известно, славились чудесами, вокруг этой могилы бродили в осенние темные
ночи какие-то страшилища, сверкая раскаленными как уголь глазами и завывая
страшными голосами. Иногда на кургане вспыхивал синеватый огонь, и в огне
этом видны были яркие, красные, будто налитые кровью глаза. Бывали
смельчаки, которые подходили в это время к кургану, но они возвращались
оттуда изувеченными и немыми или даже сумасшедшими. И теперь еще курган этот
внушает суеверный страх всем окрестным жителям; никто, конечно, не решился
бы пройти ночью поблизости его, а всякий делает обходы, осеняясь крестом и
молитвой.
В стародавнее время, когда еще ижемцы не знали никаких властей, кроме
старших своих, жили рассеянными по дремучим лесам своим, питаясь и одеваясь
тем, что добывало копье, лук и стрела, поклонялись каменным и деревянным
болванам и назывались одним именем со многими другими племенами - чудью,
тогда около этих мест появился Ягса; кто и что он был и откуда взялся -
неизвестно. Это был по виду человек, но аршином выше всех других, даже самых
рослых людей; голос его был страшен и раздавался по лесам на большое
пространство; глаза кровавые, яркие, как огонь; смуглое безобразное лицо,
черный и густой жесткий волос, вроде конского хвоста; щетинистая борода;
лапищи огромные, следы такие, что человек мог стать в каждый из них обеими
ногами; одежда из шкур медведей, которых он бил копьем своим; все это
придавало ему страшный вид, и появление этого чудища взволновало мирную
чудь, которая дала ему название злого чародея Ягсы. Он никогда и ни с кем не
говорил, ходил всегда вооруженный огромным копьем и тяжелою секирой, никто
не знал жилья его, все избегали встречи с ним, но он по временам являлся
вблизи жилищ для грабежа и разбоя: он убивал людей без причины, ради одного
страха и забавы; он угонял скот, уносил детей, которые пропадали без вести,
но в особенности преследовал молодых и пригожих девушек, которых
высматривал, бродя по ночам вокруг огней, выхватывал из мирной семьи и,
перекинув через плечо, как волк овечку, бегом уносил в не известную никому
берлогу свою. Это нагнало на жителей такой страх, что люди почти умирали с
голоду, не смея идти в лес и к озерам на промыслы из опасения встречи с
Ягсой, который в таком случае всегда почти убивал промышленника; девки же
прятались постоянно в самые темные углы жилья своего, не смея выказать лица
на свет Божий, чтобы не приманить этим страшного и проклятого Ягсу. Но и это
их не спасало: он был волхв, от которого трудно было уйти или скрыться.
Поворожив, когда ему нужна была жертва, он угадывал, в каком месте или жилье
находилась пригожая девка, и, отправившись туда, нападал врасплох на бедных
жителей и уносил красавицу, с последним замиранием плача которой западал и
слух о ней навсегда.
Для злых чар своих Ягса разрывал свежие могилы, доставал оттуда трупы и
употреблял также кровь невинных детей. Многие до того боялись его, что
приписывали ему всякую сверхъестественную власть и силу: злостным
могуществом своим он затмевал солнце, наводил тучи, распускал дождь, бурю и
град, он морил и угонял в подземные вертепы рыбу, загонял зверей и животных
и насылал страшную засуху, так что народу иногда нечем было питаться.
Много раз уже чудинцы делали большие сходки, совещались, вызывая
стариков и бывалых людей, каким бы способом избавиться от этого злодея;
наконец, ходили на него большими толпами, но или, проходив много дней даром,
не могли отыскать его, или же дорого платились за смелость свою, если его
отыскивали: он побивал множество людей, а сам уходил невредимым. Раз они
вздумали вырыть на него огромную волчью яму в таком месте, где он часто
проходил и где недалек был глубокий брод на реке, но Ягса и за это страшно
мстил несчастным жителям: он пошел бродить по окружности, ловил встречного и
поперечного и бросал в эту яму. Таким образом, чудинцы, взявшись за ум,
поспешили скорее опять засыпать эту яму.
У старшины одного из селений ижемских была дочь, славившаяся красотою
если не по всей земле, то по крайней мере по земле ижемской чуди. Родители
хранили ее со всеми возможными для них предосторожностями, но не уберегли:
она пропала без вести среди белого дня, а люди видели об эту пору Ягсу
издали с какою-то ношей, и никто не мог сомневаться в том, что он избрал
жертвою своею несчастную старшинскую дочь. Это произвело такой всеобщий
порыв отчаяния, потому что народ любил и уважал доброго старшину и гордился
красотою его дочери, что народ собрался в деревню старшины и требовал мести.
Когда еще судили и рядили об этом событии и о том, что теперь делать, вдруг
прибыл старшинский сын из соседнего околотка с толпою вооруженной молодежи и
громко говорил, подымая секиру выше головы своей, что это будет позор
неслыханный, если вся чудь не подымется на Ягсу и не отомстит за такое
поругание, и что отныне ни одна девушка во всей земле ижемской не взглянет
на парня и не позволит ему подойти к себе на десять шагов, покуда Ягса не
заплатит жизнию за свою дерзость. Старики, не видя конца этому бедствию,
поддержали старшинского сына, и вся молодежь поднялась под предводительством
его и двинулась войной на Ягсу, отдав клятву пред истуканами своими:
погибнуть до последнего человека или победить. Старики пошли из селения в
селение, объявляя поголовщину на этого злодея и назначая место для общего
схода.
С разных сторон стали набираться такие толпы, вооруженные копьями,
стрелами, секирами и дубинками, будто народ поднялся войною на другой народ,
и, глядя на это грозное ополчение, никто бы не поверил, что оно двинулось на
одного только человека, который был аршином выше прочих людей, но человек
этот в воде не тонул, в огне не горел, и его не донимали ни стрела, ни
легкое копье, пущенное из руки; но ходила какая-то темная молва, что он не
может устоять против удара изручь, то есть рукопашной битвы, где оружие,
которое его поражает, не было брошено в него, а оставалось бы в руках бойца.
Конечно, страшно было подступиться для такой битвы к сильному чародею,
которого многие называли даже вежемой, то есть оборотнем; но не менее того
такой рукопашной драке чудинцы основали все свои надежды.
Целую неделю чудское войско искало злодея, но он не являлся. Тогда
решили залечь в засаду на том месте, где была некогда устроена волчья яма на
Ягсу, где был любимый бор его и где теперь невдалеке находится описанный
нами курган. Место это в то время было удалено от всех жилищ и берега Ижмы
покрыты вековым бором. Три дня чудинцы сидели в засаде, на четвертый вечером
Ягса показался на противном берегу, пощелкал, посвистал и пошел на свой
брод. Сердца воинов чудского ополчения замерли от страха; но злоба их и
чувство мести воспламеняли и ободряли надеждою. Они притаились, выждали Ягсу
и встретили его градом стрел, а затем с неистовым криком, чтобы заглушить
робость свою и придать себе более духу, пошли врукопашную. Впереди всех
бросился отчаянный старшинский сын и первый ударил Ягсу изручь копьем в
грудь. Не видав еще на себе крови, Ягса как будто оробел и хотел прорваться
сквозь окружавшую его толпу, побивая из правой руки копьем, а из левой -
секирой всякого, кто приближался; но ловкий удар копья старшинского сына
ободрил прочих, задние напирали на передних и стискивали все теснее густой
круг, обложивший мирового злодея; он отбивался, как раненый медведь, перебил
несколько десятков народу, но и сам был сбит с ног и приколот к земле сотнею
копий. "Стойте! - закричал бедный старшинский сын умирающим голосом. - Не
убивайте его, отрубите ему руки, чтобы сделать безопасным, и заставьте
показать, где у него полоненные девушки и старшинская дочь". Это были
последние слова его; проколотый насквозь копьем волота, он испустил дух.
Ижемцы послушались его совета и заставили безрукого, искалеченного Ягсу
вести их к своему логову. Он молча повиновался и привел их ко входу глубокой
пещеры на берегу речки Кучи, протекающей в полуверсте от этого места. Тут
нашли нескольких пропавших девушек, а также и дочь старшинскую, но всем им
похищение Ягсою стоило жизни: нашли одни только трупы их. Народ горевал, и
каждый вымещал теперь на злодее злые дела его, и он должен был переносить
все. Разные вещи, награбленные им и также отысканные теперь в пещере, снесли
в костер и сожгли; пещеру же завалили каменьями и засыпали землей; а ныне
никто даже не может указать и места, где была эта пещера. Затем народ отвел
проклятого Ягсу опять на то место, где он был полонен, отрубили ему там
голову, свалили в яму, пробили между лопатками осиновым колом и засыпали
землей.
Вот, по рассказам ижемцев, происхождение небольшого кургана, о котором
мы говорили, на который по нынешний день каждый прохожий бросает что ему
попадется под руку. Замечательно, что здесь делается это в проклятие и
поношение злодею, тогда как в двух других описанных нами случаях обычаем
этим почитается память богатырей добродетельных. Может быть, впрочем, это
надо понимать и так, что робкие ижемцы воздают Ягсе почет от одного только
суеверного страха.
ЗАУМАРКИНА МОГИЛА
Радуница и Семик принадлежат к важнейшим и любимым праздникам устюжан:
оба посвящены памяти усопших. Радуницей называется вторник Фоминой недели, в
который и во всей великой России совершаются поминки, тогда как на Украине
это делается в понедельник. Семиком называется четверток седьмой недели по
Пасхе. Тот и другой день празднуются устюжанами при Иоанно-Предтеческом
девичьем монастыре с установления при нем в эти дни крестных ходов, или с
1445 года.
За стенами этого монастыря была сосновая роща, отжившая вместе с отцами
нашими, но остатки пней о сю пору покрывают неровную местность. Это не тот
бор, однако же, который еще до построения монастыря служил местом соколиной
охоты для устюжских баскаков; есть, напротив, любопытное и правдоподобное
предание, которое объясняет нам, откуда взялся на этом месте небольшой
сосновый борок, коего пни доказывают и ныне, что деревья стояли довольно
редко и притом большею частию на небольших буграх или насыпях.
На этом месте было в старину, в течение многих веков, покоище, то есть
тут погребали умерших без покаяния, скоропостижною смертию, погибших
несчастными случаями и самоубийц. Для этого здесь становилась скудельня -
род часовни и упокойного дома, под которым вырывалась одна общая большая
могила, где ставились все, кому суждено было в течение того года лежать не
на кладбище, а на покоище и быть погребенным без отпевания. Но человеколюбие
и христианское примирение не лишало и этих отверженных части благодатных
обрядов своих, совершая их к утешению родственников и ближних один раз в
году в виде общего поминовения. Тогда на покоище этом делался крестный ход,
в котором участвовал сам преосвященный со всем духовенством, и над общей
могилой отправлялась панихида. Это делалось именно в день Семика. Приходские
священники по просьбе мирян отправляли после общей панихиды частные. От
этого произошло здесь обыкновение посещать в Семик кладбище. По окончании
панихид скудельня переносилась поблизости на новое место для приготовления
другого зимовища, как называли эту общую могилу, а старая зарывалась, на ней
насыпался небольшой курган, и вместо креста или иного памятника, который
вообще у нас не заведено ставить над могилами без покаяния умерших, здесь
была посажена молодая сосна. Вот происхождение бывшей монастырской рощи.
Время изводит все; в могилах остались одни полуистлевшие кости, а на могилах
дуплястые пни, которых вскоре не будет вовсе.
Есть предание, что когда в Устюге свирепствовал мор под названием
черной смерти, где болезнь обнаруживалась черными болячками по телу, то
многие из жителей, коль скоро только черная немочь на них обнаруживалась,
сами уходили за город в скудельню и там умирали. Все знали, что спасения от
этой болезни не было, что она заразительна и легко передавалась от одного
человека другим, и народ, покоряясь этому бичу небес, шел в скудельню и, так
сказать, заживо сам ложился в могилу свою. Полагают, что это было поводом к
основанию скудельни, которая впоследствии обратилась в покоище для умерших
без совершения над ними таинства и христианских обрядов.
Кроме этого общего зимовища, на том же месте было много могил одиночных
или семейных, если целое семейство погибало внезапно от какого-либо
несчастного случая. Так, например, предание о Заумаркиной могиле еще свежо;
на нее укажет вам каждый устюжанин; и пень сосны, посаженной по тогдашнему
обычаю на небольшую насыпь, составляет одну из примет ее. Вот что
рассказывают об этой могиле.
Жил-был устюжанин по прозванию Заумарко, житель так называемой здесь
горы, человек пьяный и буйный. Никакие увещания родственников не могли его
исправить, ни даже склонить малейше к обузданию себя: он пьяный страшно
мстил всякому, кто ему трезвому делал упреки или читал наставления, стараясь
пробудить в нем совесть. Таким образом все от него отступились, никто не
хотел связываться с Заумаркой, ни с пьяным, ни с трезвым, если только он
бывал когда-нибудь трезв; всякий обходил его, встречаясь с ним на улице, а
через порог к нему не переступал никто.
Но есть связи такого рода, которых человек не в силах разорвать, и была
такая несчастная душа, которая должна была жить под одной кровлей с
Заумаркою: за ним утопили хорошую девку, которой плач и стоны слышал один
только Бог, соседи же были до нее глухи. Этого мало, у нее было еще от
Заумарки двое детей, сын и дочь, которых она хоронила от мужа, опасаясь его
зверского и безумного сердца. Однажды ранним утром соседи увидели семилетнюю
дочь Заумарки перед домом на улице: она стояла спокойно и не сводила глаз с
родительского дома. Люди об ней не заботились; многие ходили туда и сюда за
суетными нуждами своими и обходили несчастного ребенка, чуждаясь
отверженного отца. Уже солнце поднялось в дерево и выше, а девочка стояла
все на одном и том же месте, как неживая. Наконец один добрый человек,
которому показалось это небывалым, подошел к ней и стал ее расспрашивать;
вскоре собралось много народу, все слушали, пожимали плечами,
переговаривались шепотом и со страхом поглядывали на Заумаркину избу;
ребенок говорил очень просто и ясно, что отец зарезал мать и сына, а сам
упал на пол и сгорел. После долгих толков решились войти в избу; ребенок
сказал правду: мать и сын были зарезаны и плавали в крови, а безобразные
остатки отца, сгоревшего сам собою от вина, лежали на полу. Трех покойников
похоронили на известном покоище, но в особой могиле; она, как я сказал, и
доныне называется Заумаркиной и по общему тогда обычаю украшена была сосной.
ПОСЛУХ
(Предание)
- Куда ты меня завез, проклятый? - кричал барин из коляски на ямщика,
который, сидя на козлах, с видимым беспокойством оглядывался во все стороны,
покрикивая и понукая лошадей явным образом только для своего ободрения.
- Ничего, вот даст Бог, выберемся, - говорил он. А там опять ворчал про
себя довольно внятно: - Ах ты, Господи! что ты будешь делать? Вот наказание
за грехи наши! лошадей зарежем совсем.
Ночь была темная. Небо заволокло тучами. Осенний довольно резкий
боковой ветер тянулся по равнине, и ободья колес окатились густою, липкою
грязью, шириною в пол-аршина. Лошади тянули в упор ступою и пофыркивали.
"Ну, будь здоров!" - отзывался по временам ямщик, прибавляя к этому обычному
пожеланию иногда другое: "Чтоб те лопнуть!", и, привставая на козлах, опять
оглядывался кругом. Наконец он молча слез, а потом, ворча и проклиная
неизвестно что и кого, пошел, нагнувшись, бродить по сторонам, покапывая
перед собою кнутовищем и отыскивая потерянную дорогу, как булавочку. Барин
согнал в помощь ему сонного слугу, сидевшего копной на запятках, а потом с
отчаянною решимостью завернулся в шубу и прилег в самый зад коляски.
Через несколько времени голоса в стороне коляски сделались слышнее.
Слуга бранился, а ямщик стал веселее и разговорчивее, даже смеялся и много
поумнел задним умом. Они нашли какую-то дорогу, и догадливый ямщик
рассказывал решительно, подробно и красноречиво, где, как и когда им
следовало своротить и придержать правой руки, а поднявшись на гору, не
верить глазам своим, потому что глаз обманет, особенно когда не видит ни
зги, а верить надо лошадям, которые никогда не обманут, и прочее. К кому
относились все наставления и нравоучения эти - неизвестно. Никто не мешал
ямщику следовать им в свое время, потому что и барин спал, и слуга спал, и
никто из них в распоряжения его не мешался; но, вероятно, и сам он также
спал, да и надежные лошади его задремали и протащили коляску Бог знает куда,
в сторону.
Как бы то ни было, дорогу нашли, выбрались на нее по пням и кочкам, и
ямщик стал покрикивать на лошадей повеселее. Вскоре увидели свет, приехали к
жилому месту. Барин все молчал, отдавшись на волю судьбы и ямщика; а этот,
не говоря ни слова или, по крайней мере, разговаривая только сам с собою и с
лошадьми, слез с козел, постучался в первые ворота, которые ему попались,
поговорил с бабой, пришедшею отпирать их, и въехал во двор. Тогда только
барин спросил:
- Куда же ты меня привез?
- Да куда привез! - отвечал тот, - куда Бог велел: в деревню привез!
Слава Богу, что добрались. На распутье не ночевать стать в экую непогодь.
Покормим, да и ободняет, так, даст Бог, подобру-поздорову выберемся.
Это была не деревня, а целое село или, лучше сказать, несколько
деревень, собранных в кучку. Дворов сто, с видною усадьбой и ухожами,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг