дело дальше не идет, и бросает новую направляющую
мысль.
- Довольно изучать и доказывать. Наша задача лечить людей, а не
доказывать теории. Вот мы нашли важное звено в механике заболевания,
научились искусственно воспроизводить естественный патологический процесс,
убедились, что нервы ведут этот процесс. Очень хорошо! Теперь мы должны
заставить нервы прекращать эту вредную работу в больном организме,
прекращать болезнь. Если мы этого не сделаем, наши труды ничего не стоят.
Поток доказательств иссякает. Ридановцы начинают новые поиски. Задача
чрезвычайно сложна и неопределенна, она похожа на уравнение, в котором все
величины неизвестны. Проходит год, и новаторы, занятые своим делом, в
физиологических лабораториях, клиниках, больницах совсем скрываются с
научного горизонта. Поиски не дают результатов.
Консервативная оппозиция, оправившись от бурного налета новых идей,
понемногу поднимает голову и со свойственной ей ядовитой корректностью
начинает хоронить "беспочвенные фантазии некоторых ученых". Ридан молчит.
Друзья советуют ему выступить с большим обстоятельным докладом. Он машет
руками: зачем? Пусть потешатся старички!
- Мы идем правильной дорогой, - говорит он уверенно. - И, я думаю,
скоро будем иметь солидные аргументы. Вот тогда и выступим.
Но аргументы упорно не появляются, а Ридану, совершенно неожиданно для
него самого, приходится заговорить.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг