святое Писание.
Есть в биографии товарища Сталина одна общеизвестная, но по настоящему
недооцененная, непрочитанная страничка. Я имею в виду годы его семинарской
учебы. Это только простакам чудится, что между священниками и большевиками
нет ничего общего, будто они огонь и вода. На самом деле, между ними
существует железная связь, прочная, принципиальная. Священники, так же как
и большевики, знают ответы на все вопросы. У этих людей не бывает сомнений,
им известно все, по любому поводу, на любой случай жизни.
Не стоит заблуждаться, будто священниками становятся симпатичные
парни, которые сильно, до невтерпежки, поверили в Бога. Батюшками, как
правило, становятся интересные ребята, которые умеют картинно изображать
веру в Иисуса Христа. Ничего удивительного, бывают люди, которые любуясь
собой, умеют достоверно изображать страуса, пингвина и даже "ципленка
табака". Я никогда не понимал, для чего человеку, действительно верящему в
Бога, кликушествовать об этом на весь белый свет. Настоящая вера - это
настолько сокровенное сердечное переживание, что публичное высказывание о
нем только подтверждает пророческое предостережение: "Слово изреченное есть
ложь". Вообще в жизни людей бывает много чего, что предполагает интимность.
Например, если человек начинает публично, то бишь профессионально
заниматься любовью, то это занятие приобретает несколько иное название. Не
случайно дома, в которых рекомендовано открыто заниматься любовью,
называются "публичными". Невозможно профессионально любить родную мать,
свою родину. Невозможно представить, чтобы выражение этих благородных
чувств сделалось ежедневным публичным вашим занятием, конечно, если
судьбина не вознесла вас в секретари обкома комсомола. Уверен, что и вера,
любовь к Богу, это настолько интимные субстанции, что при переходе в
профессиональную деятельность они должны называться все-таки немного иначе.
Не возьмусь судить как, это должны сделать заинтересованные
лица.
Все большевики прекрасные теоретики, они точно знают, что такое
справедливость, как хорошо, если всем поровну, чудесно, когда у всех все
одинаково. Вот только собственную квартиру подавай на Кутузовском, в
крайнем случае на Липках, пожрать со спецраспределителя, отдохнуть в
отдельном санатории, в отдельной баньке, на кладбище и то - по отдельной
программе. Для того, чтобы перекинуться от священника к коммунисту, не
требуется больших усилий, достаточно только чуть-чуть, самую малость
подправить на перископе резкость, и ты узришь, зачаруешься дивной картинкой
буколического счастья. Универсального, всеобъемлющего, всеобщего счастья, в
теоретическом воплощении сегодня и в практическом решении совсем скоро, в
прекрасном светлом будущем. При этом всегда хочется масштабов, большого
поля деятельности. В полном соответствии с шариковским правилом: "Чтобы
все". Разве завернешь в какой-нибудь Грузии настоящий голодомор, с хорошим
результативным выхлопом, где народу всего миллионишко, так, паршивенький
голодоморчик. Ты подавай Поволжье, ты предоставь украинский чернозем, вот
тогда пригубишь, отведаешь семинарской заквасочки.
Страна устала от Сталина, это было ясно по тому, как скоро забыла о
нем. Буквально на следующий день после грандиозного прощания закипела новая
жизнь. Уход отца народов удивительно органично совпал с пробуждением
природы. Не припомню другой такой дружной, оглушительно животворной весны
на Донбасе. Солнце куражилось, все ликовало кругом. Люди, птицы, любая
живая истотина неожиданно обнаружили на себе Божие попечение. Ведь до этого
даже мухам казалось, что они пребывают в послушании у кремлевского горца.
Но не только восторг, ведь и явная растерянность царила в стране.
Одним чуялось время надежд, другими овладело беспокойство возможных
разоблачений. А ну как возьмутся ворошить: кто в кого стрелял, кто на кого
стучал, предавал, подличал? А то вдруг примутся пуще прежнего стучать,
стрелять и подличать. Поди разберись в одночасье. Ясно, что кругом одна
сволочь недобитая, после такого небывалого революционного шабаша почти
все - потенциальные враги народа, только знать бы, кто в первую, кто во
вторую голову.
Как всегда случается в мутном безвременье, на высоких подмостках
закружилась мышиная возня. Стали выдвигаться скороспелые вожди-однодневки -
некоторым образом булганины и маленковы. Шелкоперы, им еще невдомек, что
суетливым нищим мало подают. Или, как говаривала одна шикарная дама,
проводя инструктаж перед вечерним выходом своих девочек - главное, не
суетитесь под клиентом. Потому что уже затаился, приготовился к решающему
выходу настоящий маэстро. Лысый, пучеглазый, как сатана из мельничного
омута, такой же вертлявый и вездесущий.
Но это там, в столице. А на местах новые веяния были заметны по
всякого рода административным перетасовкам. Так, наш Краснолучский угольный
комбинат для чего- то переименовали в "Ленинуголь", как будто Ильич был
самым шустрым шахтерским проходчиком, и переместили в областной центр, по
тем временам, дай бог памяти, наверное, в Ворошиловград. Потому что вскоре
будет несколько раз то Луганск, то Ворошиловград. В зависимости от того,
сукой был Климентий Ефремович, или доблестным красным конником. В
действительности он был и тем и другим, единовременно, нераздельно, в
полном соответствии с кремлевским уставом для торжественного стояния на
мавзолейном подиуме.
В первую очередь на новое место жительства перебирался комбинатовский
канцелярский арсенал. Рабочие вытаскивали и укладывали на грузовики
двухтумбовые столы, шкафы, телефоны, гроссбухи и прочую служебную утварь.
Доверху заставленные машины запускали двигатели и мчались по шоссейной
дороге в волнующую меня даль. Я все время старательно пытался вообразить
большой, по рассказам отца, город и красивый, многоэтажный наш будущий дом.
Не все, конечно, сотрудники комбината были переведены в областной центр, да
еще с предоставлением казенной квартиры. Папа изловчился дать кому следует
в лапу, и Родина выделила ему прекрасную новую квартиру на Красной площади,
в лучшей части города.
Я абсолютно уверен, что отец мой был очень полезным, по настоящему
ценным работником. Его отличала необыкновенная организованность, он никогда
ничего не делал на авось. Сомневаюсь, чтобы какой-нибудь англичанин или
немец мог бы соперничать с моим папой в аккуратности, трудолюбии,
обязательности, именно по этому я верю в мой народ, в его достойное,
обязательно доблестное будущее. У папы не было высшего образования, к тому
же он не был коммунистом, и даже в этой, по советским меркам абсолютно
безнадежной ситуации, он умудрился продвинуться по служебной лестнице до
весьма солидных чинов, до уровня руководителя областного масштаба.
Прекрасно помню уговоры сослуживцев, на предмет плюнуть на все и положить в
нагрудный карман заветный партийный билет, мандат - открывающий перспективу
дальнейшего роста. Но для моего отца плюнуть на все означало, прежде всего,
плюнуть на себя самого, а это было недопустимо ни при каких
обстоятельствах.
Вот так и оказался я в мае пятьдесят третьего в роскошной,
четырехкомнатной квартире на пятом этаже архитектурного сталинского дива.
После краснолучских шахтерских пристанищ в новых апартаментах возникало
ощущение стадиона. Недосягаемых высот потолки, гостиная в тридцать
квадратных метров, огромная прихожая, необъятная кухня, удобства, кладовые,
все для житейского благополучия, в самом лучшем виде было скомпоновано в
нашем новоявленном царстве. О чем говорить, если даже люстры, самые
настоящие, бронзовые с хрусталем, были предусмотрительно развешены и
подключены строителями в каждой жилой комнате. Балконами, окнами квартира
выходила на обе стороны украшенного карнизами и лепными консолями здания.
На первых порах мы были просто не в состоянии заполнить квартиру. В одной
из комнат, с выходом на балкон, устраивали на зиму хранилище антоновских
яблок, капусты и картофеля. Хотя, конечно, во дворе имелся капитальный
коллективный погреб для бочек с солениями и бутылей с томатным морсом,
тогда еще не освоили умение городить консервации.
Для меня является вершиной русского литературного слога то место у
Юрия Михайловича Лермонтова, где он описывает жилище Печорина и панораму
Пятигорска. Помните ли? "Вид с трех сторон у меня чудесный. На запад
пятиглавый Бешту, синеет, как последняя туча рассеянной бури; на север
подымается Машук, как мохнатая персидская шапка, и закрывает всю эту часть
небосклона; на восток смотреть веселее...".
Увы, увы. Открывавшаяся из наших окон панорама на фасадную сторону
оказалась не столь живописной. Очень смущали взор заборы из многорядной
колючей проволоки, сторожевые псы и вышки с автоматчиками под прожекторами.
Прямо через дорогу, напротив нашего дома, ощетинилась колючкой лагерная
зона, на которой жили и возводили "Дом техники" заключенные. Пронзительно
удручающей проступала картина в ночи, когда по всему периметру зоны
включали осветительную иллюминацию. Сырость, бесконечные ряды
электропроводов, взрыхленная земля, шарящие лучи прожекторов и нескончаемый
собачий лай. Сам вид лагеря, люди в серых бушлатах, вперебежку снующие
между кучами делового материала и строительного мусора, постоянно
напоминали жителям дома, что дорога в тюрьму никому не заказана. Что
расстояние от их зыбкого благополучия до лагерного беспредела, как
говорится, в два плевка, в прямом и переносном смысле. Все граждане страны,
в то беспокойное время, пребывали в некотором промежуточном состоянии между
волей и тюрьмой. Ни один человек, ложась на ночь в свою теплую постель, не
мог быть уверен, что досматривать сновидения ему не придется на казенных
нарах, даже пусть он трижды энкаведешник, супер Павлик Морозов,
экстра-стукач. Потому, что сначала сажали тех, на кого стучали, потом тех,
кто стучал, потом стучавших
на стучащих и так по кругу без конца и края.
Есть одна характерная черта, особая примета сталинской эпохи. Когда в
затравленной стране десятки миллионов людей томятся за решеткой, вовсе не
означает, что оставшиеся на свободе счастливцы наблюдают эту экзотику со
стороны. На самом деле оказывается, что сидим дружной компанией, все
вместе. Общество функционирует как система сообщающихся сосудов. Лагеря,
пропустившие через свое ненасытное чрево массу униженных и поруганных
людей, вываливали на просторы Родины несметное количество бывших зэков,
носителей тюремной "культуры", тюремной же "этики". Был преступлен некий
критический рубеж, за которым общество оказалось не в состоянии
переваривать весь этот гулаговский продукт и само начало неуклонно сползать
в джунгли лагерного этноса. В следствие чего вся большущая страна советов
превратилась в грандиозный "кичман". Не случайно любимой песней вождя
оказалась уголовщина из лирики Утесова : "С одесского кичмана сбежали два
уркана".
Первое, что я увидел, выйдя на балкон внутреннего двора нашего
великолепного дома, оказалась стайка подростков, отчаянно бившихся у
шлакоблочного забора. Они играли на деньги в "пристенок". Наверное, кто-то
сжульничал, а может обидно проиграл, и в ход пустили самые убедительные
аргументы. Дрались раньше много и часто, по всякому поводу. Дрались большие
и малые, с энтузиазмом, до кровищи, не вызывая живого интереса у случайных
прохожих.
Игры на деньги, в начале пятидесятых, приобрели настолько массовый
характер, что вся денежная мелочь, бывшая в обращении, настолько оказалась
изуродованной, что определять достоинство монет приходилось только по цвету
и наружному их диаметру. Чаще всего денежные игры имели "битьевое"
происхождение. Обыкновенно приходилось что-то швырять или ударять в стенку,
монету ли, специальный биток, а потом приниматься вышибать стоящую на кону
мелочь, колотить по ней, пока она не опрокинется с "орла" на "решку".
Находились ловкачи, умудрявшиеся с одного битка опрокидывать целую стопку
монет. Металлические деньги пасовали перед игровым азартом, они плющились,
корежились, теряли привлекательный вид.
Стуканьем мелочи занималась по преимуществу голоштанная дворовая
шпана, серьезные парни тоже играли на деньги, но делали это с толком, с
достоинством. Если играли монетами, ставили заклады под "орла" или "решку".
Здесь надо было держать ухо востро. В ход пускали особым образом
заготовленные фортели. Брали две одинакового достоинства монеты, спиливали
идентичные стороны и потом прочно склеивали. В результате получалась
интересная денежка с двухсторонним "орлом" или двухсторонней "решкой".
Шулера запускали в дело такие штучки в самый ответственный момент, когда
игра выходила на заключительные ставки.
Хорошей известностью славилась игра в "чик или лишку". Это когда
зажимается в ладони горстка мелочи и желающему предлагается отгадать,
делится ли оказавшаяся сумма на двое, тогда будет "чик", если нет - будет
"лишка". Но опять таки, в самый ответственный момент могла возникнуть
волшебная копеечка, привязанная через рукав на тонкой леске. Она то и могла
решить исход всей игры.
По настоящему солидные люди играли в "шмен". Здесь фигурировали
бумажные банкноты, ставки делались на казначейских номерах. Закладывалась в
руку купюра, и охотник выбирал половину порядковых цифр на банковском
денежном номере. Названные цифры складывались, также складывались и
оставшиеся. Выигрывал тот, чья сумма оказывалась большей. Знатные шулера
обзаводились двухсторонними, поддельными купюрами, с различными банковскими
номерами, когда при любом раскладе возникал необходимый перевес на той или
иной стороне бумажной банкноты. Разумеется, если обнаруживался обман, зубы
летели в разные стороны.
Еще в пятидесятых у дворовой шпаны пользовалась широкой
популярностьюигра в "жосточку". Это аккуратноизготовленный воланчик из
кусочка длинноворсового меха и свинцовой пяточки. Играющий, или, как его
называли "маящийся", стремился максимально долго жонглировать ногой эту
летающую штучку. У каждого был свой любимый, тщательно разглаживаемый,
завернутый в тряпочку воланчик. Если дело происходило весной или осенью,
никто не снимал с себя верхней одежды, ведь могли и упереть. Надо было
приспособиться каким-то замысловатым образом перекосить на себе пальто,
чтобы высвободить одну ногу и руку, дабы не путаться в полах и свободно
подбрасывать щечкой стопы летающую жосточку. Жонглирование могло
продолжаться довольно долго, на счет, со всевозможными канканами, аллюрами
и переворотами. Успешней оказывался тот, кто был ловчее и выносливее.
Вся эта играющая в подворотнях на деньги молодежь была насквозь
пропитана уголовной "героикой". Жесты, повадки, жаргон, песни, ужимки,
наконец, манера носить одежду, способы курить, плевать, свистать - все было
"фирменное", оттуда - с Печоры и Колымы. С другой стороны, в каждом сидела
героика прошедшей войны, несомненно, патриотическая ее составляющая,
обусловленная психологией победителей, но во многом и сопутствующая любой
войне жестокость. Людям, прошедшим неслыханную кровавую баню, оказалось
совсем непросто вернуться к нормальной, мирной жизни. Многие фронтовики
ностальгировали по жажде острых ощущений, искали душевного риска, в избытке
поставляемого войной. Это желание пройтись по лезвию ножа передавалось
молодежи и, в сочетании с лагерной "героикой", подталкивала к криминальному
самовыражению. Вот в таких непростых нравственно-этических общественных
кондициях подрастало и утверждалось будущее нашей страны.
В это трудно поверить, но наиболее популярной, прямо- таки
кумирообразной персоной моего детства оказывался не физик или лирик, это
будет потом, в шестидесятых, а обыкновенный уголовный ватажок, хотя бы и
удачливый карманный вор. Из этого никто не собирался делать большой тайны.
Если карманник, то об этом знала вся улица, вся округа. Ему улыбались,
перед ним заискивали, почти как перед нынешним банкиром. Солидные,
уважаемые люди не гнушались знакомством с подобными ребятами.
Ничего, ничего не меняется в этом мире. Хотя и меняется. Тщательно
вымытый, выбритый, стриженный под "бокс", в шелковой тенниске, в хромовых
гармошкой сапогах, с финкой за голенищем при голубом кожаном отвороте,
такой красавец не идет ни в какое сравнение с нынешним подловатым киллером,
трусливо затихарившимся с оптическим карабином где-нибудь у чердачного
окна. Тот мог спокойно, глядя противнику в глаза, засадить в бочину финский
нож, обтереть его батистовым носовым платком, сплюнуть на поверженного со
словами "душа с тебя вон" и не торопясь отправиться восвояси.
Выскажу мысль парадоксальную, но по моему глубокому убеждению:
поколение молодежи, рожденное в тридцатых и сороковых, по своему
потенциалу, было наиболее ярким и емким, из всех лет двадцатого века.
Уникально крепкие духом, умны, сильны физически были те люди. Быть может
революция, сталинские репрессии, а потом война каким-то образом
мобилизовала генетические ресурсы и вызвали к жизни дополнительные
резервные силы. И это не есть хорошо, потому что существует закон маятника.
Я все не перестаю удивляться: насколько изменяются внешние формы жизни
в пределах памяти одного человека. Нет смысла утверждать, делается ли жизнь
людей от времени лучше или хуже, но она очень существенно меняется,
становится принципиально иной. Ведь надо только представить, что это я,
современный человек, ходил с бабушкой Ксенией по улицам Луганска и собирал
в ведро конский навоз, чтобы замешивать его с песком и глиной для
обмазывания печки на нашей кухне. Газа не было, топили на пятом этаже
дымоходный очаг дровами и углем. Таскать наверх из подвала топливо входило
в мою ежедневную обязанность.
Городская жизнь обслуживалась по преимуществу гужевым транспортом.
Хлебные будки, фуры груженные крем-содой и вермутом, пролетки - все
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг