Анатолий ДНЕПРОВ
КОГДА ЗАДАЮТ ВОПРОСЫ...
Эти ежегодные встречи мы называли "капустниками" в память о далеких
призрачных временах, когда мы были студентами. Уже стоит на Ленинских горах
шпилястый университет, и еще пятиэтажный ковчег физфака давно обжит новыми
поколениями будущих Ломоносовых и Эйнштейнов, физики и лирики давно спорят в
благоустроенном зале со звуконепроницаемыми стенками, а мы не можем забыть
сводчатые подвальчики под старым клубом МГУ на улице Герцена. И каждый год
мы собираемся здесь, смотрим друг на друга и ведем учет, кто есть, а кого
уже нет. Здесь мы разговариваем про жизнь и про науку. Как и тогда,
давным-давно...
Так было и на этот раз, но только разговор почему-то не клеился. Никто
не высказал ни одной интересной идеи, никто не возразил тому, что было
высказано, и мы вдруг почувствовали, что последняя интересная встреча
состоялась в прошлом году и что теперь мы можем только повторяться.
- Мы вступили в тот прекрасный возраст, когда идеи и взгляды наконец
обрели законченную форму и законченное содержание, - с горькой иронией
объявил Федя Егорьев, доктор наук, член-корреспондент академии.
- Веселенькая история, - заметил Вовка Мигай - директор одного
"хитрого" института. - А что ты называешь законченным содержанием?
- Это когда к тому, что есть, уже ничего нельзя прибавить, - мрачно
пояснил Федя. - Дальше начнется естественная убыль, а вот прибавления
никакого. Интеллектуальная жизнь человека имеет ярко выраженный максимум.
Где-то в районе сорока пяти...
- Можешь не пояснять, знаем без твоих лекций. А вообще-то, ребята, я
просто не могу поверить в то, что уже не способен воспринять ничего нового,
ни одной новой теории, ни одной новой науки. Просто ужас!
Леонид Самозванцев, кругленький маленький физик с уникальной манерой
говорить быстро, проглатывая окончания и целые слова, вовсе не походил на
сорокапятилетнего мужчину. При всяком удобном случае ему об этом напоминали.
- Тебе, Ляля, жутко повезло. Ты был болезненным ребенком с затяжным
инфантилизмом. Ты еще можешь не только выдумать новую теорию
пространства-времени, но даже выучить старую.
Все засмеялись, вспомнив, что Ляля, то бишь Леня, сдавал
"относительность" четыре раза.
Самозванцев быстро отхлебнул из своей рюмки и улыбнулся.
- Не беспокойтесь, никаких новых теорий не будет.
- Это почему же? - спросил Мигай.
- Не то время и не то воспитание.
- Что-то не понятно.
- Я не совсем правильно выразился, - начал пояснять Ляля. - Конечно,
новые теории будут, но, так сказать, в плане уточнения старых теорий. Вроде
как вычисление еще одного десятичного знака числа "пи" или прибавление к
сумме еще одного члена бесконечной прогрессии. А чтобы создать что-то
совершенно новое - ни-ни...
Самозванцев сделал значительное ударение на слове "совершенно"...
Услышав, что у нас завязывается разговор, к нам начали подходить ребята
с разных углов низенькой, но широкой комнаты.
- Тогда определи, что ты называешь "совершенно новой теорией".
- Ну, например, электромагнитная теория света по отношению к эфирной
теории.
- Ха-ха! - как бы очнувшись от дремоты, громыхнул Георгий Сычев. Он
поднял алюминиевый костыль - грустный сувенир войны - и, ткнув им Лялю в
бок, обратился ко всем сразу: - Этот физико-гегель хочет сказать, что
Максвелл не есть следующий член бесконечной прогрессии после Юнга. Ха-ха,
батенька! Давай новый пример, а то я усну.
- Ладно. Возьмем Фарадея. Он открыл электромагнитную индукцию...
- Ну и что?
- А то, что это открытие было революционным, оно сразу объединило
электричество и магнетизм, на нем возникла электротехника.
- Ну и что? - продолжал настаивать Сычев. Как большинство безногих, он
был склонен к полноте. Сейчас он был просто толстым, с рыхлым, сильно
состарившимся лицом.
- А то, что Фарадей не имел никакого понятия о твоем Юнге и его упругом
эфире. И ни о каком Максвелле. Это Максвелл толкал Фарадея в свои уравнения.
Сычев закинул голову и неестественно захохотал.
- Перестань, Жорка, - прикрикнул на него Мигай. - Что-то в Лялиных
словах есть. Говори дальше, Ляля, не обращай на него внимания.
- Я уверен, если бы Фарадей был умным, ну, хотя бы таким как мы...
Ребята вокруг весело загалдели.
- Не смейтесь. Если бы он был таким умным, он бы не сделал ни одного
открытия...
Все мгновенно утихли и уставились на Самозванцева. Его глаза растерянно
перебегали с одного на другого.
- У нас в институте работает целая группа толковых парней и девчат. Они
никогда не лезут в журналы, для того чтобы найти там намек на решение
задачи. Они просто пробуют. Делают и так и сяк, как попало. Вроде Фарадея.
- Вот видишь! У них что-нибудь получается?
- Представьте себе, да. И, нужно сказать, самые оригинальные решения
получаются именно у них...
Наш членкор не выдержал.
- Сейчас вы начнете доказывать, что научной работой лучше всего
заниматься, ничего не зная. У физиков всегда есть склонность поиграть в
парадоксы. Но сейчас не тот возраст...
- Надоел ты со своим возрастом. Пусть говорит Ляля. Значит, Фарадей,
говоришь, работал "методом тыка"?
- Конечно. Он был просто любознательным парнем. А что будет, если по
магниту стукнуть молотком? А что будет, если магнит нагреть докрасна? А
будут ли светиться у кошки глаза, если ее подержать голодной? И так далее.
Самые нелепые "а что будет, если...". И вот, задавая себе кучу вопросов, он
отвечал на них при помощи эксперимента. Поэтому он и наоткрывал тьму всяких
явлений и эффектов, которые дальше оформили новые теории. А вот нам, умным,
кажется, что больше не существует никаких "а что будет, если...". У нас
теория на первом плане...
- Н-да, - неопределенно промычал членкор и отошел в сторону. За ним
пошло еще несколько человек.
- Есть очень простой способ обнаружить Фарадея, - вмешался в разговор
Николай Завойский, наш выдающийся теоретик, тоже доктор и тоже членкор. Мы
всегда его недолюбливали за его чересчур аристократические манеры.
- Ну-ка выкладывай твой способ выявить Фарадея.
- Нужно объявить всесоюзный конкурс на наибольшее и наилучшее
количество "а что будет, если...". Участники конкурса сами себе задают
вопросы и сами отвечают. Конечно, при помощи эксперимента.
- Недурно. В твоем предложении есть изюминка. Но вся беда в том, что на
многие "а что будет, если..." можно ответить и не ставя эксперименты.
- Так вот, "фарадеевским" вопросом будет тот, на который современная
теория ответа дать не может.
Эта идея всем понравилась. Физики оживились и начали "играть в
Фарадея". "А что будет, если..." послышалось с разных концов зала, а после
народ собрался вместе, и игра приняла бурный и веселый характер. Сами
задавали самые дикие вопросы и сами же на них отвечали.
- А что будет, если кашалоту надеть очки?
- А что будет, если в коровьем молоке сварить метеор?
- А что будет, если сквозь человека пропустить импульс тока в миллион
ампер за миллионную долю секунды?
- А что будет, если...
Вопросы сыпались непрерывно. Отвечали на них все сразу. Пошли
вычисления, уравнения, ссылки на источники, в общем, был привлечен весь
арсенал физических знаний, и вскоре выяснилось, что задать "фарадеевский"
вопрос очень трудно, но можно. И, черт возьми, таким вопросом почти всегда
оказывался тот, над решением которого как раз и билась современная физика.
Ляля Самозванцев, заваривший эту кутерьму, разочарованно вздохнул:
- А я - то думал, что мы войдем в ходатайство в президиум академии о
создании НИИ фарадеевских исследований.
- Ребята, а вы помните Алешку Монина? Ведь мы его на курсе так и
называли - Фарадей!
Мы стихли. Все взоры обратились на Шуру Корневу - главного организатора
нынешнего "капустника". Рыжая, веснушчатая, она никогда не пыталась казаться
красивой.
- Шуренок, почему среди нас нет Алика?
- Ребята, сегодня он не может.
- Почему?
- У него ночное дежурство в клинике... Кроме того, он сказал...
- Что?
- Он сказал, что ему неловко посещать наши вечера. Там, говорит,
собираются академики, в крайнем случае, кандидаты, а я... В общем,
понимаете.....
В общем, мы понимали. Мы считали, что Монину крупно не повезло и
виноват он в этом сам. Достаточно было посмотреть, как он выполнял
лабораторные работы по физике, чтобы убедиться, что ничего путного из него
не получится. Вместо того чтобы, как положено, снять частотную
характеристику генератора, он усаживался у осциллографа и часами любовался
дикими фигурами, которые выписывал электронный луч. "Алик, заэкранируй
провода, иначе ничего не выйдет..." - "Это и дурак знает, что если
заэкранировать провода, то все получится. А вот что будет, если они не
заэкранированы?" - "Чудак, обыкновенные наводки. Сетевой ток, рентгеновская
установка в соседней лаборатории..."
Алик таинственно улыбался и экранировал провода. Фигуры на экране
изменялись, но оставались такими же дикими. "Ты плохо заэкранировал. Закрой
крышку прибора". Он закрывал, но положение нисколько не улучшалось. "Заземли
корпус". Он заземлял, и картина становилась еще хуже. Ни у кого другого не
получалось так, как у Алика. Вместо того чтобы найти характеристику
генератора, он исписывал толстенную клеенчатую тетрадь. Его отчет о
проделанной работе читался как фантастическая повесть о странном поведении
генератора, когда он заэкранирован, когда не заэкранирован, когда
усилительную лампу обдувает воздух от вентилятора и когда на ней лежит
мокрая тряпка. В конце концов, все окончательно запутывалось, и ему ставили
очередной "незачет".
У нас в общежитии на Стромынке всегда была проблема умыться побыстрее.
Студенты любили поспать и в семь утра мчались к умывальникам все сразу. Там
начиналась жуткая толчея. Однажды Монин стал организатором коллективного
опоздания на лекции. Стояла большая очередь к умывальнику, а он склонился
над раковиной и что-то колдовал.
"Фарадей, ты что, уснул?"
"Нет. Вот посмотри..."
Раковина засорилась, в ней почти до краев стояла мутная вода. Алик
бросил на воду щепотку зубного порошка, и комочки быстро разбежались по
сторонам.
"Подумаешь! Поверхностное натяжение... Отойди..."
Алик и не думал отходить.
"А вот смотри теперь..."
Он снова бросил в воду щепотку порошка, но на этот раз частички
бросились навстречу друг другу и собрались кучкой. Мы остолбенели.
"А ну сделай еще..."
Он повторил опыт. Оказывается, если сбрасывать порошок с одной высоты,
то он разбегался, если с другой - собирался в кучу.
Физики от первого до пятого курсов позатыкали в раковинах трубы и стали
сыпать на воду зубной порошок. Будущий членкор Федя Егорьев
экспериментировал с табаком, вытряхнутым из папиросной гильзы. Элегантный
теоретик Завойский принес три сорта пудры. Притащили толченый сахар, соль,
серу от спичек, порошки от головной боли и еще черт знает что. В туалете
водворилась напряженная исследовательская атмосфера. Порошки вели себя самым
чудовищным образом. На поверхности воды они собирались в комки, разбегались
по краям раковины, тонули, после вновь всплывали, кружились на месте,
образовывали туманности и планетные системы, бегали по прямой линии и даже
подпрыгивали. И все это зависело от высоты, с которой их сбрасывали, от
того, как их сбрасывали, от уровня воды в раковине, есть ли в воде мыло или
нет, и бросали ли раньше в воду другие порошки. Все, что знали физики о
поверхностном натяжении еще со второго курса, рухнуло, как карточный домик,
здесь, в туалетной комнате, и виновным в этом был Алешка Монин.
- Жаль, что его здесь нет. Любопытный парень, - вздохнул Федя
Егорьев. - Настоящий Фарадей. Только неудавшийся.
- Наверное, задавал себе не те вопросы...
- Товарищи, а что будет, если... я не приду вовремя домой?
Был час ночи. Мы расхохотались. Это сказал Абрам Чайтер,
атомщик-любитель, как мы его называли за страсть публиковать популярные
статьи по атомной физике. Специальность у него была совсем другая. Всем было
известно, что у Абрама страшно ревнивая и взбалмошная жена.
Мы стали одеваться и расходиться.
На улице моросил дождик, движение стихло. Прощаясь, ребята торопились к
стоянкам такси. У входа в клуб задержались четверо: Федя Егорьев, Вовка
Мигай, Ляля Самозванцев и я. Несколько минут мы молча курили.
- Здесь в наше время ходил трамвай, - сказал Федя. - Однажды я застал
Алика на этом самом месте с поднятой вверх головой. Знаете, что он наблюдал,
наверное, часа два?
Мы не знали.
- Цвет искры между трамвайной дугой и проволокой. Он мне сказал, что
стоит здесь уже целую неделю и что есть связь между цветом искры и погодой.
Совсем недавно я прочитал об этом, как об открытии...
- А не навестить ли нам его сейчас? - предложил я. - Неудобно как-то...
Мы собираемся, а он на отшибе...
- Идея. Пошли, - откликнулся Федя.
Мы всегда очень любили Федю за его решительность. И сейчас, много лет
спустя, он остался таким же. Высокий, тощий, он быстро зашагал по проспекту
Маркса в сторону улицы Горького. У гостиницы "Националь" мы остановились.
Членкор сказал:
- Пойду куплю в ресторане бутылку вина.
Федя знал ход в буфет через кухню. Он скрылся в темной подворотне, и
через несколько минут мы услышали, как кто-то, наверное дворник или повар,
кричал ему вслед:
- Пьяницы несчастные! Мало вам дня! Лезете через запрещенное помещение!
Но задача была выполнена.
Вскоре такси мчало нас в другой конец города, где работал Алик Монин.
Больница помещалась в большом парке. Мы расстались с такси у ворот и
пошли по мокрой асфальтовой дорожке между высокими кустарниками и деревьями.
Моросил весенний дождик, и молодые листья, как светляки, трепетали в лучах
электрических фонарей. Мигай громко и вдохновенно рассказывал, как ему
удалось наблюдать в пузырьковой камере треки К-мезонов и процесс рождения
резонансных частиц. Самозванцев хвастался своим квантовым генератором, для
которого все необходимое можно купить в любой аптеке, а Федя назвал их
"чижиками", потому что их штучки не шли ни в какое сравнение с его
универсальной цифровой машиной, которая вчера обучала его игре в шахматы. На
мгновение мы остановились. Дорожку переходили два санитара с носилками,
закрытыми простыней...
- Этому до форточки наши генераторы и резонансные частицы, - вздрогнул
Мигай. - Там, наверное, морг...
Мы посмотрели на невысокое здание с колоннами. На сером фронтоне четко
выступал барельеф, изображавший борьбу римских воинов с галлами.
До здания нейрохирургического отделения мы дошли молча.
Алик Монин встретил нас растерянно и смущенно. На нем был незастегнутый
белый халат, в руках он вертел вечную ручку, которая мешала ему пожать наши
руки.
- Слушай, ты совсем доктор, я имею в виду - лекарь! - рявкнул Мигай.
Уточнение было совсем некстати. На языке двух наук - медицины и
физики - титул "доктор" звучит очень двусмысленно. Алик совсем стушевался.
Мы пошли за ним по затемненному коридору.
Он только шептал:
- Теперь сюда, мальчики. Сюда. Наверх. Направо...
- Громко говорить не полагается, - назидательно сказал Федя, обращаясь
к басистому Мигаю.
В небольшом кабинете, освещенном только настольной лампой, мы расселись
вокруг письменного стола. Федя вытащил из карманов две бутылки цинандали и
торжественно поставил перед смущенным Мониным.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг