самом деле царь, разве он такое потерпит? Нет, так нельзя.
Диомед приподнялся на лежанке, глаза у него озорно сверкнули.
- А хочешь, сделаю так, что он сам разденется?
- Чего еще выдумал? - Тордул недоверчиво посмотрел на матроса.
Диомед подошел к играющим в камешки. Как раз очередной игрок проиграл
Козлу и покорно подставил лоб для щелчков.
- Разреши с тобой сыграть, - сказал Диомед.
Козел смерил его презрительным взглядом, осведомился:
- На что играть будем? На щелчки? Ну, давай. - И, расставляя камешки,
добавил посмеиваясь: - По иноземному лобику щелкнуть - одно удовольствие.
Диомед играл старательно, но все же камешки Козла вторглись на его
половину и стали бить диомедовы один за другим. Козел был в восторге.
Хлопал себя по ляжкам, заливался счастливым смехом. Потом любовно
расправил рыжие вихры на лбу Диомеда и влепил костлявыми пальцами такой
щелчок, что матрос покачнулся. После десятого щелчка лоб Диомеда пылал,
как огонь в горне.
- Давай еще одну, - предложил он, тяжко, со свистом, дыша.
- Ах ты, мой котеночек! - взвизгнул от радости Козел. - Да я всю ночь
могу щелкать... пока головушку с плеч долой!
- Не, - сказал Диомед, потирая лоб. - Только не на щелчки. Очень сильно
бьешь.
Козел подавился смехом, даже слезы потекли по морщинистым щекам.
- Давай так, - предложил Диомед, - кто проиграет, скинет одежду и
трижды крикнет петухом.
- Идет! Только зачем же петухом, баловство это. Кричать: "Слава царю
Аргантонию!"
На том и порешили. Вокруг игроков сгрудились рабы, Козел то и дело
покрикивал, чтоб свет не загораживали. Поначалу игра шла ровно, но потом
Диомед стал теснить Козла. Камешки его двинулись вперед, бойко
перескакивая через камешки противника. Козел, видя урон, нервно зачесал
под мышками. Уж кто-то - осторожный - незаметно подергал Диомеда за рваный
рукав: не лезь, мол, на рожон, помни, с кем играешь. А Диомеду хоть бы
хны: лезет и лезет камешками вперед. Сопит, кашляет, а лезет, невежа
этакий. С каждым ходом Козел все больше мрачнел, все больше задумывался.
Когда же у него остался последний камешек, он с кряхтением поднялся,
сказал скучным голосом:
- Заигрались мы... Пора и спать.
И шагнул было к своему закутку. Диомед проворно схватил его за полу:
- Э, нет, так не пойдет! А уговор?
Рабы вокруг загалдели. Кто-то за спиной Козла пробасил:
- Что, не хочешь славу царю Аргантонию прокричать?
Козел живо обернулся, да разве найдешь насмешника в толпе? Делать было
нечего: уж и воздуху Козел набрал, и рот открыл, чтобы славу кричать, но
Диомед опять перебил:
- А про одежду забыл? Скидывай!
Ну что ты будешь делать? Пришлось Козлу позориться. Под гогот рабов
скинул одежду, обнажив бледное, худосочное тело со следами расчесов.
Прикрыв горстью срам, трижды прокричал дребезжащим голосом славу царю
Аргантонию.
Тордул растолкал людей, пробился вперед. Обошел Козла кругом, всего как
следует оглядел. Потом сплюнул, кинулся на лежанку, уткнулся лицом в
солому.
Горгий тоже вышел из толпы, улегся рядом.
- Что-то не видать тайного знака, - с усмешкой сказал он.
Где-то разжился Диомед куском кожи и прохудившейся миской. Повозился с
ними вечером, сделал бубен. Хоть неказист и не звонок, а по здешним местам
сойдет. Ударяя по натянутой коже пальцами, Диомед завел охальную песню:
У жреца была собака, сторожила храм.
Он кормил ее костями, мясо кушал сам.
Раз она украла мясо, жрец ее схватил,
Об ступеньку храма трахнул, до смерти убил...
Рабы скалили зубы, подсаживались ближе. Полморды бросил латать одежку -
все равно дыра на дыре, не налагаешься, - подобрался к самому бубну, с
детским любопытством смотрел на быстрые пальцы грека.
И, оплакавши, как надо, в землю закопал
И на камне...
Тут голос у Диомеда сорвался, хриплый кашель вырвался из груди.
Полморды сорвался с места, принес ковшик воды.
- Давай еще, - попросил он, когда Диомед, напившись, унял кашель.
- А жалостное что-нибудь знаешь? - спросил кто-то.
Диомед подумал немного, потом тихонько повел неторопливый сказ о
проклятии, лежащем на роде царя Пелопса. Отмеряя ритм бубном, он пел о
злодеяниях сыновей Пелопса - Атрея и Фиеста, как они без устали пытались
погубить друг друга и завладеть троном в Микенах.
Когда Фиест вернулся из изгнания,
Его Атрей на праздничное пиршество,
Как брата брат, позвал приветливо.
А сам Атрей убил детей фиестовых,
Рассек на части и испек на вертеле
И брата мясом чад его попотчевал...
Так пел Диомед, и рабы, столпившись вокруг него, слушали мрачную
историю о властителях, которые никак не могли ужиться друг с другом.
Горгий оглянулся на шорох в углу. Молчун против обыкновения не спал,
повернувшись лицом к стене. Он приподнялся на локте и в упор смотрел на
Диомеда, рука его под бородой теребила горло, будто удушье на него напало.
- Худо тебе? - спросил Горгий, подойдя к старику. - Может, воды
принести?
Из-под косматых седых бровей на Горгия уставились два неподвижных
глаза. Молчун издал хриплый звук - то ли сказал что-то, то ли простонал -
и отвернулся к стене.
На следующий день Молчун брел, как обычно, сутулясь, к своему сараю.
Поравнявшись с Горгием, который долбил долотом желобок в литейной форме,
он замедлил шаг. Горгию показалось, что старик хочет что-то сказать. Он
поднялся с колен, шагнул к Молчуну. Глухим, непривычным к разговору
голосом тот спросил:
- То, что вчера пели... правда это?
Работавшие неподалеку Полморды и другие рабы бросили тесать камень,
удивленно воззрились на Молчуна: никто из них до сих пор не слыхивал его
голоса.
- Правда, раз песня сложена, - ответил Горгий. - Давнее это дело - лет
двести, а то и больше.
- Не так уж давно, - буркнул Молчун и пошел своей дорогой.
Рабы, сгибаясь под каменной тяжестью, потащили готовые формы к
плавильным горнам. В глиняных сосудах как раз поспела бронза. Козел
осмотрел формы, велел подогреть и установить для литья. Огляделся, поискал
глазами помощника своего - Тордула. А тот, словно литье его и не касалось,
сидел спиной к горну на камне, ковырял щепочкой в зубах.
- Что же ты, котеночек, - окликнул Козел, - бери скорее ковшик,
разливать надо.
Тордул даже не шевельнулся. Козел затеребил его за плечо.
- Эй, очнись!
- Пошел вон, - сказал Тордул, поднимаясь. - Надоел ты мне, Козел
облезлый.
И, не обращая внимания на ругань и суету Козла, вышел из литейного
сарая. Козел побежал было вслед, но тут же вернулся к горну: бронза не
ждала. Понося Тордула, схватил гребок, сам стал снимать шлак с золотистого
расплава, брызжущего искрами. Руки у него тряслись, глаза побелели от
ярости.
А закончив разливку, Козел вытер с лица копоть, попил воды и пошел
прямиком в особое строение из обожженного кирпича, где помещался сам
блистательный Индибил. Домик этот стоял на берегу речки, под отвесной
скалой у выхода из ущелья. Земля вокруг была расчищена от камней и гладко
утоптана. Меж двух столбов висел туго набитый соломой мешок, несколько
стражников с криками метали в него копья - упражнялись. Козел с опаской
обошел их широким полукругом, поднялся на крыльцо. Стражник у входа
скользнул по нему скучающим взглядом, отвел копье - проходи, мол.
Налево было помещение для стражников. Там они и сидели - ели лепешки,
макая в топленое баранье сало, лениво переругивались, спорили, когда
придет срок получать зимнюю обувь. Один, горячась, задирал ногу, совал ее
всем по очереди под нос - показывал рваную подошву.
От смачного духа сала у Козла засосало в нутре. Глотая слюну, он пошел
в следующую комнату. Здесь перед длинными деревянными скамьями на
корточках сидели писцы, острыми палочками царапали по дощечкам, покрытым
воском. Старший писец, распространяя густой запах чеснока, ругал одного из
грамотеев:
- Сиди хоть ночью, а к утру чтобы все было пересчитано! С завтрашним
обозом сведения отправлять...
- Да как же я поспею, счетоведущий? - ныл писец, почесывая палочкой
заросший затылок. - Ведь сам ты мне сказал, сколько секир приписать сверх
истинного счета...
- Не чешись, когда со мной разговариваешь, поганец! Я сказал, сколько
штук приписать, значит, и вес должен быть сообразный. Думаешь, в
казначействе дурнее тебя сидят?
- Так все равно же благодарственные деньги по штукам, не по весу
начисляют. Не станут они с весом сличать...
- Станут не станут, а все должно сходиться. Сам знаешь, блистательный
Индибил любит, чтобы сходилось... - Тут старший писец увидел вошедшего
Козла. - Что, счет сегодняшнему литью принес?
Они немного поговорили о делах. Старший писец распек старшего
плавильщика за большой расход самоцветных камней.
С робостью приблизился Козел к покоям блистательного Индибила. Вначале
стража не хотела пускать. Заспорили. Тут из-за двери послышался зычный
голос самого Индибила. Велел пустить.
Козел, войдя, почтительно перегнулся пополам. Начальник рудников
полулежал на мягкой скамье, задрав круглое лицо к потолку. Раб-искусник
горячими щипцами завивал ему бороду. На другой скамье сидел главный над
стражей - посмеиваясь, рассказывал начальнику последние тартесские сплетни
(видно, ездил в город на побывку).
- Ну, чего тебе? - спросил, наконец, Индибил, скосив глаз на старшего
плавильщика.
Козел пожелал начальнику и всей его родне милости богов, после чего
перешел к делу. Два дерзких раба сеют смуту в плавильне, они насмехаются
над ним, старшим плавильщиком. Только что один из них отказался выполнить
его повеление и чуть было не загубил плавку. Он, старший плавильщик,
сильно опасается, что оба раба просто не желают заслужить когда-либо
прощения и упорствуют в сомнениях...
- Понятно, - прервал его Индибил. - Завтра при разводе покажешь их
главному, и он отправит их на голубое серебро. Теперь вот что. Па-чему у
тебя самоцветных камней расходуется больше положенного?
- Блистательный, клянусь Бы... клянусь Нетоном, я их добавляю не
больше, чем раньше. Если класть меньше, то крепость бронзы...
- Бронза должна быть крепкая, а самоцветы чтоб оставались! Не менее
дюжины с каждой плавки. А не то сам угодишь на голубой рудник. Понял? Ну,
ступай.
Козел, кланяясь, попятился к двери, но тут Индибил что-то вспомнил:
- Постой-ка, это о каких рабах ты мне говорил?
- Один - грек, рыжий такой, а второй из города, молодой, нахальный...
Их недавно сюда перевели...
Индибил досадливо дрыгнул толстенькой ногой.
- Вот что. Голубой рудник от них не убежит. Этот молодой, как бы
сказать, у него ветер в голове... Надо его наставлять добрым примером...
Ладно, иди. - Индибил вдруг разозлился. - И не лезь ко мне с пустыми
разговорами! Ты тоже убирайся! - крикнул он на раба-цирюльника. Сел,
поправил пояс, сползший с круглого живота, стал жаловаться на трудную
должность: - Другие блистательные живут в свое удовольствие, а я покоя не
знаю. Теперь еще с этим, сыночком Павлидия, морока, прислали его на мою
голову. Где это видано, чтобы начальник оберегал раба?.. Нет, хватит с
меня, уйду я с должности!
Главный над стражей слушал, изображая на лице почтительное внимание, а
сам думал: не очень-то ты уйдешь с такой доходной должности... одних
самоцветов, должно, десять мешков набил...
Видно, блистательный подметил у главного в глазах нехорошую мысль, еще
пуще разъярился, велел главному идти проверять посты.
В тот вечер Козел не вышел из своего закутка играть в камешки. Мрачный,
оскорбленный, сидел у себя, строил планы мести. Никак не мог понять,
почему блистательный вдруг заступился за строптивого раба.
Тордул тоже был не в духе. И Диомед не пел сегодня песен - худо ему
было. Лежал, хрипло дыша, то и дело хватался рукой за грудь, пытаясь
подавить кашель.
Горгий подсел к Молчуну.
- Послушай, старик, ты весь в язвах... У меня осталось немного мази.
Это египетский бальзам, он хорошо помогает.
Молчун не пошевелился, не переменил позы. Прошло немало времени, прежде
чем он ответил:
- Мне уже никакой бальзам не поможет.
Горгий покачал головой.
- За что ты сидишь здесь?
И опять старик долго молчал. А потом глухо сказал:
- Не все ли равно, где сидеть? Ты можешь быть здесь и можешь быть в
другом месте.
Горгий удивился:
- Как же я могу быть в другом месте, если меня тут заборами и копьями
отгородили?
- Все тлен, все прах, - последовал чудной ответ. - И заборы, и человек,
и его имя.
- Ну нет! Я пока что не прах... Меня силком тут держат без всякой вины,
понимаешь ты это?
Но старик, должно быть, уже не слышал его. Он забормотал непонятное:
"Отделить огонь от земли... Больше, еще больше... еще немного..."
Горгий отполз к своей лежанке. Видно, этот Молчун и впрямь чокнутый. То
как человек говорит, то мутят ему боги разум. Перед глазами Горгия на
закопченной стене красовалось непристойное изображение Павлидия - это
Диомед мелом нарисовал. Горгий погрозил изображению кулаком.
- Послушайте, я возражаю. У вас всюду словечки
"видать", "загалдели", "засосало в нутре"... Ведь действие
происходит в Тартессе.
- Вопрос серьезный. Видите ли, мы думаем, что вряд ли
тартесситы изъяснялись гладким литературным языком. Чтобы
придать их речи да и вообще изображению обстановки
соответствующий колорит, и приходится употреблять
словечки, которые вам не нравятся.
- Ну вот, например, "чокнутый" - явное злоупотребление.
- Может, вы и правы. Но, наверное, был в языке
тартесситов соответствующий синоним. Вы, конечно, не
полагаете, что древние изъяснялись языком переводов
"Илиады" и "Одиссеи"? Ведь Гнедич и Жуковский пользовались
церковнославянскими оборотами для того, чтобы придать
торжественность повествованию о богах и героях. У Гомера
язык был много проще. Как говорят сведущие люди, в
подлиннике перебранка Афины Паллады с Афродитой звучит
так, что мы бы сказали: "Как не стыдно, а еще богини".
- Да я и не призываю вас к высокому стилю гнедичевской
"Илиады", но все таки... Вряд ли у греков были песенки
вроде "У попа была собака".
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг