контрразведки, и турецкой полиции.
В те дни принадлежность кочегара Калинникова к составу служащих бывшей
пароходной компании Дунаева была чисто формальной. Большевик Калинников в
свое время получил приказ организовать восстание на захваченном
белогвардейцами пароходе, успешно осуществил его и глубокой ночью повел
"Императрицу Марию", - а вернее "Зарю революции", - курсом норд-ост-ост на
Новороссийск, отколовшись от эскадры, уходившей на всех парах из Крыма.
Это был неплохой подарок для молодой Советской России: "Императрица"
везла приличный запас золота и обмундирования. Кроме того, на ее борту
находилось несколько десятков высших чинов белогвардейской армии и
бесчисленное количество всяческой мрази в трюмах.
Операция проходила четко; офицеров и белогвардейскую охрану удалось
обезоружить без шума, однако среди восставших нашелся предатель -
телеграфист искровой радиостанции. Тайком от всех он передал сообщение о
восстании на корабле, и уже через несколько часов "Императрицу Марию"
догнала канонерская лодка. После короткого боя восстание подавили. Многих из
восставших расстреляли на месте, а Калинникова и нескольких членов ревкома
заковали в кандалы и привезли в Стамбул, чтобы повесить прилюдно.
Арестантам удалось бежать. Они оказались на чужбине, без средств
существования, рискуя ежеминутно попасть в руки преследователей, хотя Турция
кишела белоэмигрантами и, на первый взгляд, в пестрой толпе спрягаться было
не трудно.
Где-то в ночлежке Калинников схватил сыпной тиф, долго сопротивлялся
болезни, но тридцатого декабря потерял сознание прямо на улице и пришел в
себя уже в большом сарае, полном стонов, смрада и паразитов.
Турки боролись с эпидемией весьма своеобразно. Каждого больного, не
пытаясь даже установить диагноз, считали тифозным и немедленно сплавляли в
изолятор, который походил скорее на морг, чем на больницу.
Тот, кто попадал туда здоровым, как правило, обязательно заболевал.
Больные почти с такой же закономерностью умирали. А мертвые валялись рядом с
полумертвыми до тех пор, пока кто-нибудь из выздоравливающих не вытаскивал
трупы в огороженный колючей проволокой двор на растерзание хищным птицам.
Михаил Калинников выжил наперекор "турецкой медицине". Тиф для него
стал не страшен; а так как деваться было некуда, он, едва поднявшись на
ноги, начал наводить порядок в карантине.
Имея очень слабое представление о медицине, кочегар тем не менее повел
себя, как опытный врач. Прежде всего он разыскал среди выздоравливающих
медиков и с их помощью устроил изолятор, в изоляторе "рассортировал" больных
по болезням и создал "похоронную команду". Смелый и настойчивый, он добился
от турков разрешения проводить все необходимые дезинфекционные мероприятия,
сумел добыть кое-какие медикаменты и в бараке смертников организовал
настоящую больницу.
Турки начали поддерживать его: как-никак, этот русский избавлял их от
лишних хлопот, а требовал немногого. Больные называли Калинникова
"профессором". Он не возражал, понимая, что в медицине подчас играют роль не
только профессиональные знания, а умение своевременно поддержать дух
больного, его веру в выздоровление. Со своими "коллегами" Калинников
обращался с уверенным превосходством, не вникая в ненужные разговоры, а это,
как известно, нередко воспринимается за признак большого ума. Да и времени
для научных бесед не хватало: приходилось бороться за жизнь больных, и
теперь многочисленный персонал "больницы" делал все, что мог.
Густая черная борода и касторовый сюртук, снятый с какого-то умершего,
делали двадцатипятилетнего кочегара, во-первых, вдвое старше, а кроме того
придавали ему даже известную импозантность. Турки охотно наделили его
званием "главного доктора" и правами на более или менее самостоятельные
действия.
Однажды в изолятор привезли нового больного. Вопреки заведенному
порядку, больной категорически отказался снять свою одежду и пожелал видеть
главного врача. Калинникову пришлось пойти.
- Вот он, господин профессор! - указал санитар на седого старика в
одежде, которая когда-то, очевидно, была элегантной, но теперь поражала
своей ветхостью.
Больной лежал навзничь; его лицо пылало жаром, с уст срывалось хриплое
дыхание. Услышав голос санитара, он вздрогнул и, стараясь подняться,
прошептал:
- Господин профессор... Прошу... У меня совсем не тиф. Это - сердце,
только сердце...
- Успокойтесь, мой дорогой! - движением, которое каждый назвал бы
профессиональным, Калинников взял старика за руку, нащупывая пульс.
Старик, пожалуй, и в самом деле имел больное сердце - оно билось так,
что даже мнимому профессору стало страшно. Но не оставалось сомнений и в
том, что здесь налицо был сыпной тиф: грудь уже покрылась характерной сыпью.
- У вас тиф, мой дорогой... - печально сказал Калинников.
- Тиф? - вскрикнул старик. - Господин профессор, я не имею права
умирать!.. Вы - русский, да?.. Мне очень, очень нужно видеть своих
родственников...
Калинников развел руками.
- Нельзя? - упавшим голосом спросил больной. - Я академик Федоровский,
может, слышали?
Кочегар Калинников об академике имел приблизительно такое же
представление, как о марсианах. Но должность обязывала его утвердительно
кивнуть головой:
- Это имя знает весь мир, господин академик!
- Нет, нет, я только скромный биолог. Но... Я буду чрезвычайно
благодарен вам, если вы какими-нибудь образом вызовете сюда моего зятя. Его
зовут Иван Андреевич Сатиапал. Не удивляйтесь, что у него такая странная
фамилия. Это - очень хороший человек, приват-доцент Петербургского
университета. Я сейчас вам дам его адрес. Они не знают, что я здесь. Меня
схватили на улице... Да, да, совершенно неожиданно... Мне очень нужно его
видеть... Весь мир голодает... постоянно голодает... А грубых кормов -
сколько угодно! Белки!.. Видите вон там шевелится белковая молекула?! Вы
думаете, это молекула белка мяса свиньи?.. Ни в коем случае! Для ее создания
использовали крапиву!.. Ха-ха-ха - крапиву!
Санитар подошел к больному и накрыл его одеялом.
- Бредит. Вряд ли выживет.
- Несите его в мою комнату. Вызовите доктора Бортникова.
Даже он, кочегар, понимал, что перед ним лежит не обыкновенный
больной, - не из тех, которые готовы падать на колени перед любой швалью,
лишь бы удрать от ненавистной власти рабочих и крестьян.
Академик!.. Биолог!..
Михаил Каллинников не изучал биологии. Его учеба юридически оборвалась
в тот день, когда он, подросток, пошел работать на табачную фабрику
"Стамболи", а оттуда - на "Императрицу Марию". Но Михаил читал и "Капитал" и
брошюры Ленина, а соседи по камере в Екатеринославской окружной тюрьме
раскрыли молодому кочегару глаза на белый свет.
Калинников почувствовал необъяснимую симпатию к этому старику.
"Весь мир голодает!..", "Белки из крапивы"... Он бредит, но кто
поручится, что не об этом мечтал академик всю жизнь?.. Правда, он сбежал из
России... Но разве Калинников не видел таких, которые в отчаянии рвали на
себе волосы, когда, охваченные всеобщей паникой, оказывались на палубе
парохода, навсегда отходившего от родных берегов?
Он, Калинников, не будет сидеть здесь, в Турции. Сюртук и борода - до
поры, до времени. А потом сбросит их прочь и подастся на родину - хоть
вплавь. И если академик Федоровский выживет, он тоже должен вернуться в
Россию. Молодой республике будут нужны академики!
А Федоровскому становилось все хуже и хуже. Консилиум установил, что
надежд на спасение нет.
Собственно, тиф протекал в легкой форме. Но у академика было больное
сердце, неспособное выдержать чрезмерное напряжение. Старик это знал и
готовился к быстрому концу.
Он уже не говорил о чудесных белках, не упрашивал Калинникова устроить
встречу с родными, а смотрел жалобным взглядом и молча шевелил запекшимися
губами.
- Господин Федоровский, - сказал Калинников. - Напишите все, что вы
хотите передать зятю. Возможно, я найду способ переслать записку.
Больной покачал головой:
- Нет, господин профессор... Зятя мне нужно видеть лично. И сейчас,
пока я в сознании. Это не прихоть умирающего. Я должен рассказать ему одну
тайну - тайну очень значительную... Осуществление моего замысла может дать
пользу людям всей планеты... А я умираю в грязном карантине, и никто не
хочет обратить внимания на мою мольбу.
- Давайте адрес! - решительно сказал Калинников. - Я пойду и приведу
господина Сатиапала, хотя это может обойтись мне дорого.
Как "главный врач" Калинников пользовался некоторым доверием охранников
карантина. Но они не могли выпустить ни единого человека за черту лагеря без
специального разрешения санитарного надзора. Пришлось воспользоваться
проходом в проволочном заграждении - лазейкой, которую на всякий случай
приготовил профессор-самозванец и которую пока не хотел рассекречивать.
Поздно ночью Калинников выскользнул из лагеря и глухими закоулками
пробрался в Стамбул. Разыскать нужного человека ночью, в незнакомом городе,
очень трудно, но академик так детально описал маршрут, что Калинникову не
пришлось расспрашивать дорогу.
Он долго стучал в окошко небольшой глинобитной хижины на улице Бахрие в
одном из самых бедных уголков города. В Стамбуле бесчинствовали грабители,
поэтому ночных гостей опасались. Никто не отзывался на стук. Тогда
Калинников шепнул, что он от академика Федоровского, и дверь перед ним
открылась. Навстречу бросились мужчина и женщина и наперебой начали
расспрашивать о судьбе старика.
Времени для разговоров не было, поэтому Калинников только передал
записку академика и добавил:
- Спешите, господин Сатиапал. Ночь коротка. Не исключена возможность,
что вам придется заночевать в тифозном бараке.
- Ничего, - ответил высокий стройный мужчина. - Тиф я уже перенес.
Он попрощался с женой, поцеловал в лоб мальчика, разметавшегося на
тряпье в углу комнаты, и сказал:
- Идемте!
Все обошлось без приключений. Перед рассветом Калинников и
приват-доцент Сатиапал зашли в барак, где лежал больной академик.
Очевидно, только нечеловеческим напряжением воли он держал себя в таком
состоянии, когда еще можно говорить и мыслить. Однако голос его угасал.
- Ты пришел, Иван? - зашептал он радостно. - А как Машенька? Как
Андрюша?
- Все хорошо, папа! - Сатиапал сел на кровать и взял больного за
руку. - Мы ждем только вас. Нам удалось выхлопотать визу на въезд в Индию.
- Нет, нет! - заволновался больной. - В Россию! Только в Россию! Дома
лучше. Пусть там что-угодно!.. Но слушай: я уже туда не вернусь. Мне суждено
умереть на чужбине, и мое самое большое желание - чтобы меня похоронили
здесь не как пса, а как человека... Теперь слушайте вы, господин
профессор!.. Идите сюда, ближе!.. Здесь нет нотариуса, нет духовника, я не
успел составить завещание, да его и невозможно юридически оформить. Вы,
господин профессор, как русский, как человек, которому я доверяю, будьте
свидетелем... Все, что я имею, я завещаю моей стране, где я родился и
которой обязан всем. Это очень дорогой подарок... - академик поспешно
расстегнул рубашку и о силой дернул что-то из подмышки. Материя затрещала, и
в руках больного оказался полотняный мешочек, похожий на сумки сельских
школьников.
- Вскройте, господин профессор! - академик протянул мешочек
Калинникову. - Здесь бумаги. Описание экспериментов. Формулы. Химические
реакции. Но когда эти реакции будут осуществлены на мощных заводах,
человечество избавится от самого страшного, что ему угрожает - голода!..
Сорок лет я работал над тем, чтобы научиться превращать в пищу такие
продукты, которых не едят самые неприхотливые животные. Никто не знал об
этих опытах, даже мой зять, господин Сатиапал. Я почти завершил
исследования. Вот здесь, в ваших руках, мой научный труд. Он даст
возможность каждому более или менее толковому биохимику разработать
технологический процесс производства искусственного белка. К сожалению, мне
не удалось создать такой вкусный белок, чтобы им могли питаться люди. Но
животные едят его с удовольствием и откармливаются прекрасно... Вскройте,
господин профессор, и посчитайте: здесь должно быть двести двенадцать
страниц.
Калинников распорол шов мешочка и вытащил оттуда завернутую в
прозрачную клеенку стопку сложенных вдвое листов папиросной бумаги.
Листая страницы, Калинников жадно схватывал глазами формулы, стремясь
хотя бы по обрывкам фраз узнать, о чем идет речь. Но написанное было для
него настоящей китайской грамотой. Он даже не мог сообразить, что к чему.
- Да, господин Федоровский, здесь двести двенадцать страниц.
- Прошу вас, передайте рукопись господину Сатиапалу. Исполнителем моей
воли я назначаю своего зятя, приват-доцента Петербургского университета
Ивана Андреевича Сатиапала. Ему поручается передать мое открытие законному
правительству России не позже чем через три года. Все материальные выгоды,
которые возникнут от реализации моего открытия, я завещаю моему зятю и моей
дочери Марии Сатиапал. В случае, если прибыль превысит двадцать тысяч
золотых рублей, я завещаю выплатить профессору Калинникову десять процентов
от этой суммы. Все!
Наступило молчание. Больной, потерявший остаток сил, лежал, опустив
веки, и отрывисто дышал. Лишь после длительной паузы он прошептал:
- Иван, поклянись, что ты выполнишь мою последнюю волю!
Сатиапал, который все время молчал, хмуро уставившись в одну точку,
поднял голову:
- Папа, а если в России победят большевики?
- Все равно... - тихо ответил старик. - Это - тоже люди. Я сын бывшего
крепостного, родился и вырос в России. Я видел, как голодают люди. И я не
могу лишить свою страну принадлежащего ей по праву. Поклянись, Иван, что ты
отдашь мое открытие России!
- Клянусь! - глухо сказал Сатиапал.
- Теперь я спокоен. Оставьте меня, я усну.
Академик Федоровский прожил еще один день, а к вечеру седьмого мая его
не стало.
Для Калинникова загробной жизни не существовало. Он твердо знал, что
мертвому совершенно безразлично, где и как лежать. Но желание академика быть
похороненным "по-человечески" стало для Михаила священным. Из уважения к
старому ученому он решил, не взирая на опасность, вынести труп из карантина.
Дело чуть не окончилось трагически: охрана заметила его и Сатиапала и
открыла стрельбу. Одна пуля угодила в мертвого академика, другая царапнула
Калинникова по спине. Однако тьма дала возможность беглецам исчезнуть и
благополучно добраться к домику на улице Бахрие.
На следующий день академика Федоровского похоронили.
А еще через два дня приват-доцент Сатиапал бежал из Стамбула, - бежал,
не оставив даже записки, послав перед этим Михаила Калинникова
договариваться с контрабандистами о переходе турецко-русской границы.
Глава XIV
КРИСТАЛЛ САМОЗАБВЕНИЯ
- Итак, наследник прибыл получить свою часть наследства? - профессор
Сатиапал сморщил нос и показал рукой на кресло. Садитесь, господин
профессор! Должен вас огорчить: открытие академика Федоровского не
реализовано; я не получил двадцати тысяч рублей золотом, а вложил в
исследования все, что имел.
Андрей Лаптев удивленно поглядывал то на Калинникова, то на Сатиапала.
Если он и допускал мысль о возможности знакомства этих людей, то во всяком
случае не на почве раздела какого-то сомнительного наследства.
- Я не обижаюсь на шутки, господин Сатиапал! - спокойно ответил
Калинников, садясь в кресло. - Должен добавить, что не интересуюсь прибылью
с капитала. Я приехал к вам, как случайный душеприказчик завещателя и
представитель настоящего наследника - Советского Союза.
- А если я отвечу, что рукопись академика Федоровского утеряна
навсегда?
- Мне останется не поверить этому и, если профессор Сатиапал опубликует
похищенные груды, огласить в прессе правду об их происхождении.
Сатиапал рассмеялся:
- Дорогой профессор, вы должны понять, что меня не страшат всякие
оглашения в прессе! А вы, вижу, продолжаете свою политику шантажа!
Удивляюсь, почему вы не назвались на этот раз академиком?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг