нападают - защищайся! Самая короткая схема. Самые мгновенные связи. Только
чем защищаться? Мы же не вправе давать киберу оружие против человека. Пусть
даже и дикого. Мы должны дать ему оружие только против оружия.
Значит, начисто исключается оружие, действующее на расстоянии. Остается
только контактное. Обычные электрические стержни, которые мгновенно
выбрасываются из рук кибера и мощным силовым полем отталкивают
приближающиеся к нему копье или палицу.
Ну а если это не палица, а рука?
Вообще-то голыми руками дикари ничего не смогут сделать киберу. Да и не
станут пытаться что-либо сделать, побоятся. И поэтому голые руки ему не
опасны. И значит, на руки он может не реагировать. Он должен реагировать
только на деревянное или каменное оружие. Конечно, мало шансов, что ра
начнут бросать в машину свои каменные топоры. Но, кто знает, что может
взбрести им в голову. Могут бросать камни. Пусть лучше киберы будут защищены
и от этого. Итак - обыкновенное ограниченное силовое поле, отбрасывающее на
несколько метров дерево и камень, которые угрожают безопасности машины. И
ничего больше. И пусть любые руки спокойно касаются нашего кибера. Он не
сделает им ничего худого. Он, как и прежде, будет по-детски беззащитен от
них.
...В эти недели я мало бывал дома, потому что мы работали, не
оглядываясь на время. Лишь один день не был я в лаборатории - тот суматошный
день, когда мы с Бирутой перевезли наши немногие вещи из тесной и сумрачной
каюты "Риты-3" в светленькую и чистенькую квартирку на двенадцатом этаже в
только что законченной секции Города. Подошла, наконец, и наша очередь...
Бирута долго не распаковывала вещи, ходила по квартире, открывала и
закрывала окна, выдвигала и вновь убирала в стену диваны и кресла, столики и
тумбочки. Она забавлялась квартирой, как ребенок. Она настолько отвыкла от
самого примитивного земного уюта, что мне невольно подумалось: какая-нибудь
дикарка из племени леров, наверно, вела бы себя в квартире почти так же.
Потом Бирута прижалась ко мне и приложила мою руку к своему животу.
- Надави пальцами, - попросила она. - Только не сильно!
Я слегка надавил пальцами и тут же почувствовал в ответ упругие
сердитые удары. Они били точно в то место, куда давили пальцы. Я передвинул
пальцы и снова надавил. И снова удары били точно в мои пальцы. Мой сын
протестовал! Он усмотрел ограничение своей свободы в моих легких нажатиях и
тут же запротестовал.
- Серьезный парень? - Бирута улыбнулась.
- Весь в меня!
Бирута неожиданно грустно вздохнула.
- Лучше бы он был немного посерьезней.
Она не сказала больше ничего и молча стала разгружать попавшуюся под
руку сумку. Но и от одной этой фразы у меня сразу испортилось настроение, и
солнечный день показался каким-то тусклым и серым.
Это началось давно, с первых же недель нашей напряженной работы над
новым кибером, с первых же вечеров, которые я провел в лаборатории, с первых
же встреч после работы, когда я, необычно возбужденный, еще был там, в зале,
со своими товарищами, со своими схемами, со своим давним любимым делом, по
которому так соскучился - и поэтому рассеянно слушал дома Бируту и не всегда
сразу понимал, что она говорила.
Да, конечно, это началось тогда. Но в те дни я этого не понимал, не
замечал, а если бы и заметил - не придал бы никакого значения. Бирута всегда
была до смешного ревнивой, что, в общем, никогда не мешало нам жить.
Вначале Бирута сама боролась. Теперь-то я понимаю, как яростно она
боролась сама с собой - в одиночку, ничего не говоря мне, ничего не
объясняя.
Я порой удивлялся в те дни резким, вроде бы совершенно необъяснимым
переменам в ее настроении. Но если и задумывался, то ненадолго. Меня целиком
занимали схемы и программа нового робота. И еще я немало мечтал, что
когда-нибудь, попозже, когда самые необходимые киберы будут сделаны, я смогу
выкраивать какие-то часы, может, даже дни, и заниматься коробочками
эмоциональной памяти. Мне хотелось бы изготовить десяток коэм для Бируты,
для ее рассказов. И еще десятка два - для других ребят, которые читали свои
произведения в одном радиоальманахе с Бирутой. И еще мне хотелось дать коэму
или две Жюлю Фуке, чтобы он записал историю своего знакомства с Налой.
А где-то смутно, неясно, копошилась и другая мысль, более важная. Если
Ра и женщины-леры, которые живут в Нефти, так неохотно читают книги, то,
может, коэмами они станут пользоваться охотнее? Может, та же книга, но
изложенная в коэме, будет для них доступнее, интереснее? Как доступнее книг
для них стереофильмы и телевизионные передачи. Может, мои коробочки, если их
будет достаточно и если они будут толково заполнены, вообще могли бы
ускорить просвещение диких племен этой планеты? Не в том ли и есть главное
назначение моей работы?
Об этом думалось всерьез. А неустойчивое настроение Бируты я
воспринимал не очень серьезно и легко объяснял себе особым положением моей
жены. У женщины, которая ждет ребенка, неизбежно должны быть какие-то
психологические сдвиги. Тут хозяйничает природа, и я тут бессилен. Я могу
быть только терпеливым и добрым с такой женщиной. Могу быть только чистым
перед нею. И большего не могу. Появится ребенок - и все сгладится, все
придет в норму.
Когда же я понял, в чем дело, было поздно.
Много раз потом я пытался припомнить, из-за чего в тот вечер случилась
ссора. И никак не мог припомнить.
Отлично вижу тот вечер - серовато-пасмурный, как и большинство вечеров
на материке. После ужина мы долго сидели с Бирутой недалеко от корабля, на
длинном гладком темном ящике, выгруженном из трюма.
Помню пустой выжженный космодром и по краям его - редкие кустики
молодой нежно-зеленой и необычно пышной травы. Помню пылающую
кроваво-красную полоску облаков на западе, в стороне заката. И еще помню
тоскливое щемящее чувство нежелания возвращаться в нашу маленькую безоконную
каюту, в нашу "конуру", как недавно стала называть ее Бирута. Каюта, которая
когда-то казалось нам верхом удобства, теперь раздражала, была просто
ненавистна - и жуткой теснотой, и темно-серой мрачностью (даже при самом
ярком свете), и глухой оторванностью от всего живого. В ней можно только
спать и читать. Ничего больше в ней нельзя делать.
Пока Бирута вела в школе класс - ей нетрудно было мириться с тесным
нашим домом. Она поздно возвращалась на космодром и, по существу, только
спала в каюте. Да иногда читала. Все остальное время отдавала школе,
интернату, школьным будням и праздникам.
Когда же Бируте пришлось перейти на время в методический кабинет -
обычная участь всех учительниц, готовящихся стать матерями, свободного
времени прибавилось, и неудобства стали раздражать мою жену особенно сильно.
Впрочем, виновата тут была, конечно, не только наша каюта. Целиком
поглощенный лабораторией, я часто возвращался на космодром поздно и не видел
в этом ничего особенного. Раньше возвращалась поздно Бирута, теперь - я, что
же тут такого? Кто же виноват в том, что дома мы не можем заниматься любимым
делом?
Все это казалось настолько само собой разумеющимся, что я никак не мог
в то время связать переменчивость настроения Бируты со своими поздними
возвращениями.
Короче, я был просто слеп. Вот до того самого вечера.
Кажется, в тот вечер, как обычно, я рассказывал Бируте о делах в нашей
лаборатории. И, наверно, как обычно, упомянул Ружену. Может, даже
восторженно упомянул. Все мы часто восхищались ею.
Бирута ничего не сказала мне в тот момент. Поэтому я до сих пор и не
знаю, упоминал я Ружену или нет. Но потом, позже, когда мы уже были в каюте,
и я читал "Экскурсы в историю роботехники" Федорчука, Бирута из-за чего-то
раскипятилась и бросила мне:
- У тебя удивительный талант находить время для всех, кроме жены!
- Для кого, например? - Я спокойно поднял глаза от книги. Давно уже дал
себе слово делать все замедленно-спокойно в те минуты, когда Бирута
горячится.
- Будто не знаешь!
Бирута отвернулась к выключенному телеэкрану. Она демонстративно не
глядела на меня. А я уже знал, что на ее красивом лице появились в этот
момент уродливые красные пятна. В последние недели у нее каждый раз стали
проступать на лице красные пятна, когда она раздражалась.
- Не знаю, Рутик! Святая истина!
- Мне иногда кажется - для тебя вообще нет ничего святого!
- Это несправедливо, Рутик. Ты же знаешь.
- А ты со мной справедлив?
Я отложил книгу, поднялся с койки и обнял Бируту. Худенькие,
беззащитные ее плечи как-то резко напряглись, а затем безвольно обмякли под
моими руками.
- Слыхала старинную песенку? - спросил я.
- Какую еще?
Она даже не обернулась.
- Там поется так, Рутик:
...Но я не понима-аю,
Зачем ты так серди-ита.
Ну, перестань же хму-уриться,
Ну, поцелуй скорей!
Она резко повернулась ко мне с глазами, полными слез, и я увидел те
самые красные пятна на лбу и на щеках ее.
Она глядела мне в глаза какие-то секунды, потом уткнулась в мое плечо и
заплакала.
Худенькие плечи ее вздрагивали под моими ладонями, и сквозь
всхлипывания она говорила:
- Зачем... Зачем... зачем ты взял ее в лабораторию?
- Кого, Рутик?
- Ты знаешь!.. Зачем?.. Потому что я сейчас некрасивая, да? Потому что
я не стройная?
- Ты говоришь чепуху, Рутик! Успокойся и пойми: чепуху!
- Она весь день с тобой! - Бирута продолжала всхлипывать. - Она с утра
до вечера с тобой... А я - только ночью... Она все время шутит и смеется...
Ты сам говоришь... А я только сержусь и плачу... Конечно, как тут не
влюбиться... В веселую женщину...
Я успокаивал ее, как мог. Уговаривал, убеждал, доказывал, что никогда
не думал о Ружене так, как говорит Бирута. И она вроде поверила, перестала
всхлипывать, успокоилась.
Но я и представить себе не мог тогда, насколько прочно засело это у нее
в голове. Мне показалось в тот вечер, что разговор исчерпан, окончен. А он
только начинался.
Бирута стала вспоминать Ружену все чаще и чаще, по любому поводу.
Стоило мне нахмуриться, как Бирута говорила:
- Конечно, улыбаться ты можешь только ей!
Стоило мне в течение часа не поднять глаз от книги, как я слышал:
- Только с женой и читать! Жена теперь глаз не радует... Глядеть
хочется на другую...
Наверно, Бируту нужно было лечить. Но я не решался рассказать об этом
врачу. Такой разговор казался мне почему-то унизительным, позорным,
предательским.
Я старался приезжать домой раньше. Но не всегда это удавалось - работа
требовала слишком много времени.
Я старался отвлечь Бируту - напоминал ей о фантастике, которую она
может и должна писать. Ведь ее рассказ, переданный по радио, понравился всем
землянам. Те, кто пропустил его, настойчиво вызывали студию и требовали
повторить. Но повторять его пришлось дважды. Как же можно после такого
успеха забрасывать фантастику?
- Ах! - отмахивалась Бирута. - У меня сейчас чистейший реализм в
голове!
Я старался всем, чем мог, успокоить Бируту, был с ней нежен и терпелив,
как никогда. Но где-то глубоко внутри мешала мне память о Сумико, о тайной
моей вине перед женой, и эта память в чем-то сковывала меня, а Бирута,
видимо, тонко чувствовала мою скованность. И подозрения еще сильнее
одолевали ее.
Иногда она не говорила об этом по нескольку дней, была, как прежде,
ласкова и спокойна. Мне начинало казаться, что наконец-то все кончилось, и я
невольно веселел, но потом, на какой-нибудь совершенной мелочи, Бирута вдруг
срывалась и снова начинала упрекать меня ею.
В конце концов я сам стал как сжатая до предела пружина. Стал бояться
себя - бояться, что тоже на чем-нибудь сорвусь. Срываются ведь всегда на
неожиданных мелочах. Все, не только Бирута.
Главное, я не видел никакого выхода. Уйти из лаборатории я не мог и не
хотел. И лаборатория наша была совершенно немыслима без Ружены. Об этом и
думать не приходилось. И работать в лаборатории меньше других мне тоже
невозможно.
Оставалось ждать. Ждать квартиру, которая изменит наш быт, ждать родов,
которые изменят психику Бируты, займут ее мысли совсем другим.
И вот теперь квартира была, и Бирута была ей несказанно, совсем
по-детски рада, и несколько дней увлеченно исследовала ее, изучая все
маленькие секреты. И я теперь возвращался домой раньше - все-таки на сотню
километров ближе к лаборатории. И в первые дни в нашей новой,
по-праздничному пустоватой квартире царили мир, спокойствие, чистейшая
идиллия.
А потом у Бируты снова начались вспышки раздражения, которые мне очень
редко удавалось предупредить, хотя я все время был настороже и старался не
давать ей повода для волнений. И снова каждая вспышка неумолимо оканчивалась
намеком на Ружену.
Теперь я поговорил с врачом. Просто о раздражительности Бируты - безо
всяких упоминаний о Ружене. И жену мою стали незаметно лечить. И она
постепенно становилась спокойнее, раздражение проходило, но навязчивая мысль
о том, что именно сейчас я должен быть влюблен в веселую и беззаботную
женщину, не оставляла Бируту. И этой другой женщиной, по ее мнению, могла
быть только бойкая Ружена. Другой женщины возле меня не было.
Когда-то, еще в "Малахите" и в космосе, Бирута смешно ревновала меня к
Розите Гальдос. И в эти тяжелые недели я боялся, что старая ревность
вспыхнет вновь - уже горячо и бурно. Хотя вроде и поводов для этого не было:
я почти не видел Розиту, и Бирута знала это.
Однако хоть от этого судьба уберегла меня. Бирута была по-своему
логична, и видела, что Розита все чаще появляется вместе с Теодором Вебером,
тем самым архитектором, который в первые дни знакомил нас с материком. Вебер
уже почти три года жил один. Жена его погибла - как Ольга, как Чанда... И,
видимо, зарождающееся чувство Розиты и Вебера успокоило Бируту.
Но от этого не становилась слабее ее ревность к ни в чем не повинной
Ружене.
В конце концов я смирился. Смирился со спокойной теперь, мягкой, даже
ироничной ревностью Бируты, с ее насмешливыми упреками, с ее недоверием,
которое, кажется, перестало меня оскорблять. Я ждал сына, верил, что его
появление все изменит, Бирута станет прежней.
Что поделаешь, ревность еще не ушла из нашей жизни, хотя философы и
фантасты изгоняли это чувство не однажды. Когда-то, на Земле, когда Таня
ушла к другому, я ревновал. Дико, безумно. Мучился, не находил себе места,
делал страшные глупости.
Наверно, только от ревности я и встречался тогда с Линой. Отчего бы
еще? Ведь я не любил ее.
Вот когда я вспомнил ее, Линку-неудачницу!.. Она просила вспомнить
сразу, как прилечу. А я вспомнил, когда стало плохо.
Что тут добавишь?..
В общем, я понимал Бируту. И мне в голову не приходило обижаться на
нее. Я знал, что все это надо перетерпеть, как болезнь. Пройдет, как
проходит и болезнь...
Но терпеть было трудно. И неизменная ревность изматывала, как
изматывает всякая болезнь.
...Между тем в лаборатории работа шла и давала результаты, и наш новый
киберколлектор для южных районов был, как говорится, на подходе. Мы создали
ему единую цельную программу, объединяющую все его задачи, мы вложили в него
все анализаторы, схемы и блоки, все аккумуляторы, необходимые для общей
работы и для создания мгновенного силового поля, и кибер наш все-таки стал
массивнее своего прародителя.
Бруно вычертил идеальный по форме корпус. Он был изящнее предыдущего,
хотя и включал в себя тысячи дополнительных кристаллов и микросхем. Но все
же вес есть вес, и ноги машины пришлось делать толще, и руки - тоже, потому
что оборонительным электрическим стержням надо же было куда-то прятаться,
чтобы не мешать обычной работе.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг