сберегая, позаботиться о Божьем доме; все три церкви до того развалились,
что службу остановили. Вот и согрубили васильцы перед Господом и каются
теперь. Что ни деется на свете, все по грехам нашим. За беззаконие и встарь
погибали, ныне погибают, да, вишь ты, не верим. Господь долго терпит, да
больно бьет. Вот послушайте бывальщину.
В Олонецкой губернии, в глухом бору, среди такого болота, что летом,
почитай, езды туда не было, стояли рядом две деревеньки: одна таки коренная
была, а другая выселок из нее, как стало тесно. Поляна выдалась чистая,
сухая, травная, водопуск гребнем шел поперек, посередине, и только тут по
нем и были каменья; а то все хорошая земля, хоть и не так много ее было; да
там, брат, и клок доброй земли в диковину. Одна деревня, на изволоке, - по
одну сторону водопуска, другая - по другую; из одной через гребень только
виден крест деревянной церковки, которая стояла по ту сторону ската. То
коренное село было, а это выселок. Вот как расселились мужички на этом
приволье да как принялись бабы рожать детей, оно и опять тесно стало, и
земли маловато, пришлось искать промысла. Питер под боком, заработки есть;
стали ребята туда ходить, и сталось так, что из этих деревень пошли все
столяры и конфетчики. Так и завелось: старики и бабы пашут, а молодцы все в
Питере, в конфетчиках, да в столярах; а через год либо два идут домой с
денежками, на поправку хозяйству; а побывал дома - опять в Питер. Эта
шатущая жизнь их, видно, и поразбаловала, и пошло много ребят разгульных и
пропойных.
Вот как-то по осени и воротилось их домой из Питера много; пришли
ватагой, Богу не помолились, а за вино, за песни да пляски. Деньги с ними
были, вот и задумали складчиной погулять. Оно, конечно, попировать и
погулять после долгой отлучки можно, отпраздновать то есть благополучный
приход и, пожалуй, угостить деревенскую братию, да знай час, и меру, и
время; а они затеяли это в Господень праздник да с утра: поп в колокол, а
они в ковши. Собрались они все в одну деревню, в село то есть, в ту, где
стояла церковь, и все забились в одну избу. Пошла у них попойка такая, что
дым коромыслом: празднословят, богохульствуют, перепились, себя не помнят, -
а в церкви насупротив служба идет. Соблазнили, окаянные, весь мир: все,
вишь, обрадовались приходу своих, никому не захотелось отстать от попойки,
так церковь и осталась пустою. Как заблаговестили к достойной, то у них шум
и крик поднялся пуще прежнего, инно в церкви слышно стало, и сам священник,
смущаемый соблазном великим, оглянулся в ту сторону, откуда слышались крик и
песни...
В это самое время вошел в избу к пирующим незваный гость, непрошеный, с
кем дай Бог век не встречаться и в былях его не поминать: мохнатый, черный,
как есть с рогами, со змеиным хвостом; вошел и наготы своей не прикрыл,
только что большой порожний мешок у него под мышкой: не морочить, стало
быть, пришел, а уж прямо за своим делом, с обухом. Пришел да и стал в
дверях. Мужики мои, пьяны - не пьяны, а все отрезвились, хотят крест
сотворить, ан уж и рука не подымается: больно врасплох их, сердечных,
застал. Вот он и стал считать их: это мой, говорит, первой, и другой мой, и
третий мой, а на которого пальцем укажет, тот и сидит, только головой мотает
да глазками хлопает, а уж без рук, без ног, без языка. Пересчитав всех,
достал он из-под мышки мешок, встряхнул его да взял вот этак в левую руку, а
правой рукой и пошел хватать их да сажать в мешок; возьмет за голову, ровно
кочерыжку, приподымет с места да живьем его мешок, а как, слышь, приподымет
которого, то руки да ноги ровно плети болтаются...
- А кто ж тут чужой есть? - сказал он, осерчав. - Не нашим духом
пахнет.
А на печи сидела девочка хозяйская, годов десяти. Она прижалась, ни
жива ни мертва; а как только заревел он, что кто-то чужой есть, то она
перекрестись, как мать учила, да кубарем с печи, да в окно, да давай Бог
ноги, что есть духу; без оглядки прямо по дорожке бежит и сама не знает, не
понимает куда, сама читает "Богородицу", хоть уж не всю, а сколько знала...
за собою слышит она грохот, стук, голоса, крик, визг, хохот... Не
оглядывается бедняжка, а бежит что есть духу, да, перевалясь через водопуск,
все прямо и, прибежав в ту деревеньку, упала замертво.
Сошлись люди, сбежались соседи, кто не был у обедни, подняли девочку -
через силу могла выговорить, что с нею сталось. Слушая ее, нехотя люди стали
оглядываться на гребень, на село, да и дивуются: как так? не видать за горой
церкви, куда она девалась? Вышли на гребень - нет деревни, нет ничем-ничего.
Пар либо дым киселем стоит на том месте. Сдивовался народ, крестится, стоит
и смотрит: что это будет?
Стал туман прочищаться, а посредине объявилась гора. Стоит, вот будто
спокон веку, а ее не было прежде никогда. На горе сидит черный петух; он
захлопал крыльями, прокричал трижды и пропал. Прочистился наконец туман: и
места не знать, где деревня стояла, гора на этом месте, а вокруг горы
кольцом разлилось озеро, а вокруг озера болото. Так они, мужики мои,
поглядели, развели руками и пошли по домам.
Деревня пропала, а к горе и к озеру нет приступу: болото летом не
пересыхает, зимою не замерзает. Петух по временам сидит на верхушке на горе,
когда туман расстилается понизу, только молчит, не хлопает крыльями, не
кричит. В праздники Господни в иную пору слышен звон колокола на озере: то
ровно по покойнике перезванивают, то к обедне благовестят, а как зазвонят к
достойной, то озеро и забушует, и забурлит... после опять все утихнет, будто
ничего не бывало. Сказывают, что и колокол ину пору по ночам на берег
выкатывается и опять уходит на дно; сказывают, будто вся гора на озере
плавучая и что ветром подгоняет ее то ближе к одному берегу, то к другому;
сказывают еще, будто раз как-то молитвами проходящего инока церковь стала
было подыматься и крест уже выказался из воды, тогда петух опять появился на
горе, а гора поплыла на то место, где выказался крест, и накрыла все... с
тех пор никто более ни церкви, ни креста не видал; а только после сильной
бури озеро выкидывает на берег, что выбьет водой из потонувшего села со дна
озера: черепья, ночвы, деревянные ложки, берестянки, туески, обечайки. А изо
всего села этого никто не спасся, ни одна душа, кроме этой девочки.
КЛАД
Кого не сведут с ума клады, если он только соблазнится раз каким-нибудь
сбыточным или несбыточным преданием, рассказом, таинственным слухом или
народною молвою и возьмет заступ в руки? Заманчивое и соблазнительное дело!
С работы будешь горбат, а не будешь богат; трудись век, едва заработаешь на
хлеб. А тут стоит только удачливо попасть на след да осторожно и умеючи
взяться за дело - с вечера вышел с сумой, а наутро воротился в золоте.
Везде почти бывали, в прежние или в позднейшие времена, различные
перевороты, при коих разорялись села и города, разбегался народ: часть
имущества он уносил с собой, часть прятал, зарывал в землю, остальное
доставалось неприятелю. Все это сохранилось в темных преданиях народа,
обратилось для кого в простую сказку, для кого в священное предание,
украшенное сказочными добавлениями, и стоит только раз кому-нибудь,
разгорячив воображение свое или приняв умышленно таинственный вид, дополнить
от себя то, чего в предании недостает, например назвать место, где скрыт
мнимый клад, - и предание пойдет в этом виде далее, перейдет даже на
потомство и заставит кого-нибудь со временем поискать счастья своего там,
где его, вероятно, нет и бывало.
Есть и другого рода поводы подобных преданий: в былое время кой-где
важивались шайки разбойников, у которых не бывало ни банков, казначейства,
ни даже надежной оседлости, под охраною которой они не могли бы обеспечить
богатства, изредка приобретаемые их промыслом, и они зарывали их в землю. На
этом основании преступники разного рода, сидя под стражей, нередко сами
распускали ложный слух о зарытых ими деньгах в надежде соблазнить и
подкупить этим сторожей своих или, по крайней мере, найти случай ускользнуть
из-под замка и запора для указания места, где мнимые клады эти зарыты.
Наконец, простолюдины наши, не только в старину, и поныне, иногда зарывают
деньги свои в горшках и котлах, в берестовых котомках и кувшинах из опасения
лишиться богатства своего либо по проискам и вымогательству людей, от коих
они зависят, либо от воров, которые с большим искусством разузнают всегда
наперед, где именно у такого-то богатого мужика лежат в дому деньги, потом
уже до них добираются по готовым и известным им следам.
Как бы то ни было, а все обстоятельства эти поселили в народе
необычайное легковерие к кладам и дали плутам средства прибирать к рукам
кладоискателей и, в ожидании мнимого богатства, располагать настоящим
имуществом обманутых. Вот источник служащих собственно для этой цели, для
мошенничества, кладовых записей, составленных будто бы хозяевами кладов для
памяти и найденных после их смерти. Этими тайными записями, а иногда и
простыми заметками в довольно общих словах, плуты торгуют, вызывая охотников
покупать их за наличные деньги и делая еще, сверх того, - более для вида -
условия о разделе клада, если бы он отыскался.
Но вот является новое обстоятельство: предание заверило меня, что около
такого-то места лежит клад разбойника Кудеяра или даже Ваньки Каина,
Гаркуши, Гришки Отрепьева; после долгих стараний и издержек я приобрел
наконец и таинственную запись, в которой место это довольно подробно
означено, а между тем все труды мои пропадают: я не могу найти ровно ничего,
хотя и изрыл уже вокруг всю местность... Объяснение такого явления очень
просто: клада этого нет, потому что его и не бывало и никто его не зарывал,
но я этому не хочу верить, а тот, кто меня обманул, и подавно. Итак, клад
есть, бесспорно, и надежда еще не потеряна, но он не дается: он положен со
словцом, с зароком; его стережет нечистый и выдаст только тому, кто сумеет
его взять или кто исполнит зарок... Новая забота, новые догадки, розыски,
хлопоты и новый случай поддеть легковерного; идут к знахарю, отыскивают
спрыг- или разрыв-траву, от которой все подземные запоры и затворы
распадаются, либо - еще лучше - цвет папоротника, при свете коего земля
сквозит, делается прозрачною, клады выходят наружу и без всяких хлопот
даются в руки.
Между тем нельзя оспаривать, что если не кладоискатели, то другие люди
от времени до времени случайно находят неизвестно кем и когда зарытые в
землю деньги, - и вот это служит новым торжеством и в то же время предметом
зависти и подстрекательством для первых. Например, баба мыла белье на речке,
на таком месте, где тысяча баб или, по крайней мере, тысячу раз бабы
полоскались до нее; на берегу стоял всем давным-давно знакомый ивовый пень,
который едва только за память стариков когда-то был в сучьях и зелени. В
этом пне с таких же едва памятных времен было просторное глубокое дупло,
наполненное снизу илом и песком от выступавшей ежегодно речки. Баба
складывала белье на пень этот, а некоторые вещи положила и в самое дупло,
коего отверстие становилось с году на год шире; когда же она стала выбирать
опять белье свое из дупла, то заметила там какой-то цветной лоскуток,
который тянулся из-под песку и разлезся у ней под пальцами, когда она за
него потянула; порывшись рукой немного глубже, она вынула глиняный кувшин,
наполненный серебром старого чекана. Другой пахал и выпахал из земли
завязанное с двух концов голенище, из которого посыпались старинные
рублевики; третий рубил избу на новом месте и хотел подкатить, для стула под
сруб, изрядной величины камень, который искони лежал на одном месте; под
камнем оказалась железная ржавчина и навела мужика на след зарытого тут
некогда железного котелка, который уже весь обратился в ржавчину, но в нем
стоял еще другой, медный, несколько уцелевший и притом насыпанный вровень с
краями древним русским серебром, удельных времен.
Неподалеку селения Сердобского уезда, Саратовской губернии, коренного
месторождения всех преданий и поверий о несметных богатствах, зарытых
некогда волжскими разбойниками, - около этого селения есть небольшой курган,
мимо коего редкий из крестьян повезет вас, не рассказав, что тут лежит
невесть какой большой клад, положенный, однако ж, неспроста, а на известное
число голов; но как известное число это неизвестно, да притом и никому
неведомо, сколько голов уже погибло при безуспешных попытках поднять клад и
скоро ли урочное число жертв исполнится, то и никто не знает, скоро ли клад
этот дастся кому-нибудь в руки! Между тем один из крестьян этого селения,
довольно плохой хозяин и работник, задумал разбогатеть без больших хлопот и
придумал вот что: прикормив к себе какого-то сироту, мальчишку, который
побирался, мужик мой отправился в полночь - время, в которое только и можно
искать клады, - к этому кургану и взял мальчика с собой: он располагал
поднять клад его руками, с тем, что если надобно еще кому-нибудь сложить
голову свою по зароку, то пусть-де пропадет этот безродный сирота. Пошли, и
мужик строго наказал своему товарищу не креститься и не поминать Бога во все
время, что они будут работать над кладом, а также не робеть и даже не
оглядываться, что бы ни случилось, удостоверяя, что все голоса, которые,
может быть, будут слышны в это время, и все страшилища, которые дразнят
языком кладокопателя, ничего не смогут сделать, если не робеть и не смотреть
на них, потому что все то есть мара, то есть один обман чувств, но стоит
только оглянуться или струсить, и нечистая сила тотчас возьмет верх и
одолеет: тогда пропадешь.
По приметам, которые мой мужичок исподволь выспросил или подслушал тут
и там, он принялся рыть на известном месте кургана. Ночь была довольно темна
и тиха, но небо ясно. В ту минуту, как мужик с наговорами в первый раз
ударил заступом в землю, звезды, все до последней, попрятались и уж не
видать стало ни зги. Мужик усердно продолжал работу; вдалеке, с полуночной
стороны, послышалось отдаленное завывание, и вскоре налетела страшная буря,
которая стонала и бушевала по степи и перегнала через курган несколько
кустов перекати-поля. Мужик все еще на робел, даже попытался ударить
заступом один из кустов этих, не рассыплется ли он кладом; он уже вырыл яму
в колено и, к радости его, буря начала утихать, как вдруг усилились вой и
стоны, послышалось множество голосов, конский топот и бряк оружия: ближе,
ближе, и на дороге, которая проходила под самым курганом, выстроилась
грозная рать, на конях, в старинных доспехах, а глаза у людей и лошадей
горели ровно угольки, и пар из ноздрей коней валил огневистый... Только что
мужик мой успел струсить, как конная рать эта зашевелилась, встряхнулась,
люди все в голос начали кричать непонятные речи, лошади заржали таким
голосом, как ржет один только нечистый; затем поднялись стук и бряк, скок и
топот, пальба пищалей - и мужик мой, выскочив из ямы, пустился бежать...
Грозная рать гналась за ним по пятам до самой околицы. Тут вдруг вся мара
исчезла, как в землю провалилась; ночь по-прежнему была тиха и звездиста, и
петухи, без которых дело это никогда не обходится, подхватывали и выносили
"кукареку" вслед за своим запевалом... И на этом-то поиске бедный сирота
пропал без вести, а яма, вырытая мужиком, оказалась заваленною. Полагают,
что она обратилась в могилу для сироты, и место это получило название
сиротской могилки.
В окрестностях Киева простолюдины также много занимаются кладами,
частию городские, частию подгородные. Жил, а может быть, и теперь живет там
мещанин, из бывших казаков, Лупопупенко; он в числе многих других,
по-видимому, посвятил всю жизнь и малое достояние свое кладоисканию и упорно
продолжает дело, несмотря на все неудачи, растрачивая все, что приобретал
другими способами. У него хранились в тайниках, между прочим, до десяти
железных щупов или буров, разных размеров, и множество землекопных снарядов.
Он отправлялся в течение лета с товарищами на розыски и рылся целые ночи
напролет, тщательно размеривая, по записям и преданиям, расстояния по разным
приметам и запуская в землю свои щупы.
Зима приходила к концу, и Лупопупенко стал опять сильно думать о
предстоящих поисках, которых он жаждал, как рыба воды. Надумавшись и взяв
тайком от хозяйки кошель с целковыми которые заработаны были в течение зимы
мелочною и в особенности табачною торговлей, он наперед всего отправился с
Подола в Печерскую часть города, где жил давнишний знакомец его, державший
росписи кладам. По словам этого человека, драгоценные росписи составлены
были мало-помалу многими лицами, частию уже очень давно, и пополнены
достоверными сведениям из предсмертных показаний и покаяний бродяг и
разбойников и других лиц, знавших эти тайны.
После первых приветствий Лупопупенко сказал:
- Ну, отец, я пришел за нашим делом: вот деньги тебе, сполна - уж
молчи, пожалуйста, чтобы меня еще жена не побила, - да отдай мне записи, как
обещал, все пятнадцать; да смотри же, покуда я не обыщу все места, не давай
же другой росписи никому; а то ты, пожалуй, спишешь да и другому кому
продашь, а мы с ним там и сойдемся, в чистом поле, да друг друга испугаемся.
- Небось, - отвечал тот, - я не такой человек; вот, гляди, как была
старенькая бумажка, вот и приписка в разные, давнишние годы, разными
чернилами, так она и есть: видишь? Только вот что, Захар Прокофьич: ведь я,
по уговору, на два года продаю тебе роспись; а через два года, то есть вот
как ныне, прощеный день Сырой седмицы, хоть ты нашел не нашел что, а роспись
мне принеси опять: она заветная; а уж за то, что нашел, все твое, мне,
только по-людски да по-божьи, как то есть закон повелевает, одну третью
часть отдать, и уж я на совесть твою пошлюсь. Бог накажет, коли обманешь.
Прочее все твое; только заручись, что через два года роспись принесешь
опять.
Согласились, сосчитали и убрали деньги, выпили по маленькой и принялись
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг