что когда она поцелует, можно и мне.
Но я обнимаю воздух. Тани уже нет рядом. Она мгновенно выскользнула из
кабины и торопится по гладкой крыше к лифту. Даже не оглядывается.
5. Праздник Первого снегопада
На улицы и крыши нашего громадного города целый день сыплет снег. Он
засыпал все коричневые листья в скверах, и хрустящие тонким ледком лужи на
дорожках между домами, и мраморные трибуны на центральной площади. Он накрыл
высокими древнерусскими шапками головы великих людей, навсегда застывших на
гранитных постаментах. Он распластался бесчисленными белыми горностаями на
ветвях деревьев.
Весь город в снегу. Снег идет с утра и может идти так хоть целую
неделю, потому что это первый настоящий зимний снегопад.
Для меня первый снег всегда был праздником. И для Тани - тоже. И
поэтому сегодня вечером мы на улице, идем, не думая, куда, и ловим снежинки
на горячие ладони.
Мы идем вдоль барьера, по неподвижной части тротуара, а внизу, под
нами, бесшумно проносятся маленькие верткие разноцветные биолеты, и снег
стремительно и пышно вылетает из-под них. Там внизу, на уровне подвальных
этажей - проезжая часть центральных улиц. Там нет тротуаров - только
узенькие рабочие дорожки вдоль стен, как в тоннелях. Там расположены все
гаражи и стоянки, все подъезды к лифтам магазинов, театров и жилых домов.
А мы идем надо всем этим по тротуарам, которые давно стали балконами.
Мимо нас торопятся люди. Куда-то спешат, идут даже по движущимся теплым
тротуарным лентам. Людям некогда.
Обычно и мы с Таней так спешим. Но не сегодня. Сегодня наш праздник:
Первый снегопад. И по давней традиции мы так празднуем его: медленно и
бесцельно бредем по улицам, по неподвижным лентам тротуара, которые еще ни
разу не прогревались нынешней зимой и поэтому пока что покрыты рыхлым,
ослепительно белым снегом.
Завтра утром снега здесь не будет. Ночью автоматы включат ток, тротуары
прогреются, снег растает и будет таять всю зиму, кроме двух новогодних дней.
Только в день первого снегопада да в Новый год холодны неподвижные тротуары
нашего города. Только три дня за зиму на них лежит снег. А в остальные дни,
чтобы побродить по снегу, надо идти во дворы, в парки, или ехать за город.
Мы с Таней уже девятиклассники, и нам кажется, что мы совсем взрослые,
и что самое главное о жизни знаем.
Еще год назад мы твердо решили, что будем вместе всегда, всю жизнь, что
бы с нами ни случилось.
Правда, когда ссоримся, Тане и мне кажется, что ссора - навсегда, что
больше мы не помиримся, и что то, главное наше решение, никакого значения не
имеет.
Но потом оказывается, что оно имеет значение, потому что мы миримся, не
помним обид, и все у нас идет, как раньше.
В последнее время ссоримся реже. Я стараюсь уступать Тане, и вижу, что
она тоже старается уступать. А когда видишь, что тебе уступают, зачем
ссориться?
И все-таки недавно мы опять поссорились, и только сегодня утром, на
перемене, помирились. Нельзя было не помириться, ведь сегодня с утра шел
снег, сегодня наш праздник!
После той перемены мы еще не успели толком поговорить, и поэтому я не
знаю, что делала Таня всю неделю, пока мы были в ссоре. Наверное, ходила на
концерты с другими мальчишками. Или уезжала с ними на биолете в парк. Мне
почему-то всегда кажется, что в те дни, когда мы в ссоре, она уезжает с
другими мальчишками на концерты, в театры или в парк. У нее много друзей: и
из спортивной секции, и из литературной лаборатории, которую она стала
посещать с прошлого года. Кое-кого из этих ребят я знаю. Иных - только
видел, об иных лишь слышал от Тани. Потому что у меня по-прежнему нет
времени бывать всюду, где бывает она.
Я даже знаю, что некоторые из ребят влюблены в Таню. Например, Олег
Венгров - худощавый, с черными реденькими ни разу не бритыми усиками, гибкий
и изящный, как кибер-манекен. Он учится в соседней школе, пишет стихи -
вроде бы даже неплохие! - и многие из них посвящает Тане.
Конечно, это не доставляет мне яркого удовольствия, но терплю. Когда у
тебя красивая и умная девушка, в нее обязательно влюбится кто-то еще. И
нужно научиться терпеть, если вообще хочешь быть с такой девушкой.
Впрочем, обо всех своих поклонниках Таня рассказывает. И довольно
подробно. И именно это успокаивает меня и позволяет казаться безразличным.
Если рассказывает, значит, они не опасны, и Таня просто хочет, чтобы я
поревновал. Вот если перестанет рассказывать, тогда плохо...
Сегодня она пока говорит о пустяках, и ни слова о главном: чем жила эту
неделю. Может, ждет, что я спрошу?
Но ведь я не спрошу!
Однако вот и обычный вопрос:
- Тебе интересно, чем я занималась эту веселенькую неделю?
Дни ссор она почему-то называет "веселенькими".
- Что-нибудь похвальное?
- Читала.
- Ого!
- Смешно? А если я скажу, что читала твоего любимого Михаила Тушина?
- Ну, это несколько тебя оправдает... Всю неделю?
- С его книжки я только начала. Он заставил меня прочитать очень много!
- Значит, я люблю его еще и за это.
Хорошо, что она читала. А не моталась по городу с мальчишками.
- Шур, хватит балаганить.
- Прости!
Я легонько толкаю Таню плечом, и она отвечает мне таким же толчком. Мы
часто толкаемся так, когда уже до конца помирились.
- Между прочим, Танюш, после книги Тушина я тоже когда-то сразу прочел
очень много. Но все о Рите. И ты?
- Как раз нет! Меня заинтересовали мысли Тушина о Земле. Он видел людей
Земли не так, как мы. Он глядел на нас как бы из прошлого в будущее. Как
фантасты. Он представлял себе Землю такой, какой ее оставили его деды. А на
Земле прошли столетия. Деды улетали в двадцать первом веке. Он вернулся в
двадцать третий...
- И что тут особенного?
- На первый взгляд - ничего. На первый взгляд - мелочи. Но, если
вдуматься, эта книжка начисто ломает иные привычные представления. Те,
которые существовали веками! Самое интересное: Тушин нигде с ними прямо не
спорит. Может, даже не знает о них.
Таня говорит горячо, и я любуюсь ею, и не сразу соображаю, что надо
что-то возразить. Для порядка.
- Я, правда, давно его читал, Танюш... Но не заметил никакой ломки.
Обычная книжка астронавта. Хорошая! Страстная! У других - холодней. Ну... и
вот эта особенность... Другие рассказывают только о полете, а Тушин - еще и
о своей жизни на Земле. Но как раз это никого не волнует. Это мы и без него
знаем. Все ищут в книгах астронавтов именно рассказ о полете.
- А вот его рассказ о полете и показался мне обычным! - Таня еще
горячится и взмахивает рукой. - Планета, конечно, интересная. Но рассказ о
ней обычен. Необычно то, что он пишет о Земле! И как ты не заметил? Может,
просто был еще маленьким? Все-таки два года назад... Искал, наверно, как все
мальчишки, прежде всего подвиги и описания чужой планеты. Так?
- Может и так. - Я пожимаю плечами. Все это становится забавным. -
Давай дальше!
- Даю дальше! Тушин пишет, что довольно быстро вошел в жизнь
современной Земли. Ну, были ему непонятны некоторые наши обычаи, слова...
Биолетами не умел управлять. И удивлялся, что у нас ими управляют дети... Но
ведь это мелочи! Не этим определяется жизнь! К этим мелочам он быстро
привык. Главное - его отношения с людьми. А он не чувствовал себя
неполноценным. У него не было ощущения, будто он не понимает современных
людей. Или они его. Удивлялся - часто. Но всегда - понимал! Ему все время
было интересно с людьми новой Земли и не хотелось скрыться от них. Не
хотелось замкнуться в четырех стенах или в кругу одних "уральцев". Он даже
пишет, с этакой легкой иронией, что "уральцы", видимо, порядком надоели друг
другу, и поэтому жадно общались с новыми людьми.
- Но что в этом особенного, Танюш? Это же естественно!
- Подожди, я не закончила!
- Извини!
- То-то. Так вот, что я сделала дальше... Я взяла книги, написанные
людьми, которые встречались с Тушиным, жили с ним рядом, часто и подолгу с
ним разговаривали. И с ним, и с Чандой, и с другими "уральцами". И все эти
книги сходятся в одном: Тушин очень интересный собеседник, никто с ним не
скучал, его не нужно было "развлекать" и подолгу объяснять простые вещи. Он
понимал все сразу, а развлекать отлично умеет сам. И другие "уральцы" -
тоже. И при всем этом они очень много работали после возвращения. Им некогда
было глазеть на Землю как на музей. Обкатывали материалы своей экспедиции,
грызли гранит земной науки за два века. И сумели изложить свои находки так,
что нам все понятно и не кажется архаичным. Даже язык книги Тушина почти не
архаичен, вот что удивительно! Он вполне вошел в нынешнюю языковую струю...
А их участие в создании "Риты-1"!.. Все принципы планировки и загрузки
подсказаны ими!
- Ты и в это вникла?
- Пора привыкнуть к моей манере. Если уж браться за проблему, то в
комплексе, со всеми окрестностями. Иначе что?
- Твое самое презираемое: верхоглядство.
- Ну, мне иначе неинтересно... Короче, Шур, если бы Тушин не улетел,
остался бы на Земле, он был бы, мне кажется, не из последних здесь.
- Я в этом никогда не сомневался.
- Зато другие сомневаются. Мол, астронавт, вернувшийся в другой земной
век, обречен на комплекс неполноценности. И ты тоже повторил это в своем
докладе о Рите. Помнишь?
- Было... Но ведь я излагал чужой спор. Это не мои мысли.
- Однако они и не возмущали тебя! Ты принял их как норму. А Тушин их
разметал. Легко, спокойно... Дело в том, кто вернется, какой человек. Один -
отстанет. Другой - нагонит. Но чтоб отстать, не обязательно улетать в
космос. Дураки, увы, никак не переводятся.
- Ты права. Это вечная проблема. Как любовь и смерть.
- Шур, я серьезно.
- И я! Разве можно несерьезно говорить о дураках? Каким же выводом ты
их пригвоздила?
- Простым. Умный человек приспособится к любому веку и не будет лишним.
О дураках же чего грустить? Они и в своем веке мешают. Да и не вернутся к
нам дураки из космоса, потому что не попадут туда.
- Следовательно, проблемы нет?
- Ты толковый ребенок. Но я еще не кончила.
- Представляю, куда мы придем дальше.
- Терпи.
- Только ради великой цели...
- Какая же цель тебя вдохновляет?
- Надеюсь после лекции поцеловать тебя. Ждал целую неделю.
- А теперь зачем-то ждешь конца лекции...
Шалея от радости, я притягиваю Таню к себе и целую ее горячие губы, ее
глаза, ее пылающие щеки. Она робко отвечает на мои поцелуи, а потом вдруг
отстраняется.
- Ты с ума сошел! - говорит она. - Кругом же люди!
Но люди спешат мимо нас по движущимся лентам тротуаров и, кажется,
ничего не замечают. Никому до нас нет дела.
В нескольких шагах, за палисадником, я вижу террасу детского сада. На
ней низенькие столики, горка санок. И никого нет. Терраса пуста и темна. И в
окнах темно.
Я тащу Таню на террасу, отыскиваю на полу, возле барьера, санки, и мы
садимся на них и снова целуемся. Теперь с улицы нас не видно. И мне опять,
как когда-то давно, на городском катке, кажется, что лучше этого ничего в
жизни быть не может.
Через полчаса мы снова идем по улице, и снова ловим пушистый снег
горячими ладонями, и снова несутся внизу под нами низенькие обтекаемые, как
капли, разноцветные биолеты.
Впереди, над высоким синим куполом Центрального концертного зала,
пляшут разноцветные огни, впиваясь длинными языками в черное небо. Как будто
гигантский костер полыхает в ночи над домами. Огни пляшут ритмично,
размеренно, и видно, что ими управляет чуткая нервная рука талантливого
музыканта.
- "Марсианский прибой", - безошибочно определяет Таня, глядя на огни. -
Они слушают в зале "Марсианский прибой". Наверно, Ричардс играет. Вроде его
стиль. Правда?
- Возможно, - уклончиво отвечаю я. Не настолько я, к сожалению, силен в
музыке, чтобы по цветовой гамме определять мастера. По звуку еще отличил бы
иного...
Пляшут в полной тишине над куполом зала длинные яркие огни, и каждый,
кто глядит на них с улиц, слышит знакомую мелодию "Марсианского прибоя" -
модной сонаты нынешнего года. Она звучит над городом бесшумно, никого не
оглушая и никому не навязывая свой бешеный ритм. Кто хочет - смотрит и
слышит. Кто не хочет - не смотрит.
- А Тушин так и не понял нашей цветомузыки, - грустно говорит Таня. -
Он привык к прежним незрячим мелодиям. На корабле у них не было других. Но
ведь это не так уж и важно! Правда?
- Это просто обидно. Я всегда очень уважал Тушина. Он для меня герой,
понимаешь? Главный герой моего детства. Но ты прости, Танюш...
- Куда ты опять меня тянешь?
- Посмотри, какое толстое дерево!
- Ну и что?
- За ним так удобно целоваться! Никто не увидит!
- Ты сумасшедший! Но я люблю тебя!
6. Разрыв
До чего обманчивы девичьи "люблю!". И даже "очень люблю!". И даже
"совершенно не могу без тебя!".
До чего легко они сменяются таким же горячим "не люблю!", "оказывается,
не люблю!", "люблю, но не тебя...". До чего легко!
Я был уверен, что на такое способен кто угодно, только не Таня! Больше
чем себе, верил ей!
Конечно, мы ссорились иногда, но ведь все ссорятся. И даже при ссорах я
ни разу не обижал ее. Это немыслимо: обидеть Таню. Она для меня святая. И
отлично знает это.
Почему же письмо? За что?
Может, я действительно неудачник, и прав Женька Верхов? Я назвал его
тогда, зимой, подлецом. Негромко. Никто больше не слыхал. Мы вдвоем
говорили. А он отшатнулся и побледнел, и глянул на меня своими темными
глазами бездонно и ненавидяще, и напророчил:
- Ты просто неудачник, Сандро! Тебя всегда будут преследовать неудачи!
И ты это понимаешь и потому завидуешь!
А я не завидовал - презирал его. Он выдал за свое изобретение то, что
удалось найти мне - эти самые коэмы, коробочки эмоциональной памяти, которые
сделали его знаменитым.
Он, правда, не смог довести их до конца.
А я был близок к концу. Но все бросил. Противно стало.
Таня тогда спорила со мной. Вовсю.
Мы бродили по хрустящему снегу парковых аллей, и она допытывалась:
- Почему ты молчишь? Почему громко не скажешь правду? Кончился бы этот
кошмар!
- Не вижу кошмара.
- Но ведь тебя обокрали!
- Идея - не собственность. Кстати, это и не моя идея. Ты же сама
подкинула мне книжку того фантаста. Двухсотлетней давности. Это его идея.
- Но ведь Женька знал, что ты работаешь... Он поступил нечестно, подло!
И я, как дура, все ему разболтала!
- Это дело его совести. И, пожалуйста, не называй себя дурой.
- Шур! А если я скажу всем то, что не хочешь говорить ты?
- Это будет уже совсем смешно!
- Обидно, Шур!
- Конечно, обидно, Танюш! - согласился я. - Но это не проблема жизни.
Сделаю что-нибудь другое.
- Да ты просто доведи до конца коэмы! Ему ведь не под силу сделать
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг