косача-тетерева, пускайте беркута на лису и волка, пусть потешается царский
отрок, и берегите его, как заветную душу свою!"
Зая-Туляк, простившись с отцом и ханом, сел на лошадь, и пышный поезд
тронулся. Вельможи раболепствовали юноше, неопытному царскому сыну, доколе
еще страшились проницательного ока Самар-хана; удалившись же от ханского
кочевья, нагло смеялись простоте и неведению отрока белой кости и поднесли
ему сову, которую поймали в дупле, вместо отцовского кречета. Зая-Туляк, не
видевши травли соколиной и не знавши ловчих птиц, поверил им на слово,
пустил птицу свою на первую встречную вереницу диких гусей, тянувшихся
клином; птица взмыла выше гусей перелетных, поджала машистые плечи, ринулась
клубочком в стаю, ударилась стрелою вправо, потом влево, опять вправо,
промелькнула, зубчатою молниею ныряя каждый раз серому гусю под левое
крыло, - и семь гусей сряду полетели кубарем на землю. Стая всполошилась,
перемешалась в один клубок, поднялась столбом, гуси хотели забить крыльями
дерзкого неприятеля своего, но ловчая птица Зая-Туляка камешком упала на
хозяина своего и сидела уже у него на правой руке. Оказалось, что это была
не сова, а дорогой белый кречет, и бил лучше всех соколов царских.
Злобные и завистливые братья Зая-Туляка, отпуская придворных отцовских,
сказали им притчу: "Тесно трем отросткам расти на одном корне и мало им
пищи; если бы подчистить и выкинуть один, который ближе других к дуплистому
дубу, так двум остальным было бы попривольнее, перевели бы они дух и
распустили бы широкие ветви, под которыми нашли бы со временем тень и
нынешние их покровители". Придворные и сам Куш-беги, первый сокольничий (а
Куш-беги, как и ныне, например, в Бухаре, был первый сановник
государства), - придворные промолчали; но когда заехали они с Шах-Заде, с
сыном ханским, в далекую сторону и когда неудачная насмешка над Зая-Туляком
поставила их самих в дураки, между тем как у Туляка оказался первый по
царству кречет, который побивал разом по семи гусей, тогда взяла людей этих
злость и зависть; они вспомнили слова и обещание двух князей, братьев
Зая-Туляка, и стали совет советовать, как извести поверенного им наследника.
Зая-Туляк вышел в светлую лунную ночь из парчового шатра своего, сел
наземь и любовался Божьим миром, между тем как юлдаши его, спутники, думали,
что он давно спит; он услышал нечестивый совет вельмож и решился бежать.
Подкравшись потихоньку к оседланному коню своему, снял он с него треногу,
потрепал его, сел и поскакал. Но в стане сделалась тревога, закричали:
"Атлем! на конь!", погнались за князем и стали его настигать. Под ним была
лошадь Тульфар, она сказала хозяину своему: "Ударь меня нагайкою трижды, и я
тебя вынесу". Он ударил жеребца своего, и этот в три скачка принес его на
гору Карагач, к озеру Ачулы. Погоня потеряла Зая-Туляка, а он спокойно лег
отдыхать, пустив Тульфара своего на траву. Конь его проскакал по степи в
таких широких скачках, что пустившиеся за Туляком не могли выследить его по
измятой копытами траве: следы были затеряны.
Раскинувшись на одном из уступов Карагача, на котором, как показывает и
самое название, в те поры рос лиственный лес, Зая-Туляк закрыл очи, стал
думать о том, куда ему теперь деваться, как вдруг услышал на берегу озера
плеск. Зая-Туляк стал присматриваться, легонько подходить, и его тянуло все
ближе и ближе к озеру. Он увидел, чего еще никогда не видал: заря
занималась, восток алел, утренние туманы развевались на поверхности
Ачулы-куля, и среди туманов этих, как окутанная полупрозрачными тканями,
плескалась дева вод, статная, гибкая, красоты непомерной, во всей прелести
девственной полноты и миловидности. Она, не примечая Зая-Туляка, вышла на
берег, села и стала расчесывать золотым гребнем черную косу свою длиною в
сорок маховых сажен.
Зая-Туляк не смел дохнуть; наконец, когда она закинула косу свою назад,
во всю длину, он кинулся со всех ног, - русалка прянула, как пух от ветра,
на зыбкую влагу, но Зая-Туляк держал уже в руках своих шелковую косу и не
выпускал дорогую свою пленницу. Русалка, скрестив руки на груди, оборотила к
нему умоляющие взоры, но они изменили девственной жилице подводных чертогов:
Зая-Туляк впился жадным оком в полу-обращенное личико и держался за шелковую
косу русалки, как юная угасающая жизнь хватается за преждевременно
отлетающую душу. Русалка стала умолять Зая-Туляка: "Пусти меня, о сын плоти!
пусти, я живу спокойно и безмятежно в чертогах водных; пусти ради себя
самого: ты погубишь меня, но ты погубишь и себя!" Когда же Зая-Туляк не
уступал и самым убедительным мольбам ее, а клялся следовать за нею и на дно
озера, тогда русалочка обвила его своею мягкою косою и увлекла в глубокие
воды.
Зая-Туляк увидел на дне озера роскошные луга, по которым ходили кони,
быстрее и красивее коня Тульфара; посреди муравчатого луга стояла обширная
белокаменная кибитка, устланная внутри дорогими коврами. Туда привела его
русалка, обняла, заплакала и сказала: "Ты хотел этого - я твоя теперь;
забудь прошлое, если можешь; не гляди на вольный свет, покуда меня любишь;
сиди здесь, не выходи из кибитки моей - я теперь твоя!"
Вскоре приехал к кибитке алый всадник в алом чапане, на алом коне, с
алым соколом на луке седла, - это был брат русалки. Она спрятала Зая-Туляка
в свою девичью половину кибитки, за парчевой полог. Алый брат оглянулся в
кибитке и сказал: "Сестра, здесь что-то пахнет человечьим духом". -
"Немудрено, - отвечала, улыбаясь, русалка, - сами вы ездите на охоту по
горам и дебрям; сам ты приехал теперь с лица земли, где живут люди,
немудрено тебе занести сюда и человеческий дух".
Немного погодя приехал черный всадник: конь под ним вороной, чапан
черный, шапка черная, оружие черное и черный сокол на передней луке. Это был
отец русалки. "Никак, дочь, здесь пахнет человечьим духом", - сказал он.
"Немудрено, батюшка, - отвечала дочь, - только мне бы вас об этом
спрашивать, а не вам меня. Вы приехали с лица земли; видно, вы или вороной
конь ваш на копытах своих занесли сюда и дух человеческий".
Так русалочка таила от отца и брата любовь свою и выпускала Зая-Туляка
из-за полога, только когда те отъезжали на ловлю. Она приносила любимцу
своему каждое утро и каждый вечер свежего кумысу, круту, салмы и баранины и,
поцеловав своего суженого, ставила перед ним сытные яства и напитки.
Однажды алый всадник, брат русалки, воротился домой рано и услышал,
подъезжая, говор людской. Он стал допытываться, сестра ему во всем
призналась и со слезами умоляла брата не сказывать о преступной любви ее.
Брат побранил сестру и сказал, что надобно обо всем объявить отцу: его
власть, его и воля. Черный всадник приехал, и брат с сестрою вместе
встретили его и рассказали все. Русалка говорила: "Я не искала его, я не
хотела его, я бежала от него и скрылась в заветное озеро, но он упорно
держался за шелковую мою косу, я ушла на дно озера и потянула его с собою".
Черный всадник нахмурил брови - и весть разнеслась на ханском кочевье,
на Диме, что Ачулы-куль прибывает и быть беде. Подумав и вздохнув, падишах
подводный вызвал Зая-Туляка, сам же он не ступал ногою в заветный угол
дочери за полог, вызвал и расспросил обо всем. "Любитесь, - сказал владыка
Ачулы и Кандра-куля, - любитесь, коли олюбились: тут делать уже нечего.
Тебя, дочь моя, бранить не за что: это твоя судьба. А ты, Зая-Туляк, слушай:
не бесчести дочери моей за то, что отдал я тебе ее без калыма, принеси ты в
калым невесте свою любовь да совет и не скучай с нею, а соскучишься - быть
беде. Не ходи ты и на лицо земли: там не будет вам блага, а пойдешь -
погубишь и себя, и ее".
Но Зая-Туляк с этой самой поры стал скучать в подводном тереме, в
кибитке своего тестя. Русалка в одно утро ушла за кумысом шипучим, а
Зая-Туляк вышел из кибитки и стал оглядываться кругом. Озеро поднялось
высоко, обмывало уже уступы Карагача, а сквозь зеленую влагу его виднелись
горы и леса, и верный конь Тульфар стоял на том же месте, громко ржал и
топтал под собою землю. Туляку взгрустнулось; он вошел опять в кибитку, но
русалка, воротившись, глянула на него и залилась слезами.
- Ты выходил, - сказала она, - ты выходил, о, зачем ты меня ослушался!
- Я хочу опять на вольный свет, - сказал, подумав, Зая-Туляк, - сердце
иссохнет, коли сидеть век свой в тюрьме этой.
Русалка молчала и плакала потихоньку, про себя. Воротился и черный
всадник. Услышав обо всем, что было, он призадумался и спросил Зая-Туляка:
- Есть ли у тебя земля и вода?
- Земля моя - Балкан-тау, - отвечал князь, - а вода Дима, а все земли и
воды, подвластные Балкану и Диме, - мое наследие.
- Ступай, - сказал старик, - коли тебе здесь не живется; ты не сосунок,
тебя силою держать нельзя. Жена следует за мужем, а не муж за женою, это
закон.
Русалка обвила мягкие руки свои вкруг Зая-Туляка и сказала:
- Бери меня, вези меня, куда хочешь, я твоя.
В первый и в последний раз, сказывают, прослезился тут и сам старик.
- Вот вам конь верный, - сказал он, - садитесь и ступайте. Зая-Туляк!
не забывай, если можешь, что ты отныне сам себе судья, а дочь моя твоя
покорная рабыня. Дарю тебе обзаведение, на початок хозяйства небольшое
приданое; когда выплывешь из нашего озера, то скачи без оглядки прямо на
Балкан и не оглядывайся, доколе не будешь на Балкане, хотя бы за тобою небо
треснуло и земля рассыпалась. Зятю должно довольствоваться тем, что от тестя
получит, а преждевременное любопытство ему не идет.
Зая-Туляк подошел к коню, русалка подала ему стремя, он сел, взял ее на
колена и помчался. Зеленая вода вскипела белым ключом под копытами доброго
коня, и, выбравшись на отлогий берег, пустился он стрелой к востоку на
Балкан. Зая-Туляк услышал за собою ржание, топот и страшный шум и плеск в
волнах, - он невольно оглянулся и только успел увидеть, что из озера
выплывает следом за жеребцом его целый табун отличных коней. Но за Туляком
последовали те только лошади, которые были уже на берегу; все те, которые
еще только было выплывали, потонули снова и исчезли в ту минуту, когда
Зая-Туляк оглянулся. От этих-то лошадей, подарка ачулынского падишаха,
произошла порода лучших димских башкирских коней. Ныне порода эта перевелась
и переродилась, ныне лошади хотят корму и с трудом перемогаются зиму на
тебеневке да на канзе, на рубленых древесных сучьях; древняя порода, которою
славились димские башкиры, со времени Зая-Туляка была сыта с одного гону, а
корму не спрашивала.
Молодой князь с русалкою поселились на Карагаче, где князь нашел и
покинутого коня своего, и жили они несколько времени спокойно. В одно утро
русалка, скупавшись в озере и расчесав долгую косу свою, подымалась на гору,
как услышала со стороны Димы глухой конский топот и завидела пыль. Чуткое
сердце ее не обмануло, она прибежала в слезах к Зая-Туляку и сказала: "Отец
твой шлет за тобою погоню!" Туляк думал было противиться силою, потом хотел
бежать, но она умоляла его остаться, не противиться воле отцовской,
следовать за посланными, не говорить никому о тайной любви своей и
воротиться на Карагач, когда и как будет можно. "Бежать тебе некуда, -
говорила она, - прошлого не воротишь, на дне озера со мною уже по-прежнему
жить не можешь - это миновалось, как сон!"
Самар-хан, услышав от воротившихся вельмож, что сын его бежал - о
причине этого побега придворные благоразумно умолчали, - послал сорок тысяч
войска искать сына по целому свету. Войско это приближалось теперь и уже
открыло следы нового жилья молодого князя; Зая-Туляка взяли и повезли к
отцу, а русалка, выждав на мысу Большой Нра приближение посланных, кинулась
с крутого берега и исчезла.
Когда до хана дошла весть, что сын его найден, то он, сомневаясь в
любви его и приверженности, вздумал его испытать. Для этого Самар-хан
посадил в кибитке своей одного из подданных в великолепной одежде на
престол, а сам в простом синем чапане стал у дверей перед входом. Зая-Туляк,
проходя мимо, узнал отца, но вошел в кибитку, где, как говорили ему,
восседает хан, поклонился мнимому властелину и сказал: "Как изменчивы
времена! Прежний хан стоит у порога, а бывший раб сидит на престоле!"
Самар-хан, разгневанный равнодушием и холодностию сына, велел на месте
выколоть ему глаза и отвести снова на Карагач, но вещий дух русалки парил
над несчастным своим любимцем; палачи Самар-хана не успели еще приступить к
сыноубийству, как совершилось чудо: Зая-Туляк в горести своей закрыл лицо
руками, и глазное яблоко выкатилось из обоих глаз целиком к нему в руки.
"Бог отомстил за меня", - сказал Самар-хан. Палачам не надо было трудиться,
и ослепленный сын царский был отвезен и брошен на произвол судьбы на угорье
Карагача.
Верная русалка, разметав шелковую косу, которую не чесала со дня
отбытия любимца своего, стерегла уже и ожидала друга; она коснулась устами
очей Зая-Туляка, дохнула на них, и они снова ожили и заиграли по-прежнему в
обеих ямках.
Лишь только Зая-Туляк прозрел, как стал он снова скучать бездействием
своим и одиночеством. "Пойдем жить на Балкан, - сказал он своей русалке, - с
Балкана видно далече во все стороны: мы будем знать и видеть, где что
делается, и это будет жилье, приличное ханскому наследнику! Карагач-гора для
меня место низкое".
Русалка заплакала, только молчаливой лунной ночи поверила она одинокую
грусть свою, вышла на тихое озеро, любовалась серебряным его отливом, села
на берег, на крутой мыс, и тихо запела:
"Не лепите, пчелки, сот своих в диком бору: медведь придет и выдерет, а
вам покинет дупло; не носите, русалочки, тихое блаженство свое в люди: люди
попрут его ногами, а корысти им с него будет мало.
Оглядывается красное солнышко с заката на восход прошлый, да не
воротится; не видать вечерней заре зорюшки утренней! Оглядывайтесь,
сестрицы, на свою зорюшку утренню, да не воротить вам ее, не любоваться ею
вдругожды!
А дважды василек в землю ложится: из земли вышел и в землю падет прах
его. И ты не лучше василька небоцветного: не выходить было на свет, а вышла,
так набедуешься, поколе не преклонишь головку к лону родной матери!
Желна черная и белая лебедка в отлет летят, а теплынь придет, опять
домой к родному гнезду тянутся; а мне, сиротке от живого отца, мне до веку
не видать струи твои, Ачулы-куль родимый, серебристый мой!
"Прости", - сказал мотылек родимому стебельку, родному зеленому лугу,
когда пришла пора, что подул ветр полунощный, заволок заповедные луга сизым
инеем, зазнобило мотыльку летки и щупальце; "Прости", - говорит
свободнорожденная дочь Ачулы-куля родному озеру, Карагачу лесистому,
Ташбуруну каменному, Тирен-колу холмистому; "Прости", - говорит она родным
берегам, колыбели своей, Ачулы-озеру!"
Так русалочка поплакала одна над родным озером своим, а Зая-Туляку она
улыбалась. Они перекочевали на Балкан; но едва успели они там поселиться,
как русалочка на рассвете снова послышала чутким ухом своим топот конский,
завидела отдаленную пыль. Она прибежала к князю своему и молвила: "О,
Зая-Туляк! было время, когда я, послышав шум и топот, спешила схорониться в
волнах Ачулы-куля и в объятиях верной стихии находила спасение; теперь ты
щит и защита моя, и я надеюсь только на грудь твою! Но, Зая-Туляк, ты меня
не спасешь на этот раз, а кроме тебя, у меня защиты нет! Слушай, князь мой!
за тобою опять идут; повинуйся и иди, искушение чересчур велико, ты не
устоишь, и я тебя держать не хочу! Но, Зая-Туляк, помни последние слова мои:
сорок дней и сорок ночей я буду сидеть здесь, на Балкане, и буду по тебе
плакать; если ты не воротишься через сорок дней и сорок ночей, тогда ты
найдешь меня, как находят алый цвет на зеленом лугу, по которому прошло
войско отца твоего, Самар-хана, а растоптанный цветок не оживает - это
помни!"
Вельможи и войско подошли с великими почестями к Зая-Туляку, объявили
цветистою речью Востока, что душа отца его, хана Самар-хана, воспарила по
пути, указанному душами отошедших, в рай небесный великих праотцев; народ и
войско зовет Зая-Туляка на ханство.
Молодой князь хотел оглянуться на свою деву вод, но ее уже не было. Его
посадили на покрытого богатою попоною жеребца и повезли на Диму, а восемь
нукеров шли во всю дорогу пешком и вели поочередно жеребца его под узцы.
Справив по закону богатую тризну по отце, Зая-Туляк принял старшин,
посольство от народа, приглашавшего его на ханство. Народ и войско качали
молодого хана своего на руках, и на руках же, подняв выше голов своих,
возвели на ханство - таков был обычай. Шумная многотысячная толпа пировала и
ликовала, стекшись с целого владения. Берега Димы не могли поместить на себе
бесчисленного множества кибиток, земля стонала от топота конского и
людского, солнце устало светить пирующим и ликующим гулякам. Настала ночь, и
огромные костры запылали, и солнце взошло снова, и костры еще дымились,
кумыс играл в огромных чашах, в сабах и турсуках, чибызга напевала веселье.
А Зая-Туляк, посидев на престоле, соскучился опять по любимице своей и
тяжело вздохнул, когда, оглянувшись во все стороны, увидел, что в целом
ханстве его нет подобной. Ему наскучило быть и падишахом без нее, и он хотел
уже отправить за нею послов, когда вспомнил, что заветный срок, сорок дней и
сорок ночей, были уже на исходе. Он кинулся сам на лучшего скакуна своего,
на котором вывез деву вод из Ачулы-куля, и поскакал один к одинокому
Балкану.
Скоро бежит конь под Зая-Туляком; но какой конь обгонит солнце и какой
конь воротит его на сутки и добежит до озера вчера, коли поскакал сегодня?
Зая-Туляк зовет отчаянным зовом деву свою, а она молчит, потому что мертвые
не говорят. Не встанет алый цвет, не подымет он бархатной маковки своей,
коли через луг пронеслось грозное войско Самар-хана. Зая-Туляк нашел русалку
свою на том же месте, где ее покинул, на вершине Балкан-тау, но она лежала,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг