работу. Правда, командир звена был вынужден несколько охладить их пыл,
приказав далеко не отлучаться и всякую минуту быть готовыми к отлёту.
- Мы вылетаем не позже чем через двенадцать часов, - многозначительно
добавил он.
* * *
Определив астрономическим путём место стоянки самолётов, Вишневский
обнаружил, что шторм значительно сместил льдину на северо-запад и помог её
дрейфу. Это ещё больше подзадорило Семёнова. Теперь у него не было
недостатка в помощниках, и скоро в разных местах появилось несколько новых
лунок, пробуравивших толщу льда. Уже первые промеры дали замечательные
результаты. До шторма эхолот показывал головокружительные глубины в
четыре-пять тысяч метров. Здесь же стало значительно мельче, и установленный
над одной из лунок эхолот дал совершенно неожиданный результат: сорок
метров! Для Семёнова стало совершенно очевидно, что дно в этом месте гористо
и острые вершины подводного хребта поднимаются очень высоко, чуть ли не до
самой поверхности. Общее же падение глубины привело Семёнова к выводу, что
где-то поблизости на западе должна находиться неизвестная земля.
Присущая всякому учёному осторожность заставила Семёнова взять себя в
руки и не делать опрометчивых предположений. Однако мысль о земле он крепко
затаил в себе, решив во время предстоящих полётов к полюсу обязательно
проверить свои предположения. Во всяком случае он был рад, что не с голыми
руками, а с богатейшим сырым материалом вернётся на зимовку в Тихую.
Иванов показал себя неисправимым оптимистом, когда собирался улетать со
льдины "не позже чем через двенадцать часов". Прошло трое суток, прежде чем
Беляйкин сообщил, что льдина найдена и ледокол готов принять звено. Всё это
время каждый из экипажа Иванова был занят своим делом. Семёнов и Вишневский,
углубившись в свои исследования, не замечали, как летит время. Фунтов и Киш
спокойно работали. Им тоже некогда было скучать - ледокол вызывал лагерь
круглые сутки, каждые десять минут. Нередко к аппарату подходил Беляйкин,
требовал Иванова и подолгу разговаривал с ним. Четыре раза в сутки рация
ледокола передавала лагерю составленные Уткиным обзоры международных событий
и новости с родины. Их нужно было записывать. Пользуясь этими записями,
Титов "вспомнил старинушку" и, как некогда в аэропорте, выпускал "первую
ледяную" стенгазету. Дудоров почти не выходил из пилотской рубки самолёта,
что-то подсчитывая. Видимо, и здесь его не оставлял изобретательский зуд...
11 августа Беляйкин предложил вылететь. Через час оба самолёта,
покружившись над ледоколом, совершили посадку на льдину.
Вся команда радостно приветствовала вырвавшихся из ледового плена людей.
Худые и чёрные от полярного загара, они по трапу поднялись на палубу.
* * *
Через несколько дней ледокол вернулся в бухту Тихую. Отсюда Иванов
дважды выступал по радио, рассказывая о своём полёте и пятидневном
пребывании на дрейфующей льдине. Гидролог Семёнов выступал вместе с ним,
сообщая о своих научных наблюдениях, впервые произведённых на 85-м градусе
северной широты. Оба доклада транслировались почти всеми крупными станциями
мира. Слушали их и на Шпицбергене. Об этом раньше других узнал Иванов,
получивший неожиданную весточку от Ани. Она поздравляла его с удачным
перелётом и желала весёлой зимовки. "Видно, не только погода изменчива в
Арктике... - радостно думал он, сочиняя ответ. - Неизменно только одно:
после шторма всегда наступает штиль!.."
Наступали будни зимовки в Тихой.
ПОЛЯРНАЯ ЗИМОВКА
Лётная группа Блинова зимовала на Западном Шпицбергене - самом большом
из группы островов, расположенных между 76-м и 80-м градусами северной
широты, 10-м и 28-м градусами восточной долготы. Лишь этот остров, омываемый
тёплыми водами Гольфштрема, годен для жилья. Высокие горы с остроконечными
вершинами, достигающими тысячи семисот пятидесяти метров, выделяют его из
группы остальных островов.
Чудодейственно влияние Гольфштрема на эту самую северную точку земли,
расположенную всего в тысяче километрах от полюса: зимы здесь, например,
значительно мягче, чем на Северном Урале или в Забайкалье. Самая низкая
температура бывает в феврале, достигая всего двадцати двух градусов.
Западный Шпицберген, или "Древний Грумант", как его называли прежде,
открытый в 1696 году знаменитым исследователем Арктики Варенцом, исстари
посещался русскими, зимовавшими на нём ещё при Иоанне Грозном. Русские
промышленники добывали здесь драгоценный гагачий пух. Позже на острове были
открыты залежи каменного угля, и Шпицберген стал "северной кочегаркой",
снабжающей углём проходящие суда. Теперь он связан оживлённым морским путём
с Мурманском - нашим северным портом. По этому пути дешёвый каменный уголь
завозится на север Советского союза.
Группа Блинова расположилась почти на самом берегу, в наспех собранном
низеньком домике. Обычно по вечерам в домике весело играл патефон. С девяти
вечера начинались "часы молчания". В это время всё население домика
углублялось в работу - кто читал, кто вёл записи сделанных за день
наблюдений. Но сегодня, несмотря на поздний час, домик ярко освещён. За
столом, густо уставленным винами и закусками, собрались встречать новый 1939
год участники экспедиции и гости - зимовщики острова. Дежурящий у патефона
радист и механик самолёта "П-6" Коршунов одну за другой менял пластинки.
Посреди комнаты, обняв стул, танцевал лётчик самолёта "П-6" Викторов.
Единственная "дама" экспедиции - бортмеханик Бирюкова - танцевать наотрез
отказалась.
Аня грустила. Ей вспомнился лётчик Иванов, с которым она познакомилась
несколько лет назад. Он был по-прежнему внимателен и сегодня снова напомнил
о себе, прислав по радио поздравление с наступающим новым годом. Ей,
неприятно взволнованной утренним инцидентом, связанным с Грохотовым, Иванов
казался сейчас единственно близким и родным существом, и Аня первый раз
пожалела о том, что не попросилась в его группу.
Блинов заметил её настроение.
- Что, взгрустнулось? Наверное, на Большой земле зазноба осталась, -
пошутил он.
Девушка строго взглянула на лётчика и ничего не ответила. Поняв её,
Блинов отошел в сторону.
Штурман Курочкин с упоением сражался в "козла" (так называли зимовщики
игру в домино) с Грохотовым.
Грохотов был непохож на других участников экспедиции. Во всём
чувствовалось, что он подражал какому-то человеку, манеры которого,
очевидно, казались ему верхом изысканности. О самых незначительных вещах он
говорил проникновенным, убеждающим тоном. Закуривая, он медленно вынимал
портсигар, украшенный серебряной монограммой и надписью: "Боевому другу от
Генриха Козлова", внушительно щелкал крышкой, внимательно осматривал
папиросу и вставлял её в мундштук с надписью "На память о Кавказе".
Он любил рассказывать о своих любовных приключениях, о совершённых им
восьмидесяти экспериментальных прыжках с парашютом, о массе увлекательных
приключений на суше, на море и в воздухе, героем которых он якобы был. Но
большинству его рассказов "блиновцы" не верили с тех пор, как уже на зимовке
стал известен печальный эпизод, имевший место несколько лет тому назад в
Москве. Об этом эпизоде однажды, в припадке откровенности, рассказал
Курочкину сам Грохотов. В его передаче рассказ выглядел так.
Однажды, когда Грохотов в компании вслух мечтал о полёте на аэроплане, в
комнату вошёл чрезвычайно взволнованный его приятель.
- Лев Ильич, - обрадовался он, увидя Грохотова, - ты и представить
себе не можешь, как я рад, что застал тебя здесь! Как друга прошу, умоляю -
выручи. Вчера по осоавиахимовской лотерее мне достался круговой полёт над
Москвой. Узнала об этом жена - покоя не даёт: боится, что погибну или, чего
доброго, умру в воздухе от разрыва сердца. Выручи, родной. Вот тебе билет,
полетай за меня...
Компания оживилась: наконец-то Грохотову удастся осуществить свою
заветную мечту.
- Лети, Лев Ильич, - раздалось кругом, - а завтра расскажешь нам о
своём полёте.
Иван Иванович страшно обрадовался, засуетился, вынул из кармана какую-то
зелёную бумажку и протянул её Грохотову. Тот, не глядя, небрежно сунул её в
карман. Со стороны было заметно, что настроение его несколько испортилось.
Но никто на это не обратил внимания: мало ли что может показаться, ведь
всё-таки не каждый день человеку летать приходится.
Просидев для приличия ещё минут десять-пятнадцать, Грохотов собрался
домой, заявив, что ему перед полётом нужно как следует отдохнуть.
Дома он сразу же разделся и лёг. Теперь, наедине с самим собой, он мог
быть откровенным. В сущности, предстоящий полёт его нисколько не
устраивал...
Сон не приходил. Перед глазами метеоролога, быстро сменяясь, проносились
ужасные авиационные катастрофы, о которых ему когда-либо приходилось
слышать. "Дурак, - ругал он сам себя, - ну, за каким чортом согласился?
Разве ты не мог придумать какого-нибудь благовидного предлога и отказаться?
А вот теперь лети..."
С этими мыслями метеоролог проворочался всю ночь.
Утром у Грохотова хватило мужества дойти только до забора аэродрома. Он
с грустью посмотрел на огромное, покрытое ровной травой поле, на взлетающие
и садящиеся самолёты и почувствовал, как в груди сжалось сердце. Надо
лететь!..
И тогда ему в голову пришла гениальная мысль:
"А зачем лететь? Кто узнает - летал я, или я не летал? Рассказать-то о
своём полёте я всегда сумею..."
Метеоролог облегченно вздохнул, сразу успокоенный этой мыслью. И даже не
взглянув, изорвал данную ему бухгалтером зеленую бумажку в мелкие клочки и
пустил их по ветру.
Вечером Грохотов явился в назначенное место. Компания уже ждала. Все
обрадовались его приходу, поздравляли, жали руки, завидовали:
Когда схлынула первая волна радостных приветствий, Грохотов уселся
поудобнее в кресло и, затянувшись папироской, начал:
- Ровно в десять я был уже на аэродроме. В центре зелёного поля стоит
готовый к полёту аэроплан. Мотор работает. Вокруг металлической птицы нервно
шагает лётчик. Ждет. Увидел меня, спрашивает: "Это вы полетите?" - "Да, -
отвечаю, - я". - "Садитесь!" Сел в самолёт я, за мной забрался лётчик.
Взлетели. Набираем высоту. Тысяча метров... Лётчик обернулся, посмотрел на
меня и показал рукой, что сейчас пойдёт на посадку. Я отрицательно покачал
головой. "Нет, - говорю, - тащи выше!" Лётчик нехотя продолжал набирать
высоту. Вот и две тысячи метров... Мой воздушный извозчик побледнел, как
полотно, и кричит дрожащим голосом: "Больше не могу! Холодно. Пойду на
посадку!" Похлопал я его по плечу и сказал спокойно: "Не бойся, дружище, ты
летишь со мной. Давай выше!" Видя, что попал на знающего человека, лётчик
махнул рукой, снимая с себя всякую ответственность за исход полёта. Летим
дальше. Набрали три тысячи метров...
Все сидели и с раскрытыми ртами слушали этот удивительный рассказ
удивительного человека. Вдруг, в самый патетический момент, с шумом
раскрылась дверь, и в комнату бомбой влетел Иван Иванович. Увидев Грохотова,
он вздохнул с облегчением и обратился к нему:
- Наконец-то я тебя нашёл, Лев Ильич! Все телефоны оборвал, на службу
не ходил - с самого утра тебя разыскиваю. Прости, дружище, ты, наверное,
ругаешь меня за то, что я тебе вместо билета на полёт второпях свою хлебную
карточку отдал. Прости... Жена меня за неё чуть не съела. Вот возьми свой
билет, отдай мою карточку.
В комнате наступило неловкое молчание. Затем все взоры обратились на
побледневшего Грохотова и раздался оглушительный взрыв хохота. Метеоролог
побагровел, вскочил и, прокричав: "Я вам докажу, что летать буду!", -
выскочил из комнаты, хлопнув дверью...
Грохотов лез из кожи вон, чтобы понравиться Бирюковой. Она не знала
настоящего Грохотова, мало обращая внимания на рассказы товарищей. Она
считала его в действительности таким, каким он, рисуясь перед ней, пытался
себя представить: умным, решительным, смелым. Но скоро недвусмысленная
настойчивость Грохотова стала её беспокоить. Всё чаще и чаще, словно
невзначай, он брал её за локоть и привлекал к себе. А сегодня утром его
"ухаживания" были так назойливы, что девушка была вынуждена его выгнать.
Этот инцидент ей сказал о многом, и сейчас в присутствии Грохотова она
чувствовала себя неважно.
Только боязнь показаться невежливой заставляла Аню сидеть на вечере. Но
Грохотов и здесь не давал ей покоя, взглядами напоминая о себе. В конце
концов Аня не выдержала и, ни с кем не простившись, ушла в свою комнату. Это
вышло так неожиданно, что все, словно по команде, сразу повернулись к
Грохотову, считая его виновником такого странного поведения девушки. Тот
вспыхнул, но сейчас же овладел собой и с независимым видом уставился в
потолок. Веселье на минуту оборвалось. Блинов быстро нашёл выход, затянув:
Мы рождены,
Чтоб сказку сделать былью...
Прислушавшись к знакомым звукам "Авиамарша", Аня как-то сразу
успокоилась и с наслаждением растянулась на своей походной койке. Но мысли
не изменили направление, и девушке вспомнилась её первая неудачная любовь.
...Лет шесть назад, наивной девушкой, она случайно познакомилась с
некиим энергичным молодым человеком, который отрекомендовался ей лётчиком.
Рассказы нового знакомого быстро вскружили голову девушке, с детства
мечтавшей о севере. Он говорил, что скоро уезжает на крайний север,
приглашал ехать вместе, обещал научить лётному делу. Предложение было
слишком заманчивым, чтобы ответить на него отказом. Аня согласилась. И
сейчас ей ярко, как будто это было вчера, представилось, как она сидела со
своим "лётчиком" в купе одного из вагонов поезда, нёсшегося на восток.
Вместе с ними ехал молодой человек в военном костюме с кубиком на голубой
петлице.
За восемь дней пути немало жутких приключений рассказал девушке её
"лётчик". Слушая его, военный почему-то улыбался. Восхищённая Аня не
замечала этих улыбок.
Перед Владивостоком, когда Анин знакомый вышел из купе, военный подошёл
к девушке и отрекомендовался:
- Младший лётчик Иванов!
Аня удивлённо подняла глаза. Иванов продолжал:
- Вы верите, что ваш... - он показал рукой на дверь, - лётчик?
- Да. А какое вам дело? - вспыхнула Аня. - Он старый лётчик.
- Он не лётчик...
- Врёте вы!
- Он не лётчик, а лакей из какого-нибудь захудалого кабака. Он лжец! -
с пылкостью юноши заявил Иванов.
На этом они расстались. Но вскоре Ане снова довелось встретиться с
Ивановым. Заплаканная, она сидела на своём чемоданчике в том самом
учреждении, которое ведало "секретной экспедицией" её знакомого. Документы
разоблачили липового "лётчика", ой оказался помощником повара, и Аня не
знала, что ей делать дальше. Узнав, в чём дело, Иванов дал ей денег на
обратный проезд и посоветовал меньше верить "всяким прохвостам" и начать
учиться. Через три года Аня стала бортмехаником лётчика Блинова...
"Не везёт мне", - с усмешкой подумала она, укладываясь спать.
За окнами выла пурга, но в домике было весело и людно. Грохотов
вдохновенно рассказывал Курочкину о том, как перед самым отплытием он
познакомился с бывшей графиней. Он не замечал, что собеседник иронически
улыбается...
* * *
Приблизительно в тысяче километров восточнее древнего Груманта
расположен архипелаг Земля Франца-Иосифа.
Десятки безлюдных когда-то островов сейчас густо заселены. Почти каждый
защищённый горами от ветра клочок земли дал приют советской колонии. Но
земля по-прежнему покрыта льдинами, часто со звоном отрывающимися от
сверкающих ледников. В горах, среди бурых базальтовых скал, на знаменитых
"птичьих базарах", по-прежнему гнездятся миллионы полярных птиц. Они строго
разделили между собой эти скалы. Здесь живут белогрудые люрики, на соседнем
острове - крикливые кайры, ещё дальше - изящные чёрные чистики. Они раз и
навсегда избрали себе место, и горе птице, залетевшей в район чужих гнёзд!
Богата птицей и зверем суровая Земля Франца-Иосифа. Поселившимся в
многочисленных колониях советским промышленникам не приходится сидеть сложа
руки. Ещё в 1933 году эта земля давала сто процентов добываемых в мире
морских зайцев, девяносто процентов белых медведей и около шестидесяти пяти
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг