Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
и его сотрудников, позволяла себе устроить как бы небольшой концерт. Прикрыв
глаза белыми веками,  медленно  читала  на  память  своим  красивым  звучным
голосом любимые стихи: "Ось земная склонилась к эклиптике,  наклонилась  как
будто в усталости..." Или: "Судьба моя сгорела между строк, пока душа меняла
оболочку..."
     Заезжих гостей  Тоня  встречала  приветливо,  но  при  разговорах  была
начеку, твердо пресекала болезненные (по ее мнению) для Володи темы. Ровно в
десять вечера командовала "отбой". Алеша Морозов, навестивший  их  незадолго
до экспедиции на Плутон, смеясь, назвал Тоню "комендантом Бастилии".
     Теперь  Заостровцев  и  Надя  ехали  на  велосипедах  (это  она,  Тоня,
придумала - никаких машин, ездить только на велосипеде), -  ехали  по  узкой
незнакомой дороге, обсаженной яблонями, и когда за поворотом, за вертикально
вставшей,  пока  еще  редкой  пряжей  дождя  открылась  старая  мельница   -
краснокирпичный дом у  речки, -  Заостровцев  вдруг  понял,  что  знает  эту
дорогу. Когда-то в раннем детстве было это - ездили  с  матерью  на  дачу  к
Михайловым, ее родителям.
     Мост через речку был тот же,  что  и  в  детстве, -  каменный  ровесник
старой мельницы. Дальше, влево от дороги, темнел под дождем  массив  дачного
поселка с башенкой энергостанции, и Заостровцев  отчетливо  себе  представил
михайловскую дачу  -  островерхое  строение  с  петухом-флюгером  на  коньке
крыши - в глубине поселка.
     Тут-то и вспомнились ему Надины слова.
     Не от дождя, не от ветра - от этой мысли стало трудно дышать,  к  горлу
подкатило, и  как-то  ослабли  пальцы,  лежавшие  на  руле.  Он  соскочил  с
велосипеда и подождал приотставшую Надю.
     - Ты что сказала? - крикнул, когда  она  подъехала  и  тоже  слезла  со
своего велосипеда. - Что сказала?..
     - Ничего я не сказала, - удивленно посмотрела на него Надя. По ее лицу,
обрамленному голубым капюшоном, стекали струйки дождя.
     - Про дорогу к бабушке Наде - сказала?
     Ему яростно захотелось, чтобы Надя ответила - нет, ни о какой дороге  к
бабушке она не говорила и знать о ней ничего не знает... померещилось  тебе,
папочка.
     - Да, - сказала Надя, одной рукой придерживая велосипед,  а  другой,  с
зажатым платочком, вытирая лицо. - Вон там, - кивнула на  дачный  поселок, -
бабушка жила. Раньше.
     - Откуда ты знаешь?! Мама тебе говорила?  (Глупый  вопрос,  никогда  он
Тоне про эту дачу не рассказывал и не вспоминал даже...)
     - Нет, не  говорила. -  Надя  поморгала  длинными  ресницами,  будто  к
чему-то  в  самой  себе  прислушивалась. -  Откуда-то  знаю, -  сказала  она
неуверенно. - А разве это не так?
     Заостровцев не ответил. Дождь припустил, пошел  пузырями  по  асфальту,
вокруг потемнело, хотя до вечера было далеко.
     - Папа, нам долго еще ехать? - спросила Надя.
     - Километров семь или восемь.
     Ему почему-то представилось, что все это - дождь, и дачный  поселок,  и
разговор с Надей - происходит во сне. Ах, если бы...
     - Ты устала?
     - Нет... Ну, немножко...
     - Давай-ка  свой  велосипед.  И  подержи  мой.  Минут  десять  придется
подождать.
     Сильно сгорбившись на детском велосипеде,  Заостровцев  поехал  обратно
через мост к мельнице. Там, в бывшем амбарном помещении, пустом, с проросшей
сквозь сгнившие половицы травой, он прислонил велосипед к стене  и  поспешно
вернулся к Наде - одинокой маленькой фигурке на мокрой  черной  дороге.  Она
смотрела на него и спросила, когда он подошел скорым шагом:
     - Зачем?
     - Никуда твой велосипед не денется, - сказал он.
     - Я не об этом. Тебе ведь будет тяжело.
     - Поменьше болтай.
     Он пристегнул к раме велосипеда второе седло, посадил на него  Надю  и,
оттолкнувшись, закрутил педали.
     Надя, зажатая его руками, сидела перед Заостровцевым,  и  ему  хотелось
еще крепче ее зажать, чтобы спасти, уберечь...  от  чего?..  от  странностей
подсознания, которое вдруг высылает "наверх" отпечатки прошлого из неведомых
глубин наследственной памяти?.. Неужели то, чего он боялся в самом себе,  от
чего бежал в тишину подмосковных  лесов,  передалось  Наде...  и  передастся
второму ребенку, которого ожидает Тоня? Тут он так ясно себе представил, как
беспокоится Тоня, как она стоит на веранде, вглядываясь в  затянутую  дождем
дорогу, что с силой (откуда только взялась?) нажал на педали.  Плотная  вода
секла ему лицо, заливала глаза, а он,  словно  приобретя  "второе  дыхание",
мчал с большой скоростью свой велосипед под непрекращающимся дождем.  Скорее
домой, скорее домой!
     "Осознать  процесс  собственного  мышления"  -  так,  кажется,  говорил
Лавровский, приезжавший к ним прошлой весной? Он провел у  них  целый  день,
очень трудный для него, Заостровцева, день.  Не  уходить,  не  прятаться  от
необычных свойств своей психики, как прячет страус  голову  под  крыло, -  а
исследовать... осознать... проникнуть  в  собственное  субсенсорное  поле...
иначе  говоря,  в  подкорку...  Так  убеждал  его  Лавровский.  В  Институте
человека, в котором он,  Лавровский,  работал,  действует  новая  программа,
этакий человеко-машинный комплекс под названием "Церебротрон",  он  тончайше
настроен на совместную работу  мозга  и  машины  с  гигантским  запоминающим
блоком, с анализирующим центром, способным оценить количество  информации  в
организме. Необычайно важно зафиксировать, "поймать" то состояние мозга, при
котором инстинктивное знание из долговременной памяти поступает в самоотчет.
Это важно прежде всего потому...
     Но тут Лавровского  прервала  Тоня  -  решительной  походкой  вошла  на
веранду,  где  сидели  мужчины,  позвала  обедать,  а  за   обедом   заявила
Лавровскому, чтобы он Володю никуда не звал, не уговаривал и вообще  оставил
в  покое.  "Перестань,  Тоня", -  сказал  Заостровцев,   смущенный   Тониной
дерзостью. Но она просверлила его гневным взглядом и ответила,  что  никогда
не перестанет, никаких экспериментов не позволит и никуда его  не  отпустит.
Истинно - "комендант Бастилии"...
     Он испытал огромное облегчение, когда, выехав на дорогу, переходящую  в
длинную улицу поселка, издали увидел свой дом и фигуру в красном на  веранде
верхнего этажа. Это  ждала  их  Тоня,  завернувшись  в  красный  дождевик, -
наверное,  ждала  уже  давно,  беспокоилась,  тревожилась,   бедная,   глаза
проглядела.
     Подъехав, он снял дрожащую от холода Надю с седла и понес ее, с  трудом
передвигая одеревеневшие ноги, к дому.

                             4. Дерево Плутона

     Из записок Лавровского
     Никак не могу  прийти  в  себя  после  поспешного  бегства  с  Плутона.
"Ломоносов" разгоняется и все дальше уходит от "незаконной" планеты. Чернота
Пространства обступила нас. Я бывал на внутренних планетах, на  Марсе  и  на
больших спутниках Юпитера, но так далеко, на окраину Системы, попал впервые.
Солнце отсюда выглядит не диском, пусть хотя бы и маленьким, а просто  яркой
звездой, - наверное, именно поэтому и возникает жутковатое  ощущение,  будто
ты на краю пропасти и никогда больше не увидишь солнце.
     Вздор, конечно. Вот не думал, что нервы у меня могут так "разгуляться".
     Ну, надо собраться с мыслями.
     Никогда я не принимал всерьез гипотезу Морриса о том,  что  на  Плутоне
может  быть  жизнь.  То  есть  я  не  исключал   существования   примитивных
микроорганизмов, но что касается высокоорганизованной жизни,  то  считал  ее
невозможной. Откуда взяться такой жизни при температуре, всего  на  двадцать
градусов превышающей абсолютный нуль? И вдруг потрясающая неожиданность: Эти
"оголтелые энергетики", как назвал их Морозов, проявили не только  нежелание
контакта, но и прямую враждебность. Мы оказались плохо подготовленными. И не
только технически. Мы совершили ужасную ошибку, прихватив эти два "кирпича".
Скверная атавистическая манера - трогать руками. Мы вели себя не лучше,  чем
солдаты Писарро  или  Кортеса,  увидевшие  золотую  серьгу  в  ухе  туземца.
Положим, я преувеличиваю, но в сущности...
     Я пишу сумбурно, забегаю вперед, а это никуда не годится.  Буду  просто
записывать все, что с  нами  произошло,  час  за  часом, -  быть  может,  из
упорядоченной информации вылупится, как птенец из яйца, понимание.
     Итак, на исходе третьего месяца полета мы достигли Плутона и  вышли  на
орбиту вокруг него под  большим  углом  к  экватору.  Под  нами  простирался
сумеречный мир -  темная,  будто  графитовая  пустыня,  тут  и  там  округло
всхолмленная, изрезанная глубокими трещинами. Больше сорока земных суток  мы
осматривали, прощупывали, просвечивали эту крайне неприветливую  планету.  Я
не геолог и не стану здесь описывать, из чего "сделан" Плутон. Скажу только,
что химия его поразительна: огромные  массы  тяжелых  и  редких  металлов  -
осмия, германия, циркония  и  других,  и  еще,  по  мнению  нашего  геолога,
неизвестные соединения  сверхвысокой  плотности.  В  этом  смысле  Плутон  -
поистине сокровище. Сам древнегреческий бог, владетель земных недр, чье  имя
носит планета, не мог бы представить себе  таких  богатств.  Не  планета,  а
кладовая редких металлов. Мы  подтвердили  это.  Еще  мы  открыли  замерзшие
газы  -  следы  когда-то  существовавшей   здесь   атмосферы   -   косвенное
доказательство того, что Плутон знавал лучшие времена  и  лучшие  условия  в
другой, бесконечно далекой от нас системе. Ну, еще  были  установлены  факты
относительно силы тяжести, температур, радиации и прочего, что  нужно  знать
планетологам. Больше ничего.  Никаких  признаков  формирующей  деятельности.
Никакой жизни.
     А между тем  Плутон  "кричал".  Мощный  поток  тау-частиц  изливался  с
планеты, и мы вскоре обнаружили, что его источник фиксируется в определенном
месте, в обширной котловине с координатами: шесть градусов северной  широты,
сто  тридцать  два  -  западной  долготы.  Прошин  выслал  в  эту  местность
разведывательные зонды. От них  исправно  поступала  информация  о  величине
тау-потока  (он  явно  убывал),  а  фотоматериал  был  смутный.  Угадывались
очертания круглых холмов, и только. Но  вот  с  очередного  зонда  поступила
серия снимков, на которых как бы  перебегали  слабые  огоньки.  А  на  одном
снимке различалась фигура  какого-то  существа.  Во  всяком  случае,  я  это
утверждал,  и  меня  поддержал  Морозов,  а  Прошин  и  остальные  участники
экспедиции возражали. Справедливости ради скажу, что, действительно,  фигура
эта  не  столько   различалась,   сколько   угадывалась   и   дорисовывалась
воображением. Больше она не повторилась ни разу, а вот  огоньки  то  и  дело
появлялись на снимках снова.
     От автоматов больше нечего было ожидать, и мы принялись  настаивать  на
высадке разведки. Прошин колебался. А колеблется он своеобразно:  становится
вдруг чрезвычайно любезен, начинает расспрашивать о родных  и  знакомых,  об
институтских занятиях. Ну, со мной такие номера  не  проходят,  и  я  как-то
сказал командиру, что бывают случаи, когда осторожность теряет свое название
и переходит в другое качество. Прошин рассердился и два дня не  разговаривал
со мной. Но мы с Морозовым продолжали наседать, наконец он  сдался  и  велел
нам готовиться к разведке.


     Десантная лодка покинула корабль, сделала виток и,  выбросив  пламя  из
дюз тормозного двигателя, пошла на посадку. Расчет Морозов сделал  точно,  и
лодка мягко опустилась в той самой  котловине,  в  которой  были  обнаружены
источник излучения и признаки жизни.
     Выдвинув перископ, разведчики огляделись.  В  жизни  не  видел  Морозов
более мрачной картины. Это была замкнутая невысокой  горной  грядой  долина,
протянувшаяся с севера на юг.  Изборожденный  трещинами  грунт,  и  округлые
холмы, и гряда гор на близком горизонте - все было  черно.  Оттенки  черного
цвета, от аспидного до темно-серого, - иных красок Плутон не  знал.  И  лишь
звезда  необычной  яркости  -  далекое  Солнце  -  давала  немножко   света,
позволявшего разглядеть на фоне черного неба черную неровную линию гор.
     Сколько лет, с самого детства, мечтал Морозов об этой минуте, и вот она
настала: он на Плутоне.  Но  почему-то  не  испытывал  радости.  Его  томило
тягостное чувство, оно шло, наверное, от беспросветной черноты, от немоты  и
бесприютности этого промерзшего мира.
     - Невозможно представить, что тут есть  жизнь, -  негромко  сказал  он,
медленно повертывая перископ.
     Лавровский,  прильнувший  ко  второй  паре  окуляров,  не  ответил.   В
десантном скафандре он казался крупнее  и  выше,  чем  был  на  самом  деле.
Покосившись на его спокойное лицо, Морозов мысленно обругал себя за то,  что
поддался непонятному томительному чувству. Непонятному? Да нет, если  уж  не
хитрить с самим собой, то понять можно... Можно понять - но не  нужно.  Надо
делать свое дело, вот и все.
     Он включил рацию и связался с  кораблем,  доложил  Прошину  обстановку.
Попросил разрешения на выход из десантной лодки. Да, ничего  подозрительного
не видно. Нет никаких "деревьев" - их сейчас и не может быть. ("Не сезон", -
захотелось ему добавить.) Да, объедем долину и вернемся на лодку. Есть, Петр
Иванович. Есть.
     Они отвалили люк и выехали на вездеходе из грузового отсека.  Сразу  же
Морозов включил панорамную съемку, передающую изображение на корабль.  Затем
повел машину на север вдоль восточной горной  гряды.  Грунт  был  твердый  и
неровный, вездеход кренило и подбрасывало, фары выхватывали из тьмы  выбоины
и трещины, которые приходилось объезжать.
     Морозов повернул влево,  объезжая  широкую  расселину.  Вдруг  возникло
ощущение, будто за ними, за движением машины кто-то следит. Чтобы  отвлечься
от неприятного чувства, Морозов затянул вполголоса старинную песню из  своей
коллекции кристаллозаписей: "Вы мне не  поверите  и  просто  не  поймете,  в
космосе страшней, чем даже в Дантовом аду..."
     - Черт знает, что вы поете, - поморщился Лавровский.
     - Пожалуйста, я могу другое. Какие песни вы любите?
     - Я не люблю песен.
     - Может, спеть старую космофлотскую? Про хлореллу?
     - Не надо, Алеша. Это глупая песня.
     Не надо так не надо. По правде, Морозов немного робел перед Лавровским.
Держался,  положим,  биолог  просто,  во  время  перелета  бывал   говорлив,
частенько был бит Морозовым в шахматы. Однако Морозов знал,  что  скрывается
за этой простотой, за неказистой внешностью. Знал, что  еще  в  студенческие
годы Лавровский, исследуя проблему избыточности мозговой ткани, проделал  на
себе эксперимент, едва не окончившийся гибелью. Слышал  о  какой-то  сложной
системе "тренировки мозга", предложенной Лавровским  для  колонистов  Марса.
Читал книжку доктора Рамона, который работал  с  Лавровским  на  Амальтее, -
Рамон с восхищением отзывался о своем  коллеге.  Далеко  не  прост  был  Лев
Сергеевич Лавровский, доктор инвариантной биологии.
     Вездеход шел на север  вдоль  восточного  края  долины,  и  пейзаж  был
по-прежнему безрадостно однообразным - не на чем остановить взгляд.
     "Так вот ты какой, Плутон, - подумал Морозов. - Все-таки я добрался  до
тебя. Хоть Марта и не хотела меня отпускать.  Пусть  она  считает,  что  мне
неизвестно, перед каким тяжким выбором поставил ее Прошин  накануне  старта.
Мне все известно. Мухин, мой соперник, танцевал с молоденькой лаборанткой из
медпункта, и та  по  простоте  душевной  проболталась,  что  Марте  поручено
проделать  сравнительный  анализ  медицинских  характеристик  каких-то  двух
космонавтов. Мухин, конечно, сразу смекнул, в чем  дело.  Он  счел  себя  не
вправе утаить от меня важную информацию, касающуюся  в  равной  степени  нас
обоих, но взял с меня честное слово, что я никогда и никому... Ну, это  само
собой разумелось. Как же трудно  тебе  было.  Марта!  Но  ты  все  правильно
поняла. И за это тоже я тебя люблю..."
     Впереди были холмы, и  Морозов  начал  их  объезжать,  но  вдруг  резко
затормозил.
     Двуногое существо стояло довольно далеко, метрах  в  пятидесяти,  но  в
ярком свете фар можно было различить гладкую голову, без шеи  переходящую  в
толстенькое туловище - ни дать ни  взять  тюлень  на  двух  ногах,  с  двумя
короткими руками. В одной руке существо держало как будто палку.  Росту  оно
было небольшого - чуть выше метра.
     Несколько секунд разведчики изумленно рассматривали его, потом странное
существо повернулось и длинными прыжками унеслось прочь, в темноту.
     - Ну вот, - сказал Морозов и прокашлялся. - Ну вот, Плутон обитаем.
     Лавровский, подавшись вперед, вглядывался в холмы,  освещенные  фарами,
будто ожидая появления невесть кого еще. Потом откинулся на  спинку  кресла,
бросил коротко:
     - Вызывайте Прошина.
     - Через тридцать пять  минут, -  сказал  Морозов. -  Сейчас  корабль  в
радиотени.
     - Тогда - вперед.
     Машина тронулась, медленно объезжая гряду холмов. Морозов посмотрел  на
шкалу наружного термометра, сказал:
     - Минус двести пятьдесят. Как можно жить  при  такой  температуре?  Ну,
какие-нибудь живучие микробы - это  еще  понятно,  но  ведь  тут  был  явный

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг