В комнате быстро темнело.
- Мне казалось... Мне почему-то казалось...
- Что тебе казалось?
- А, ерунда. У тебя никогда не бывало такого состояния, будто
обстановка, и действия, и слова, которые ты говоришь, уже когда-то были
тобой пережиты и произнесены? Будто бы переживаешь это второй или третий
раз?
- Сколько угодно...
- У меня сейчас то же самое. Только вот здесь, - она подошла к двери, -
здесь стояли часы, большие часы с тяжелым маятником, бронзовый шар на тонкой
цепи. Их почему-то нет.
- Я здесь впервые и не знаю, стояли ли здесь когда-нибудь часы.
Она подошла к двери и стала внимательно осматривать стену,
- Зажги свет, пожалуйста.
Я щелкнул выключателем. Она радостно воскликнула:
- Так я и знала! Их просто вынесли. Смотри, на стене остался след.
Я подошел и увидел на степе едва заметный вытянутый прямоугольник.
- Это только доказывает, что ты не Голл, - сказал я.
- Кто?
- Ты не Голл, - повторил я и попятился от нее к окну. - Я уверен, Голл
здесь раньше никогда не была.
- Какая чепуха! С чего вы взяли, что я Голл? Разве вы забыли мое имя? Я
так просила вас, чтобы вы никогда не забывали имен.
Я стиснул зубы. Мне показалось, что я услышал едва уловимый щелчок,
напоминающий звук повернутого выключателя.
- Почему вы так странно на меня смотрите, Пэй?
- Так чем же была та, вторая машина?
- Как чем, мозгом, конечно.
- А первая?
- Будто вы не знаете! Простите, сейчас поздно об этом говорить.
Профессор Боллер просил вас зайти к нему на восьмой этаж. Спешите, мы и так
с вами заболтались...
Я почувствовал страшную усталость, полное безразличие, апатию,
постепенно переходящую в отвращение ко всему на свете. Я опустился в кресло,
в то кресло, где она недавно плакала, и закрыл глаза рукой. Передо мной
встало смеющееся лицо Боллера, который все время повторяет: "Магомет и я,
Магомет и я..."
- Скажите Боллеру, что я устал и прийти не могу.
Она молчала.
- Вы слышите, Катарин? Скажите Боллеру, что я очень устал и неважно
себя чувствую.
Она продолжала молчать.
Я поднял голову и открыл глаза: Катарин в комнате не было.
Может быть, все это мне приснилось. Ведь не может же живой человек
исчезать вот так, бесшумно, как привидение!
13
Рисдер попался мне в большой гостиной правого крыла здания, где мы
теперь жили. Окна выходили на широкий двор, в котором по бокам стояли
вспомогательные кирпичные постройки, а посредине находился обнесенный сеткой
теннисный корт. Он стоял у окна и своим единственным глазом смотрел во двор.
- Вы когда-нибудь играли в теннис? - начал я.
- Терпеть не могу этого бессмысленного балета.
- А я думал, что спортсмены в большей или меньшей степени знакомы со
всеми видами спорта.
- Я не спортсмен. Я профессиональный боксер. А если говорить точнее,
профессиональный боец.
Я положил руку на его плечо.
- Мне бы хотелось задать вам один вопрос. Не возражаете?
Он ничего не ответил и продолжал смотреть в окно.
- Вы встречались с профессором Боллером?
Рисдер кивнул.
- И с вами ничего странного не происходило?
Он повернулся. Его лицо было совсем не таким, как в первый раз, -
жалкое и растерянное, оно никак не вязалось с его свирепой осанкой.
- Что же вы здесь делаете? Что это за штучки? - спросил он шепотом.
- Лично я ничего не делаю, мое положение ничем не лучше вашего.
Его лицо болезненно искривилось, а в единственном глазу заблестела
крупная слеза,
- Вы знаете, я никогда не был прилежным учеником, - вдруг жалобно
признался он.
- Почему вы мне об этом говорите?
- И, кроме того... Как вам объяснить... Раз уже тебе что-то дали, то не
нужно отнимать обратно...
Я сделал вид, что понял его, и, взяв за руку, подвел к широкому дивану.
- Расскажите, как это было.
- Видите ли, мой отец, торговец открытками сомнительного содержания, с
детства убеждал меня в том, что наука нужна только дуракам. Он говорил, что
нечего учиться читать, когда существует радио и телевидение, и писать тоже
не обязательно, потому что все, что угодно, можно наговорить на пластинку
или ленту. Сам-то он немного читал и писал, но грамота ему за всю жизнь так
и не пригодилась. Зато он умел хорошо фотографировать... У нас в доме я
видел разную публику, которая приобретала продукцию отца оптом и в розницу.
Они ржали над фотокарточками, нисколько меня не стесняясь Однажды в доме
появился тип, внимание которого я почему-то привлек. Он сказал отцу: "У
вашего отпрыска отличные данные. Если его начать сейчас тренировать, из него
получится классный драчун. Это дело более доходное, чем ваше, а главное:
законное". Этого типа звали Фаркатом, и отец отдал меня к нему в обучение. В
его заведении было еще около двадцати таких, как я. Кроме того, что мы
учились избивать друг друга до полусмерти, для чего-то нас заставляли читать
и писать. И еще считать. Но для этого я оказался слишком бестолковым. Может
быть, раньше моя башка и варила, но после драки с Клини... Я всегда боялся
этой встречи. Парень был выше меня ростом на целую голову и гораздо сильнее,
а главное, когда я смотрел на его лицо во время боя, мне становилось
страшно. Такие лица снятся во время болезней, когда у тебя высокая
температура. После оно мне мерещилось всегда после тяжелой попойки... Фаркат
знал, что я боюсь Клини и оттягивал нашу встречу до последнего дня. Он как
будто держал ее на закуску. И все остальные ждали нашей драки с нетерпением.
Как-то вечером один приятель сообщил мне, что на следующий день у меня
состоится бой с Клини, и я не мог заснуть всю ночь. А на рассвете пошел в
комнату, где он спал, растолкал его и сказал: "Клини, сегодня мы с тобой
будем драться. Я знаю, что мне здорово достанется, и я этого не боюсь.
Только прошу тебя, не делай этой страшной рожи". Он гадко хихикнул: "Когда я
в азарте, я не думаю о своей роже. Это получается само собой". - "Тогда
ударь меня сразу в висок, чтобы я потерял сознание до того, как я увижу, что
делается с твоими глазами. Ты выиграешь бой, и дело с концом". Он опять
хихикнул: "Если будем драться с кастетами, я так и сделаю. А при обычном бое
нужно бить очень долго, чтобы противник потерял сознание... И тогда с рожей
ничего не поделаешь". Клини знал, что его лица все боятся, и очень этим
гордился. Утром, когда мы вышли в зал, я нашел Фарката и предупредил его:
"Мы будем драться с кастетами". - "Но он тебя может убить". - "Я тоже знаю
один прием", - соврал я. "Ладно, - сказал Фаркат. - Только имей в виду, за
последствия я не ручаюсь". В зале, собрались все, чтобы посмотреть, что
будет, а я подошел к Клини и шепотом спросил: "Так ты сделаешь, как я
просил?" Он кивнул головой, и мы надели на обе руки кастеты из фарфора.
Фарфор для этого особенно годится, он твердый, как сталь, но значительно
легче. Фаркат подал сигнал, и мы стали сходиться. И когда Клини поднял
правую, Фаркат засвистел и приказал приостановить бой. "Так дело не пойдет!
Почему у Куинса опущены руки? Что это за комедия?" После снова раздался
свисток, и теперь я поднял обе руки, чтобы как будто напасть на Клини, но я
не собирался этого делать. Удар был немного выше правого виска, и я увидел
вспышку яркого света, и лицо Клини, отделенное от головы, но на нем глаза
еще не успели выползти из орбит, и лоб был, как лоб, а не узкая глубокая
щель. Мне показалось, что я шел по чему-то мягкому, как по траве, а передо
мной все расступались, как будто я какой-то святой, а я шел прямо и прямо, и
видел только яркий свет впереди. Я прошел сквозь стену, и по воздуху
пронесся над домами и нашел в темной фотолаборатории своего отца. "Отец, -
сказал я. - Я до последнего дня не спрашивал тебя ничего о своей матери". В
темноте при красном свете он покачивал кювету с фотоотпечатками и, не глядя
на меня, сказал: "Ее давно похоронили". - "Где?" - "Ее сожгли в крематории,
а урна стоит за бельевым шкафом". Но урны там не было, и я вернулся в школу
Фарката, и я пожаловался ему, и Клини, и всем ребятам, что отец, наверное,
выбросил урну, и соврал мне, что ее нужно искать за шкафом с грязным бельем.
Все начали громко хохотать и обступили меня плотным кольцом, до того
плотным, что мне стало трудно дышать.
Тогда меня осенила странная мысль. Чтобы избавиться от всего этого, я
решил перестать быть самим собой, и превратиться в кого-нибудь, например, в
Клини. Я до сих пор удивляюсь, как легко я это сделал... Когда я стал Клини,
все расступились, и Фаркат закричал: "Прекрати эти штучки, иначе я выгоню
тебя из школы!" Но я не унимался, и начал бегать за всеми, и бить всех, и,
главное, радоваться тому, что у меня глаза стали, как у Клини, и лоб исчез,
и зубы стали металлическими. Теперь мне не было дела до урны, я просто ее не
помнил в тот момент. А после меня ударил Фаркат, и я пришел в себя...
- Он действительно вас ударил, или это все был бред?
Куинс поморщился.
- Действительно ударил. Ведь тогда я убил Клини. Но это уже другая
история. После всего этого я не только забыл ту грамоту, которой меня
научили, но вообще перестал понимать что-нибудь в учебе. Зато Фаркат полюбил
меня больше всех, и я окончил его школу лучшим бондом.
Лицо Рисдера все еще изображало боль, и я не понимал, для чего он
рассказал мне эту отвратительную историю.
- Так вы ведь спрашивали меня о моей встрече с профессором?..
- Спрашивал...
- Мы встретились, и я пошел с ним в небольшую темную комнату, где стоял
ящик, вроде рентгеновского аппарата, и я пережил нечто, подобное тому, что
пережил после драки с Клини... Но только все иначе... Мне казалось, что я
читал какие-то книги на непонятном языке и молол профессору о каких-то
испытаниях, в которых якобы принимал участие. Я не помню, что я читал и где
я что-то испытывал. Помню только, что речь шла о чем-то тонком, как игла, и
достающем до самой Луны... Вроде ее прокалывали, а после я называл какие-то
цифры... И еще я помню, что видел все обоими глазами...
- Вы не можете точно вспомнить, что вы говорили профессору?
- Нет, - решительно ответил Куинс. - Как я могу вспомнить, если в то
время это был не я, как мне показалось...
Мне по-настоящему стало жаль несчастного парня. Кто знает, подумал я,
что ему еще придется пережить, находясь здесь. Сейчас Рисдер полон
сожалений, что он неграмотный, а что будет с ним завтра или через неделю?
А если он, как тогда, в бессознательной ярости убьет Боллера или еще
кого-нибудь?
"Боллер играет с огнем, - подумал я, - но пока я не знаю ни правил этой
игры, ни ее цели..."
- Куинс, заходите ко мне после обеда, я посмотрю ваш глаз.
Он постоял с минуту, тяжело соображая, и кивнул.
14
Теперь-то я смогу посмотреть на несчастного Сэда со стороны! Любопытно,
как он справится с тем зарядом, который заложен в чужом сером веществе? Что
до меня, то я с этим справлюсь отлично. Теперь я знаю все, или почти все.
Если бы Боллер не дурачился, он давно мог бы подготовить себе нужных
помощников. Но я понимаю, что его беспокоит. Ему нужно решать проблему в
массовом масштабе. Уникумы его не интересуют. Сэд, или я, или кто-нибудь
другой... Дело в том, чтобы это можно было осуществлять над всеми и без их
ведома.
Когда я впервые начал проводить опыты, я, к сожалению, не знал ничего о
работе головного мозга, точно так же, как Пэй ничего не смыслит в физике
нейтрино. Правда, я осязаю, что Боллер зародил в нем кое-какие мысли, и они
вывели его из благодушного созерцания мира. Раньше для него было все просто.
Мол, существует человеческое "я", единственное, неповторимое, раз и навсегда
данное богом. А если оно как-то изменилось, милости просим, в
соответствующее учреждение!
Я вспоминаю, как это было, и думаю, как могло бы быть, если бы тогда у
меня было это...
"Сэд, плюнь на ускорители и реакторы и займись биофизикой".
Я очень уважал доктора Крюгге и, признаться, не ждал от него такого
поворота. Кстати, тоже разительный пример перевернувшегося "я". До этого
разговора Крюгге считался заядлым атомщиком, мечтавшим обнаружить пятисотую
элементарную частицу или создать двухсотый искусственный элемент. И вдруг -
плюнь! "Это почему же, доктор Крюгге?" - "Потому, что там тупик, мертвое
дело. Все равно в этих частицах запутались, и вряд ли выпутаются, пока не
будет сделано что-то совершенно из ряда вон выходящее. Это может произойти
только в биологии". "Физика здесь не при чем", - протестовал я. "Сэд, я
считал тебя более сообразительным. Физика, биология, астрономия. Чушь
какая-то. Пока мы верим, что природа состоит из вещества, нечего ее
четвертовать. Ясно?"
Признаться, тогда я подумал, что это была обычная риторика, к которой
так любят прибегать люди старшего поколения. Но он сказал нечто такое, что
заставило меня крепко подумать, а после решиться. Он сказал: "Сэд, самой
многообещающей является проблема человеческого мышления. Как и почему
человек мыслит? Какова физика мышления? Вот над чем нужно думать. Я вовсе не
хочу, чтобы ты резал лягушек или втыкал электроды в мозги кролика. Есть вещи
посолиднее". - "Какие?" - "Например, как физические поля влияют на характер
и содержание мышления человека". - "Это уже было, профессор Крюгге. Изучено
магнитное поле, электростатическое... Что-то эти поля делают..." - "Вот
именно, что-то. Но, мне кажется, нужно заняться не этими полями". - "А
какими же еще?" - "Не догадываешься? Сильное и слабое взаимодействие". Я
расхохотался: "Вы хотите, чтобы я поставил свою голову вместо мишени на
выходе ускорителя и чтобы мои мозги бомбили протоны с энергией в тысячу
миллиардов электронвольт?" - "В этом нет необходимости. Твои мозги и так
бомбят протоны, и не только протоны с большой энергией. Космические лучи. А
вот слабое взаимодействие..."
Крюгге работал в секретной лаборатории военного ведомства по "свободной
тематике". Американские военные почуяли, откуда исходит запах "жареного", и
теперь предоставляют наиболее "надежным" ученым возможность заниматься, чем
они хотят. Именно таким образом возникает что-то новое, неожиданное, а вовсе
не по плану.
Так вот, ваш Крюгге изучал бета-распад в живых организмах. Вернее, он
вводил в организм подопытных бета-активные вещества и наблюдал, что
получалось...
Кстати, вот приближается то, чем стал Сэд! До сих пор не могу
сообразить, кого или что нужно называть по тому имени, которое дано человеку
после рождения. Меня всегда приводит в уныние следующий парадокс. Допустим,
некто икс совершил преступление и его приговорили к смертной казни. Тюремный
хирург выпрашивает его для своего решающего эксперимента по преодолению
биологической несовместимости. Он отрезает голову иксу и под наркозом
переносит ее на плечи менее опасного преступника, игрека, голову которого
приживляет к телу икса. Эксперимент оказывается удачным, и после операции
оба - игрек-икс и икс-игрек - выздоравливают и чувствуют себя превосходно.
Спрашивается в задаче: кого нужно казнить? Того, у кого голова преступника,
или того, у кого руки, совершившие преступление?
Если подумать, то в обоих случаях казнь будет несправедливой. А отсюда
вопрос: где помещается "я"?
- Привет, Сэд, как дела?
Пэй остановился и холодно посмотрел на меня. Нет, вид у него сейчас не
такой растерянный, как во время опыта с профессором Боллером. Он полез в
карман моего пиджака и достал журнал.
- Вот, почитай.
- Что это?
- Тебе это с твоей психиатрией не понять, хотя все, о чем здесь
говорится, имеет отношение и к твоей науке. Ого! Новый вариант! Об этом
нужно хорошенько подумать.
- О чем здесь, Сэд?
- Нейтрино и мышление. Нейтрино существенно изменяет механизм сознания.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг