Саня - рослый и необычайно сильный мужчина. Он был немым от рождения. Однако
слышал отлично и все требования выполнял беспрекословно. Более того, он
непонятно как угадывал желания Валентина. Саня же доставлял его и в ванную
на каталке, какие есть в любой больнице. Когда Валентин настолько окреп, что
смог добираться самостоятельно, Саня все равно шел следом, как нянька за
ребенком.
Иногда, особенно вечерами, у Валентина возникало ощущение, что во всей
больнице только он и Саня, никого больше. Он пытался выяснить, так ли это,
но немой санитар притворялся, что не понимает его вопроса. Зато рассказы
Валентина о своей жизни Саня готов был слушать часами. Он обычно усаживался
на табуретку и сидел, полузакрыв глаза и опустив руки па колени. В подобной
позе он был похож на статую индийского божка - та же сосредоточенность и
терпение. Было жаль, что Саня немой.
А лечили Валентина все-таки не по-настоящему! Он, смеясь, сказал Ольге,
что Илья Петрович и Клана, право же, напоминают знахарей-шептунов. Правда,
для знахарей они слишком молоды, Особенно Клава. Она же совсем девчонка!
- Ошибаешься, она просто молодо выглядит, - возразила Ольга. - Клавдия
Михайловна... ей давно за сорок, у нес взрослый сын и младшей дочери скоро
девятнадцать. Она опытный врач и, кроме того... В общем, на него можно
положиться.
- За сорок? Выдумай что-нибудь посмешнее. Если поставить вас рядом...
- Уж не хочешь ли ты сказать, что мне тоже за сорок?
- Нет, конечно, но Клава... Клавдия Михайловна - никогда не встречал
женщин, которые бы так хорошо сохранились. И я ведь в конце концов не об
этом...
- Ты верь им, как верю я. Разве ты не имел возможности убедиться, что
тебе становится с каждым днем лучше?
Валентин сжал ее руку, сделав, видимо, больно.
- О, уже есть сила! - терпеливо сказала Ольга. - А давно ли не мог
поднять голову. Здесь применяют необычные методы. Ты пьешь воду, а в ней
лекарства. В еде - лекарства, в воздухе - тоже, и они попадают в клетки
крови и тела, когда ты пьешь, обедаешь, дышишь, принимаешь ванны. Это лучше
всяких таблеток и уколов. Здесь вообще непохожая на другие больница. Особые
методы диагностики, особая аппаратура. Все особое.
- У меня иногда такое впечатление, что я тут единственный в своем роде.
Ни голоса, ни шороха, ни стука.
- Все сделано, чтобы ты скорее набрался сил. И разве ты не заслужил?
- О, если бы всем давалось по заслугам! Но где взять столько, чтобы
всем полной мерой?
Он подумал о товарищах, которые сейчас там, в тундре. У них самая,
наверное, запарка, а он - лежи?!
- Очень я некстати свалился. Столько работы... - сказал Валентин и
тотчас затаился, ожидая, что Ольга может вспылить и наговорить резкостей.
Так и прежде бывало, когда он заводил речь о возвращении в тундру и,
значит, о скором расставании. Но Ольга молчала, задумчиво глядя поверх его
головы в сторону окна.
Это было необычное окно. Не только потому, что занимало всю стену
палаты и не имело переплетов. Оно было непрозрачно, хотя пропускало много
света - равномерного, очень устойчивого, вроде бы не зависевшего от того,
утро, полдень или вечер на улице. Когда Валентина начинало клонить ко сну,
окно словно заволакивалось густой дымкой, и в комнате воцарялся полумрак.
Если бы не голубое мерцание вверху, на потолке, то и вовсе было бы темно.
Валентин предположил, что выходит окно не сразу па улицу, а в какое-то
соседнее помещение, и это позволяет регулировать яркость света.
Сейчас он, однако, не думал об окне. Он встревоженно ждал, как
отнесется к его словам Ольга. О том, что произошло в Ленинграде, они еще ни
разу не заговорили.
Разрыв, внезапное замужество - и Валентин и Ольга делали вид; что
ничего этого просто не было. Но Валентин сознавал, что разговор об этом все
равно неизбежен. Он боялся и одновременно хотел такого разговора, и чем
крепче чувствовал себя, тем больше хотел.
- Тебя огорчили мои слова? - наконец прямо спросил он.
Ольга виновато улыбнулась.
- Не обижайся, задумалась.
- Но ты не сердишься на меня? - настойчивее прежнего допытывался он.
- Почему я должна сердиться?
- Ну, вот из-за того... ну, что здесь, и больнице, и в возвращении.
Валентин решил, что но имеет права отступать, раз уж разговор начался.
Ольга должна знать, что он остался прежним. Пусть в тундре полгода ночь,
пусть комары и болота - его место на стройке, и если она любит его, то и ее
место рядом с ним.
Ольга не торопилась отвечать. Валентин насупился.
- Ну и как ты теперь?
- Что теперь? - опять не поняла Ольга.
Сейчас бы самое время спросить о главном, но в последний миг у него не
хватило решимости.
- Так ты не сердишься?
- А разве на такое можно сердиться? Человек и его дело как их
разделить?
Он понял: Ольга не притворяется, она на самом деле думает так, и это
опять ново и прекрасно в ней.
Свидания с Ольгой были ежедневными. Вначале десять-пятнадцать минут -
не больше. Потом ограничения сняли: однако Ольга все равно уходила, едва
представлялся удобный предлог. Жалеет? Боится чего-то?
Впрочем, вскоре в Ольге словно переломилось что-то. Однажды она
засиделась в палате до тех пор, пока Саня своим молчаливым появлением не дал
понять, что время позднее. Через день Ольга опять пробыла дольше обычного.
Это стало правилом: уходить лишь перед ужином.
Они говорили о всяком - важном и неважном. Но для них и пустяки не были
пустяками, потому что напоминали о прежних радостях и огорчениях, размолвках
и примирениях. Валентина поражало, что Ольга помнит прошлое лучше, чем он.
Когда он сказал об этом, девушка была явно польщена.
- О я знаю всю твою жизнь! - воскликнула она воодушевленно. - Ты даже
не подозреваешь, как хорошо я знаю. Похвальное и непохвальное.
- Откуда же непохвальное? - засмеялся Селянин. - Я всегда рассказывал о
себе только хорошее. И я вправду хороший?
Он шутил, но Ольга посмотрела на него с неожиданной грустью. Ему
почудилось даже: со страхом.
- Что же ты знаешь плохое?
- Не надо об этом.
Она не хотела отвечать, но это лишь подстегнуло Валентина.
- Отчего же? Нет, если замахнулась, руби.
- Я не вправе судить тебя.
- Почему не вправе? Мы не чужие.
Она опять с испугом посмотрела на него.
- Пожалуйста, не настаивай.
- Но все-таки, что плохое ты вообразила? Или тебе наплели обо мне? Ну!
Ольга вздрогнула, услышав это его "ну!".
- Умоляю, не вынуждай. Не мне судить твои поступки.
Валентин ждал, непреклонный. Он не единожды убеждался на примере других
(да и своем тоже), как изворотлива и правдоподобна бывает клевета. Он хотел
знать, что беспокоит девушку. Конечно же, беспокоит, иначе она не
проговорилась бы.
Чтобы ободрить Ольгу, он обнял ее за плечи, однако девушка
высвободилась как-то странно, не то смущенно, не то снисходительно посмотрев
на него.
- Почему ты молчишь? - спросил он. - Или увиливаешь?
- Нет, не увиливаю, - едва слышно возразила Ольга. - Ты любил девушку.
- Еще бы не любить. Я и сейчас люблю, - охотно признался он. - Очень
люблю девушку по имени Ольга.
- Я не о нас... Я о Симе.
- Си... Кто тебе сказал о Симе?
- Не принуждай, прошу. Не сердись. - Она поспешно поднялась, и он не
удержал ее.
Когда-то, восемь лет назад, он напропалую волочился за Симой. Были
каникулы, долгие летние каникулы, а девушка встретилась добрая и
простодушная. Они легко сблизились, легко расстались. А через год ему
сказали, что Сима, избавляясь от ребенка, погибла. О том, что это был его
ребенок, знал только он. По крайней мере до сих нор думал, что знает только
он один, что Сима никому не обмолвилась о подлости, совершенной им...
На следующий день Ольга появилась в палате в обычное время и была
по-обычному приветлива. А Селянин продолжал думать о Симе и еще о том, как
Ольга узнала правду? И всю ли правду? Он ей ничего не рассказывал. Кто же ей
сообщил о Симе?
А вскоре он столкнулся с новыми неожиданностями.
Ему разрешили выходить в соседнее помещение, напоминавшее гостиную.
Посредине - полированный стол, четыре легких кресла. На полу - огромный
светло-желтый ковер. Окно, как и в палате, занимало всю стену и также
отблескивало серебристой зеркальной непроглядностыо. Возле него росли две
пальмы в кадках.
Но не эта, в общем-то ничем не примечательная, обстановка удивила
Валентина. Однажды он обнаружил, что окно утратило свою непроглядпость, и за
ним - сосны вперемежку с березами, снег. Тротуар вдоль дома был расчищен, но
у обочины снег толщиной в метр, не меньше. На ветвях густой куржак. Солнце
висело низко, и по сторонам от него были малиновые "уши". Значит, мороз
крепкий, не меньше двадцати.
Зима? Но сколько же времени он болел, если подобрали его в марте, а
теперь опять зима? Что же, он целый год пролежал без сознания?.. Этого не
могло быть.
Валентин позвал Саню:
- Какой сейчас месяц? - Саня недоуменно моргал глазами. - Апрель? Май?
Результат был тот же.
- А, что толку тебя расспрашивать! - Валентин опустился на банкетку
возле самого окна и тотчас увидел детей, степенно вышагивающих по тротуару.
Позади них - две женщины.
Дети остановились как раз напротив, глядели прямо на Валентина. Одна из
женщин что-то объясняла им и тоже глядела в окно, прозрачность которого
казалась особенно удивительной после недавней зеркальной непроглядностн. У
Валентина было ощущение, что между ним и детьми нет преграды. Стоит
протянуть руку, и коснешься головки вон того малыша в красной, похожей на
шлем, шапчонке. Почему же ребятишки не замечают незнакомого им чужого дядю?
И еще одно было невероятным. Детей одели только в курточки и брючишки
из тонкой ткани. Очень красивой, переливающейся на свету всеми цветами
радуги, но явно летней. На ручках перчатки - тоже тоненькие, обтягивающие
каждый пальчик. В лютый-то мороз! Да что же думают воспитательницы?! Они же
перепростудят детей!
Валентин возмущенно посмотрел в сторону женщин. Но те были одеты ничуть
не теплее. Только цветом куртки и брюки были поскромнее.
- Да уходите же! - крикнул Валентин, но его не услышали, как не слышал
голосов и он сам. Селянин застучал в окно косточками пальцев, но едва уловил
глухой звук: стекло гасило удары, подобно войлоку.
А там, за окном, дети двигались так неторопливо, словно нет и в помине
солнца с ушами и леденящего мороза, словно сейчас раннее летнее утро.
Валентина взяла оторопь. Что, если ему все это мерещится? Он усомнился
в себе самом, в Ольге, в реальности всего окружающего... Или... или он
сходит с ума?!
Селянин бросился в прихожую, где была его одежда. Сейчас же на улицу!
Немедленно!! Надо проверить, убедиться...
Выбравшись из дома, он в первый миг задохнулся от морозного воздуха.
Привычно прикрыл рот и нос ладонью. А взгляд метался вокруг, - ища
опровержения: нет же, не сошел с ума! И лес, и снег, и мороз были на самом
дели. Дети?.. Но они могли уйти, пока он одевался. Да, да, это их
приглушенные голоса там, в лесу. Скорее туда!
Ноги слушались плохо. Селянин то и дело спотыкался, скользил на
утоптанном снегу. Дорожка постепенно сужалась. Безжалостно скрипел под
ногами снег, а голоса детей - их перекрыло жужжание странной зеленой машины,
похожей не то на гигантского шмеля, не то на бесхвостую стрекозу. Если бы не
эта ее бесхвостость и не отсутствие зонтика вращающегося винта, машину можно
было бы принять за вертолет. Необычный, мелодично жужжащий вертолет. Но в
том-то и дело, что не было у машины винта, не было привычно грохочущего
мотора, и поддерживали ее в воздухе крылья, не видимые в немыслимо быстром
махе. Об этих крыльях можно было лишь догадываться, глядя на голубоватые
прозрачные клинья, словно пристывшие остриями к бокам машины.
А потом жужжание донеслось не сверху, а откуда-то из-за деревьев;
совсем рядом.
Три такие же, как первая, машины сидели друг на друге, словно
склеенные. Хотя нет, не сидели. Они все вместе парили, пока нижняя не
метнулась вдоль дорожки и не взмыла над лесом. После этого две оставшиеся
опустились на снег обе вместе, и у нижней - Валентин с ужасом увидел это -
задвигался, морщась, сферический конец и разверзлась ненасытно огромная
пасть. Иначе и нельзя было назвать появившееся багровое отверстие! И сами
зеленые машины были не машинами вовсе, а чудовищами, готовыми проглотить
все, что ни попадется.
И тут он заметил в лесу, на дорожке, детей. Тех самых, которые недавно
стояли возле его окна. Сейчас чудовище заглатывало их.
Селянин дико закричал. Мир, который он видел и слышал, был
неправдоподобен и существовал скорее всего лишь в его больном воображении. И
то, что какие-то цепкие руки схватили его, не позволяя броситься на выручку
беззащитным малышам, тоже было подтверждением безумия, потому что иначе его
не стали бы удерживать; а наоборот, помогли бы спасти детей.
Его куда-то тащили, а он вырывался и звал Ольгу. Ольга, только она одна
могла спасти его от безумия, в которое он впадал, и он бесновался, требуя
впустить ее.
Кто-то очень знакомым голосом убеждал его:
- Надо подождать, Ольга приедет часа через три, а пока занята...
Ему и еще что-то пытались внушить, но он не хотел ничего слушать. Ему
протянули чашку с каким-то питьем, но он отшвырнул ее.
- Хорошо, вы сейчас увидитесь с Ольгой, - произнес, наконец, тот же
знакомый голос. - Но вы в таком состоянии, что я буду вынужден прервать
свидание, если вы захотите приблизиться к девушке или потребуете, чтобы она
подошла к вам. Обещайте, что будете вести себя сдержанно.
Его взяли под руки и повели. Он рванулся было, но державшие его лишь
крепче сдвинулись, и он покорился. Через минуту все были в длинной комнате,
разделенной примерно посредине серебристо поблескивающей полосой на полу,
стенах и потолке. Валентина усадили за маленький низкий столик. Два санитара
застыли позади него. В дверях остановился еще кто-то, но Валентин не обращал
на него внимания. Он смятенно осматривал комнату. На той половице, где он
сидел, ничего, кроме столика, не было. Зато на другой половине в стену были
встроены стеллажи с книгами и плоскими поблескивающими коробками. Прямо
напротив Валентина тоже стоял стол, но большой, с тонкими красиво изогнутыми
деревянными ножками. Еще было два стула - один между столом и стеной, второй
у стеллажей.
А потом Валентин увидел, как вбежала встревоженная, раскрасневшаяся
Ольга. Она не бросилась к нему. Она замерла у разделявшей комнату полосы.
Валентин рванулся к девушке, но его опять удержали санитары. И лишь
теперь он обратил внимание на ее костюм - очень похожий на те, что были на
воспитательницах. Но у Ольгиного ткань - ярко-зеленая, а шапочка, обшлага и
воротник - красные. На шапочке поблескивали растаявшие снежинки.
Ольгин наряд напомнил обо всех странностях, которых не могло быть в
действительности, и снова мысль о надвинувшемся безумии потрясла Валентина.
- Что с тобой? Тебе плохо?
Это Ольга, голос живой, настоящий. И аромат духов, которые любила
Ольга, тоже настоящий. К Селянину вернулась надежда. Он пошевелился,
измученно улыбнулся.
- Бывает хуже... Когда живого жгут на костре...
- Я невесть что вообразила, когда меня срочно вызвали...
Ольга придвинула к себе стул, обессиленно опустилась на него и
неожиданно объявила:
- Нам нужно с тобой потолковать, капитан... Об очень важном. Не сейчас,
нет. Я примчусь сюда еще раз, вечером. А сейчас ты успокоишься и будешь
послушным. Я очень прошу, капитан...
Она всегда в минуты крайней взволнованности звала его капитаном.
Илья Петрович - Валентин лишь теперь увидел, что в дверях стоял врач, -
протянул стакан с розовым питьем.
- Ты выпей, капитан, - сказала Ольга, и Валентин покорно проглотил чуть
горьковатую жидкость.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг