Я вначале машинально киваю, и только потом доходит до меня, что она
просто хочет остаться в машине со мной вдвоем.
Она все рассчитала правильно: мы едем вдвоем. И, когда выбираемся на
шоссе и передние биолеты с ребятами, разогнавшись, уносятся по воздуху
вперед, Лина трется круглой мягкой щекой о мое плечо и закидывает голову,
подставляя полуоткрытый, невероятно красивый рот.
"Что я делаю?!" - проносится в моем мозгу, но уже тогда, когда я целую
этот рот.
Мы оба едем на вечерние собрания в свои школы. Мы оба выходим завтра в
жизнь - и Лина, и я. Неужели мы выйдем вместе? Вот так просто, так
невероятно быстро - и вместе? Но ведь я же еще не люблю ее! И не могу еще
любить! И вообще никого не могу! Зачем же - вместе?
Я гляжу вперед на дорогу сквозь смотровое стекло, как будто от моей
внимательности что-то зависит. Гляжу вперед и думаю о Тане: где она сейчас,
что делает, с кем она?
Лина отодвигается от меня и молчит.
Мне жалко ее. Мне самому становится больно от того, что я причинил ей
боль. Она же все понимает!
- Куда ты собираешься после школы? - спрашиваю я.
- В училище промышленной эстетики. - Она отвечает спокойно, ровно, даже
холодно. Потом, как бы что-то решив, улыбается и спрашивает: - А ты,
конечно, записался на Риту?
- Конечно. А ты разве нет?
- Это не для меня. - Она вздыхает. - Там нужны спортивные девчонки. А с
моей-то комплекцией...
- Неужели это важно?
- А ты думал!.. Туда девчонок как на конкурс красоты отбирают.
- Вот уж глупо!
- Мало ли глупостей делается на нашей старенькой Земле? Земля без
глупостей - это вроде даже и не Земля. Но тебе, Сандро, эти "малахитские"
красавицы не достанутся! Надеюсь, тебя не возьмут.
- Почему надеешься?
- Не хочу, чтобы тебя взяли! - Она глядит в мои глаза так откровенно,
как никто и никогда не глядел на меня. - Ты очень давно нужен мне, Сандро!
Еще с тех пор, когда ты всюду ходил один. Без... своей Тани...
- Почему же ты тогда молчала?
- Тогда я считала, что девушка не должна... первая... Все мы в детстве
так считаем.
- А теперь?
- Теперь мне все равно! Теперь важно, что ты - рядом. Я так долго
ждала! Я уже почти смирилась с мыслью, что этого никогда не будет...
"Черт знает что! - думаю я. - И вовсе не так все просто. И вовсе она не
такая... Что же у нас будет? Может, лучше бы нам и не встречаться? По
крайней мере, для нее лучше..."
- Я позвоню тебе вечером, - говорит Лина, когда биолет останавливается
возле ее школы. - Нам есть о чем поговорить, Сандро.
- А ты знаешь мой номер?
- Давно! - Она заливисто, звонко хохочет. - А мой - вот! - И вынимает
из кармана узенькую, как мизинец, карточку с личным номером. - Звони в любое
время! Всегда рада! Когда кончишь свой тедробраслет - запиши мой номер
первым. Могу я просить о такой малости?
- Откуда ты знаешь о тедре, Лина?
- Я много чего о тебе знаю! Не думай, что все это так... легко....
"Ну разве можно обидеть ее? - спрашиваю я себя, глядя из биолета, как
Лина бежит к подъезду школы, будто катится. - Если она о тедре знает... И
еще много чего..."
Это наш рыжий Юлий Кубов, руководитель киберлаборатории, окрестил так
браслетный радиофон, который я начал собирать еще в седьмом классе, потом
забросил из-за коробочек эмоциональной памяти и продолжил уже в десятом.
Очень уж неудобны наши карманные радиофоны, которые в двадцатом веке
назвали уродливым словом "мобильники". Носят их в карманах, в дамских
сумочках, вешают на пояс, даже на шею. И всюду мешаются... Много в них
наворочено - фотоаппарат, часы, телевизор, интернет... А чаще всего нужна
только радиосвязь. Сколько аварий было из-за разговоров по радиофону при
движении автотранспорта! Руль железно требовал двух рук! А одна из них часто
держала радиофон...
С появлением биолетов стало полегче. Но и биолет нередко требует двух
рук на руле. И радиофон мешает.
И вот мне подумалось, что если надеть радиофон на руку - как часы! - и
ограничить его только радиосвязью, можно решить много проблем сразу.
Юлий Кубов поначалу отнесся к идее скептически.
- Часы человеку обязательны? - спросил он.
Я согласился.
- Не много ли на одну руку?
Я опять согласился.
- Подумаешь? - спросил Кубов.
- Подумаю, - пообещал я.
Решение пришло быстро. Полностью отказаться от часов в радиофоне.
Переключить время на слуховые сигналы с ближней радиостанции. Один крошечный
чип. Одна крошечная клавиша... Нажал - и слушай!
Кубов одобрил:
- Теперь у тебя может получиться. - Он задумчиво почесал за ухом -
любимый жест. - Начинай сразу с крупных часовых корпусов. А потом постепенно
ужимайся. Учитывай общую тенденцию к миниатюрности.
Анализируя наши идеи, Кубов обычно чесал за ухом. Словно там
располагался его аналитический центр. Пока были мы малышами - посмеивалась и
передразнивали его за спиной. Потом привыкли. Анализы его были точными,
советы - практичными.
Внешне Юлий Кубов соответствовал своей фамилии: широкоплечий,
невысокий, с мощными руками и как бы квадратным корпусом. Шагал он тяжело,
монументально и делал все основательно. Не любил переделывать то, что сделал
сам. Однако нас учил переделывать изобретенное, не жалея времени. И каждый
раз искать новые решения.
Как-то он спросил меня:
- Какую память собираешься ты подарить своему дитяти?
- Вообще-то у радиофона память на сто номеров.
- И записная книжка в придачу! - Юлий усмехнулся. - Иначе в них
запутаешься. А практически сколько ты используешь? Ну, сколько у тебя
друзей?
- Немного, - признался я.
- Вот и посчитай! Да папа с мамой. Да тройка интересующих тебя
девочек... Сколько наберется?
- Чуть больше десяти.
- Допустим - двадцать. Это с головкой. Телефоны друзей - и точка. Тедр!
Так родилось название.
Однако наручный радиофон долго вылезал из часового корпуса. Я вынес
антенну в браслет, менял батарейки, дошел до самых миниатюрных - слуховых, и
тут надвинулись выпускные экзамены.
Теперь решалось главное в моей жизни.
Стало не до тедра.
Как уж Лина о нем узнала? Может, от Марата? Хоть и редко, но в
киберлабораторию он заглядывал. По давней привычке. В отличие от Женьки
Верхова, который вдруг утонул в истории живописи и про лабораторию вроде
забыл. А вот доклад для старшеклассников сделал приличный. О русских
"передвижниках" девятнадцатого века. Про которых я, со своим техническим
уклоном, ничего раньше не знал.
Впрочем, славе талантливого изобретателя Верхова этот гуманитарный
доклад не повредил.
...Исчезла Лина за дверями своей школы. У них тоже сегодня собрание
выпускников.
Я подключаю клеммы к вискам, и биолет медленно выруливает из границ
квартала, поворачивает к моей школе.
8. Мы - счастливчики
...На собрание Таня приходит спокойная, медлительная и, как ни в чем не
бывало, по-прежнему садится рядом со мной.
- Здравствуй, Шур!
- Здорово!
Хочется куда-нибудь пересесть. Она сразу понимает это.
- Потерпи, милый! Не надо никому ничего показывать.
Конечно, она права. Начнут мирить... Хуже не придумаешь...
Только почему в глазах ее слезы? Жалко?
А вот этого мне не нужно!
И деваться некуда!
Результаты проверочных бесед я слушаю не очень внимательно. Мы с Таней
всегда учились хорошо, и у нас просто не может быть плохих результатов. А
будет у нас баллом выше или баллом ниже, какая разница? В институты нынче
принимают не по баллам. В институты принимают по самостоятельным работам,
которые выполняются в первый месяц учебы. Сделаешь хорошую работу - примут.
Не сделаешь - отложат на год.
Когда буду поступать в институт, возьму для самостоятельной работы
обратную связь коробочек эмоциональной памяти - от коэмы к мозгу. От записи
биотоков с жизненными впечатлениями до их воспроизведения в другом мозгу.
То, что не доделал и не мог доделать Женька Верхов. У него записанные
биотоки воспроизводятся на экране. У него это всего лишь холодные
стереофильмы без съемок. А должно быть сопереживание. Один записал в коэму
то, что случилось, а другой зажал ее в кулаке, и чувствует, что с ним
происходит то же самое, что с автором записи. Ведь без этого коэмы - всего
лишь занятная игрушка.
У меня эта обратная связь в принципе решена. Если целый месяц не
заниматься больше ничем, сделаю. И хоть тошно снова браться за коэмы, для
вступительной работы сойдет.
А может, удастся к тому времени загнать тедр в стандартный часовой
браслет?
И у Тани почти готова вступительная работа. Уже полгода Таня записывает
на диктографе свои мысли о старинных утопиях, о фантастике прошлого и наших
дней, об образе человека будущего в этой литературе. В столе у Тани целая
стопа заметок. Наверняка из них быстро можно сделать вступительную работу.
Это увлечение фантастикой началось у Тани в девятом классе, после одной
из наших ссор. Мы тогда неделю не встречались по вечерам, у Тани было
необычно много свободного времени, и она прочитала книгу Тушина и десяток
старинных фантастических книг, которые упоминал Тушин.
После той недели она и начала всерьез изучать фантастику вообще, ее
историю, и увлеклась этим. И не раз говорила:
- А если бы мы тогда не поссорились, Шур? Так бы я и не занялась
фантастикой?
...По инерции я думаю о том, что и как будет у Тани. Привык! И хотя
теперь у меня нет на это права, мозг продолжает прежнюю работу.
...Кончают читать итоги проверочных бесед. Теперь должны объявить, кого
отобрали в "Малахит". И потом банкет с великим изобилием фруктовых соков.
Собрания у нас короткие...
- ... В "Малахит" из нашей школы поедут только двое, - объявляет
директор. - Комиссия отобрала Евгения Верхова и Александра Тарасова.
Вот это да! Я? Неужели я? Ура!!
И Верхова! Почему, собственно? Ах, да... Он же юный гений... На Рите,
конечно, нужны молодые гении.
Но тогда за что меня? Того не успел, другого не успел, славы не
нажил... О том, что я делал, знает только Юлий Кубов. Да еще, может,
какие-нибудь тетки на выставке, где был мой первый тедр. На какую-то
выставку Кубов его отправлял. Может, этого и достаточно? Кубов никогда
ничего не обещает. Все доброе он делает молча.
Впрочем, ладно! Сейчас не важно - за что. Взяли - и на том спасибо!
А Таню не взяли... Как просто все решилось.
Интересно, а Олег?
- Из пятьсот третьей школы кого-нибудь отобрали? - спрашиваю я.
- Никого, - отвечает директор.
Таня глядит на меня громадными испуганными глазами.
В пятьсот третьей учится Олег. Неужели она боялась, что я громко назову
его имя?
- А всего сколько из нашего города?
Это спрашивает Лена Букова. И голос у нее дрожит. Что теперь будет у
них с Женькой?
Впрочем, может, Женька еще и не улетит? Может, и я останусь? Ведь
только четверть тех, кого берут в лагерь, попадет на корабль. Только
шестьсот из 2400!
- ...Всего из нашего города взяли четырнадцать человек, - отвечает
директор Лене Буковой. - Как видите, счастливчиков немного. Но все-таки нам
привилегия. Из других городов брали меньше. Сказывается, что наш город
создавал "Малахит".
- Он подавал заявление? - тихо спрашиваю я Таню.
Она почему-то вздрагивает, но сразу понимает, о ком речь.
- Нет, - отвечает.
- Почему?
- У него что-то с ногой. Врожденное. Знал, что не возьмут.
- Он вроде не хромает.
- Но с трудом бегает. С большим трудом.
- Ну что ж... Желаю вам счастья.
- Спасибо, Шур!
У нее в голосе слезы. Почему вдруг слезы?
Ах да, это опять, наверно, жалость! Скорей бы уж все кончалось! Уйти!
Уйти!
Ребята шумно поднимаются из-за столов, обступают учителей, благодарят
их.
Наконец-то!
Я тоже встаю, прощаюсь с Таней, крепко жму ее руку.
Я не обижен на нее. Она была хорошим другом: нежным, заботливым,
преданным. Наверно, невозможно быть лучшим другом, чем была она. Я был очень
счастлив с ней. И долго - четыре года. Когда-нибудь они покажутся мне целой
жизнью. Богатой. Полной. Прекрасной. И нужно быть благодарным за это. Таня
ведь не обязана любить меня всю жизнь. И не виновата в том, что Олег
оказался лучше. Это я виноват.
- Спасибо тебе за все! - говорю я. - Всегда буду тебя помнить!
- Я тоже, - отвечает она очень тихо. - Тоже всегда буду помнить...
Я выхожу из школы один. Не хочется сейчас говорить с ребятами. Как бы
на чем-нибудь не сорваться.
Все кругом - знакомое, привычное, родное. И школа, и громадный школьный
двор со спортивными площадками и футбольным полем, и наш белый
пятнадцатиэтажный интернат рядом, и весь утопающий в зелени, очень старый
микрорайон белых двадцати- и тридцатиэтажных домов.
Они даже сейчас не белые, эти дома. Они красноватые - в закатных лучах
позднего июньского солнца. И сотни их окон, обращенных к солнцу, пылают ярче
и ослепительнее, чем оно само.
Я здесь родился, здесь вырос, знаю каждую дорожку между домами.
Но все это для меня в прошлом. Все это скоро уйдет куда-то назад и
станет историей, а впереди будет другое, новое, неизвестное. И, может быть,
далекая планета, о которой я давно мечтал. Дикая, красивая и загадочная
планета, на которой наши астронавты оставили одну могилу. Поклониться бы
этой могиле прекрасной земной женщины, которая отдала свое имя чужой планете
и осталась на ней навсегда!..
Я слышу вдруг, как зуммерит радиофон, вынимаю его из кармана и подношу
к уху.
- Тарасов слушает.
- Сандро, это я, Лина! Я уже все знаю!
- Что все?
- Что ты едешь в "Малахит"... У нас взяли только одного Марата.
- Марата взяли? - обрадованно кричу я в микрофон. - Правда? Как
здорово!
- Ты, оказывается, еще можешь чему-то радоваться... - медленно
произносит Лина, и я вдруг слышу судорожный всхлип и затем щелчок.
Она отключилась, не договорив и обидевшись на меня. И потом, спустя
много месяцев, мне иногда слышался этот судорожный всхлип и за ним
механический щелчок в наушнике. И каждый раз я краснел и мучился и заново
переживал свое свинство, хотя давно знал, что Лина все поняла и простила
меня. Только сам я себя простить не мог.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг