Я молчал. Может, за любого и поручился бы. Но за Женьку?..
- А я не могу поручиться даже за себя, - признался Бруно. - Уверен
только, что в человеческих обстоятельствах всегда буду человеком. Но если
обстоятельства потребуют жестокости, может, стану жестоким.
- Человек должен всегда оставаться человеком, - тихо сказала Бирута. -
Даже в нечеловеческих обстоятельствах.
А я молчал. Думал уже о себе. Никогда я не был жестоким. И считал, что
не могу. Но сейчас Бруно в чем-то поколебал меня. Может, все-таки могу?..
Он смотрел на меня. Потом понимающе улыбнулся.
- Копаешься в себе? Истинно человеческое занятие!
Бруно провел ладонью по коротким, торчащим "ежиком" волосам и повернул
голову к Бируте.
- Ты, конечно, права, Рута! - Он вздохнул. - Но только если говорить об
идеале. А идеалы всегда в меньшинстве. Общество, конечно, стремится к
идеалу. Но оно грубо ошибется, если примет человеческий идеал за среднее
арифметическое.
- Однажды приняло - и не ошиблось, - тихо возразила Бирута.
- Что ты имеешь в виду?
- Войну с фашизмом в двадцатом веке. Россию в этой войне. Тогда как раз
средним арифметическим был идеал. Ни одна буря на Земле, ни до, ни после, не
дала столько истинных героев. Ошибка общества заключалась тогда в обратном.
Людей считали менее идеальными, чем они были на самом деле. Скольких героев
зачисляли в предатели! И прошло много лет, пока общество поняло, что они
герои. - Бирута вздохнула, покусала губы и продолжала: - В ходе войны тогда
погубили и посмертно оклеветали целую армию. Ее назвали армией предателей,
перешедшей на сторону фашистов. А на их сторону перешел только один
командарм с поварихой. Сама же армия просто погибла - сто тысяч героев,
которых завел в непроходимые болота великий главнокомандующий. Свою ошибку
он и списал на одного предателя... Полвека потом такие ребята, как мы,
рылись в местах боев, отыскивали останки непохороненных героев, и
торжественно, с почестями, хоронили их. Один из моих предков участвовала
этих поисках.
- Где это было? - тихо спросил Бруно.
- Совсем недалеко от Латвии. В волховских болотах. Сейчас там громадный
заповедник
- И об этом есть книги?
- Есть. Первая из них называлась "Мясной Бор". Я читала их уже после
того, как прочла записки моего предка. Они хранились в семье и никогда не
публиковались. Но с них начался мой интерес.
- Я не силен в русской истории, - тихо произнес Бруно. - Но она всегда
вызывала у меня глубочайшее уважение к народу, который ее творил. Правители
часто заводили этот народ в катастрофу. Но после каждой из них Россия
возрождалась более могучей, чем была прежде. Это вызывает почтение...
Наверное, вы правы, ребята. В том, что касается России. Но я не уверен, что
на Рите будут действовать законы именно русской истории.
Я слушал молча и вспоминал свой школьный доклад о второй мировой войне.
Насколько поверхностным, оказывается, он был! Судьба ста тысяч погибших
героев не отразилась в нем ни одним словом. Я и не ведал о ней. Если бы не
Бирута, так, видно, и не узнал бы.
И насколько, оказывается, неисчерпаемы мы здесь, на объятом сном
корабле! Какие бесценные сокровища информации хранит память каждого из
нас!.. Ведь за два года в "Малахите" о чем мы только с Бирутой ни
переговорили! Но ни разу не обмолвилась она о судьбе той армии, которая так
взволновала ее. А я ничего не успел рассказать ей о работе своих родителей в
подледных поселках Антарктиды.
Впрочем, может, на Рите успеем наговориться?
10. "Нам никогда не узнать..."
- Знаешь, вот уже сколько дней думаю об этом радиомаяке. И страшно
обидно!
Бирута говорит по-обычному тихо, даже будто сонно. Она лежит на койке в
нашей каюте и, закинув руки под голову, смотрит в потолок. Мы недавно
проснулись. До начала дежурства еще три часа. Успеем и позавтракать, и
позаниматься в спортзале, и посидеть над проекторами в библиотеке.
- Отчего же тебе обидно, Рут?
- Оттого, что нам никогда не узнать, какая там цивилизация, какие
существа. Люди это или не люди... Как они живут... Что умеют... Как любят...
Обидно из-за нашего бессилия! Мы даже не можем сообщить на Землю об этом
маяке. Всего одна финишная ракета! И нужно ждать двадцать лет, чтоб ее
отправить!.. А представляешь, какой переполох поднялся бы в Солнечной
системе от такого сообщения? Но целые поколения там умрут, так и не узнав об
этой цивилизации, о братьях по разуму.
- А может, не было бы никакого переполоха? Ведь люди давно догадались,
что в старых звездных скоплениях - древние цивилизации. Но нам они пока
недоступны. А им, видимо, не до нас.
- Вот это и обидно, Сашка! Есть разумные существа, и они нас ищут - тут
ты не прав! - иначе для чего бы они ставили радиомаяки? А добраться до них
мы не можем... Конечно, когда-нибудь... Но мы не доживем. Мы не узнаем. А
так хочется знать!
- Подумай, Рут, о тех - ну, например, в двадцатом веке, - кто мечтал
узнать хотя бы о Рите! Они первыми пробивали дорогу в космос, рисковали,
гибли, а результатов не дождались. Результаты достались тем, кто селился на
Марсе, на Венере. Нам достались. И мы что-то для кого-то оставим. Так
устроена жизнь.
- Да я не меркантильна, Сашка! Я даже не хочу пользоваться
результатами. Хочу только знать их! Обидно умереть и не узнать, чем
кончилось твое открытие. Наверно, я буду писать, Сашка... Какой-нибудь
фантастический рассказ об экспедиции к звездному скоплению. К той самой
цивилизации. Мне ее не узнать, так хоть придумаю!
- Ты говоришь так, словно уже пишешь.
- Как ты догадался?
- Чуть-чуть знаю тебя.
- Верно. Пишу. В рубке, за твоей спиной. В библиотеке. И главное, в
уме.
- И пишешь медленно. Потому что прячешься.
- Тоже верно.
- А зачем прячешься? От кого?
- Боюсь: вдруг не выйдет. Ты не говори пока ни Бруно, ни Изольде,
ладно? Я давно не писала рассказов. Отвыкла.
- А вообще - писала?
- Немного. Тоже фантастику. Их печатали в Риге, на латышском. А потом
перевели в Вильнюсе и в Таллинне.
- Из-за этих рассказов тебя и взяли в "Малахит"?
- А ты думал, из-за тонкой талии?
- И я узнаю это только сейчас! А мы уже больше двадцати лет женаты! По
всем правилам надо обидеться.
- Не обидишься - бессмысленно.
- Но почему ты молчала?
- У меня ничего не писалось в "Малахите". Ничего! Я так мучилась!
Плакала даже. И было такое ощущение, будто я всех обманула. Теперь
понимаешь?
- Пытаюсь. Но у тебя выйдет, Рута! Непременно! Я в тебя верю! И будешь
ты фантастом Риты, Бирута нежная моя!
- Ты несносный человек, Сашка! С тобой совершенно невозможно говорить
серьезно!
- Ты уверена?
- Вижу.
- А если я подкину тебе идею?
- Какую еще идею?
- Серьезную.
- Разве ты на это способен?
- Рискни.
- Хорошо. Рискую. Гони идею.
- Я дам тебе коэму, Рут. Ту, свою... С обратной связью. А ты запишешь
рассказ в нее. Это быстро и... впечатляюще.
- А это возможно?
- Для того они созданы.
- Для рассказов?
- Не только. Но, во всяком случае, не для баловства.
- Честно говоря, Сашка, я смутно представляю себе, для чего нужны эти
коэмы. Мне всегда казалось, что это лишь любопытный технический эксперимент.
Не более. Ну, выдумал, возишься... Мужчина должен возиться с чем-то
техническим. Мне так всегда говорила мама. И советовала не мешать. "Пусть,
мол, лучше возится с машинами, чем заглядывается на других женщин".
- А между прочим, не я их выдумал.
- Кто же?
- Один фантаст. Еще два с половиной века назад. Но тогда их не могли
сделать. Не было отправных приборов. А потом появились приборы, но забыли
книжку того фантаста. И вот я случайно на нее наткнулся...
Я прикусил язык, потому что чуть было не сказал: "Таня посоветовала". А
Бирута совершенно не выносит упоминаний о Тане.
- И что же писал тот фантаст?
- Он рассказывал о далекой планете. Там эти коробочки эмоциональной
памяти были вместо книг.
- Любопытно!
- Вот и давай попробуем! Может, тот фантаст неплохо придумал? Ведь я не
мог сам записать в коробочку новый рассказ. Так сказать, по ограниченности
способностей. Записывал поездки, какие-то реальные события. В общем, нечто
документальное, сохранившееся в памяти. А ты можешь представить и записать
выдуманное. И вот тогда будет на полную катушку.
- Расскажи подробнее, Сашка. Что писал тот фантаст?
- У тебя хватит терпения?
- Видимо.
- Тогда слушай. Далекая планета. Книги на ней ушли в прошлое.
Библиотеки стали архивами, в которые заглядывают лишь историки. На
протяжении целого века книги - уже не бумажные, электронные - вытеснялись
коробочками эмоциональной памяти, коэмами. Никто не запрещал одно, не вводил
декретами другое. Каждый пользовался чем хотел. Но коэмы были удобнее, и
люди предпочитали пользоваться ими. В коробочках аккумулировались биотоки
мозга тех людей, которые способны творить. Это были записи виденного,
пережитого, выдуманного. Вот как у нас с тобой - документальное и
художественное. Доходит?
- Ты рассказывай! Когда не дойдет, спрошу.
- Коэмы - двух видов: записи и воспроизведения. То есть записывающие
еще и воспроизводят. Для пробы, для просмотра. Но воспроизводящие - не
записывают. Эти - только для читателя. Массовая продукция.
- А какие сделал ты?
- Первые. Для записи. Но они и воспроизводят.
- А что сделал Верхов?
- Только запись. Воспроизведение у него - лишь на экране. Не в мозгу.
- А коэмы только воспроизведения ты не делал?
- Зачем? Это, по сути, половина моей. Любой техник разделит.
- Что еще было у того фантаста?
- Организация и последствия.
- Расскажи.
- Организация проста. Законченные записи обсуждались среди
специалистов - писателей, историков, путешественников, филологов. Если
запись одобряли - ее размножали за счет государства.
- А если браковали?
- Сдавали в архив. Но и архивы периодически просматривали молодые
специалисты. И отбирали для размножения то, что считали полезным. У стариков
не было права вето...
- А если кто-то из авторов и с этим не соглашался?
- Он мог пойти на завод и размножать свои коэмы самостоятельно. Своими
ручками. И самостоятельно распространять. В общем, рай для талантливых.
- И каковы последствия?
- Естественные. Вначале в этот рай ринулась молодежь. И многие быстро
стали знаменитыми. Потом потянулись старички. Но не всем удалось тут
закрепиться. Кто на бумаге не лгал, быстро пошел за молодыми. А кто на
бумаге прятал свои мысли за хитрой вязью слов, так же быстро выходил в
тираж, терял аудиторию. В коэмах лгать было невозможно: все обнажали!.. Тебе
еще не надоело, Рут?
- Пожалуй, разомнусь.
Она поднимается с койки, разминается несколькими легкими упражнениями,
ходит по каюте - от двери до телеэкрана, от телеэкрана до двери. Пять шагов
туда, пять - обратно. Весь наш "пенал"... И снова ложится.
- Ну, а как это сказалось на книгах?
- Примерно как у нас из-за Интернета. Поначалу... Книги отступали.
Сохранились только в точных науках. Но у нас книги не умерли, сохранились во
всех областях. А у них - не во всех. Формулы, расчеты, таблицы, схемы
остались на бумаге. Астрономия, физика, химия, математика, геология без книг
существовать не могут. Нигде! А литература, например, из книг ушла. Более
того - как самостоятельный вид человеческой деятельности она вообще стала
там умирать.
- Ну, это не ново! Литератору столько раз хоронили, а она все живет.
- У нас, Рутик! У нас! А ты просила рассказать про НИХ.
- Извини, Саш! Для меня это слишком близко. Продолжай! Почему она стала
там умирать?
- Коэмы сделали литературное творчество слишком доступным. Стало
ненужным мастерство, накопленное годами, упорная работа над стилем.
Достаточно полета фантазии, умения строить диалог, запаса ярких впечатлений
и свежих мыслей. Бойкие непрофессионалы стали выдавать увлекательные записи.
Философская проза погибла на корню. Хотя философия сохранилась. Но свелась к
афоризмам. Художественные жанры вытеснялись документалистикой. Мы это тоже
проходили...
- А как там поступили с классикой? Забыли?
Бирута садится на койке, складывает руки на коленях. Она очень
напоминает сейчас ту маленькую, аккуратненькую, с косичками девочку Руту,
которую видел я на старых фотографиях в Меллужи, в доме ее родителей.
- Нет, Рутик! Классику не забыли. Просто начали переводить в коэмы. Как
раз старшее поколение писателей этим и занялось. И на всю их жизнь хватило
этой работы.
- Ты допускаешь, так же может быть у нас?
- Не дай Бог! Не для того я мастерил коэмы.
- А для чего тогда?
- Они заполнят свою нишу. Не вместо, а рядом. Кино не убило театр.
Телевидение не убило кино. Радио не убило газет. Интернет не убил ни радио,
ни телевидение, ни книги. Все живы! Но всем пришлось потесниться. Планета,
придуманная древним фантастом, нам не указ. Но кое-чем можно и
попользоваться... Впрочем, кто знает, что сейчас на Земле? Может, забыли
давно про мои коэмы?
Маленькая острая грудь моей жены распирает кофточку. Нестерпимо хочется
прижать эту грудь к себе, зарыться в нее носом, сдавить губами!
Но тогда уже не будет никакого разговора. Тем более серьезного. А мне
хочется убедить Бируту, уговорить ее воспользоваться коэмой. Разве не для
того бился я над ними, чтобы пользовались ими настоящие писатели? А тем
более, когда писатель - моя жена.
- Конечно, может, и забыли на Земле твои коэмы, - говорит Бирута. - Но,
может, и "пишут" в них сейчас молодые. Полвека прошло. Не угадаешь.
- Что Земля, Рут! Писали бы в них хоть на Рите! А то вроде ни для чего
делал.
- Ну!.. Вот уже и раскис! Давай свою коэму! Я в нее напишу. А сейчас
подымайся! Бегом в спортзал!
11. Старые стереоленты "Урала"
Конечно, я знал, что на корабле есть копии всех стереолент, снятых на
Рите астронавтами "Урала". Их просто не могло не быть. Но, пока они не
попали в руки, я не думал, не вспоминал о них. Знал - и как бы не знал.
Наткнулся на них случайно - искал подходящие стереоленты для Бируты.
Она все возится со своим рассказом, и просила меня подобрать в фильмотеке
что-нибудь об исследовательских полетах в космос. Наш полет, к сожалению,
дает ей слишком мало впечатлений Мы не останавливаем корабль, не выходим в
пространство - это строжайше запрещено без разрешения командиров. Мы даже не
проводим локацию лежащих на пути звезд. Только летим - ничего больше. Чисто
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг