Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
     Вот Савва берет уже куфу[109]  с  слибовицей  и  сам  подносит  гостям:
сперва новому знакомцу своему, Младеню Черногорскому, у которого  два  хорта
ценой на вес золота, два Стременных  ясных  сокола,  конь  Арабский,  покрыт
червленою паволокою, а седло и узда золотом кованы.
     Потом подносит он любовным приятелям своим Радану от леса, Клюдовичу  с
Веселого Хлемка, Риву с Черного бора и Ляху Мниславу.
     Все готовы уже садиться за стол... вдруг на дворе раздается шум и крик.
Бегут к окну.

                                    XXI

     Посреди двора седой старик, окруженный челядью и  холопами,  отбивается
длинным своим дубовым посохом, отбивается удачно.
     Дубинка, как будто по щучьему веленью,  а  по  его  прошенью,  работает
сама, ходит вдоль и поперек по головам, по  бокам,  по  рукам,  по  ногам  и
считает ребры.
     С воплем удаляется челядь один за одним. Около старика  поле  чисто,  и
вот, очертив воздух еще несколькими волшебными  кругами,  он  опускает  свой
посох, подпирается им и продолжает свой путь к хоромам Боярским.
     - Радуйтеся, что на пути из Иеросолима покрали мой ятаган! Снес бы вам,
поганые холопы, по голове, узнали бы,  вы  своего  Боярина!  -  говорил  он,
поднимаясь на крыльцо, на котором уже стояли Савва Ивич и гости.
     - Чего тебе, старая клюка! - вскричал Боярин грозно.
     - Требен мне не ты, дубовина, а требен Боярин Родислав Глебович, да моя
Глебовна!
     - Чу! Боярин Савва, подавай ему Глебовну!  Не  сродни  ли  он  тебе?  -
произнес насмешливо Клюдович с Веселого Хлемка.
     Все гости захохотали, кроме смущенного Саввы и  Младеня  Черногорского,
который, кажется, никогда не унижал прекрасной  и  гордой  своей  наружности
смехом. Иногда показывалась на лице его презрительная  улыбка,  и  то  тогда
только, когда малодушие людей трогало его чувства.
     Старик, не обращая ни на кого внимания, пробрался сквозь толпу гостей в
светлицу.
     - О, - говорил он, - будут Глебовне добрые  повести  от  Ивы  Иворовича
Путы-Зарева! Где же Глебовна? И обед на столе!..
     - Не с погоста  ли,  старень?  Преди  поклонись  хозяину,  потом  проси
гощенья! - сказал Лях Мнислав, показывая старику на Савву Ивича и  заливаясь
смехом.
     Старик посмотрел на него, потом на Савву и пошел далее.
     Есть предчувствие или нет? Что  такое  предчувствие?  Не  есть  ли  оно
тайный вожатый преступника к казни, а доброго к награде?
     Но по предчувствию или просто случайно,  только  Савва  Ивич  ходил  за
стариком, как Гридень за Князем. Все  гости,  кроме  Младеня  Черногорского,
также шли вслед за ним, забавляясь и смущением хозяина, и  чудным  стариком,
который торопливо пробегал светлицу, сени, камару,  терем,  внимательно  все
рассматривал  и  чего-то  отыскивал  взорами.  Казалось,  что  он  удивлялся
какому-то беспорядку, который вынес вон все  знакомые  ему  вещи  и  заменил
другими.
     Собралась и любопытная челядь, собрались холопы и слуги. Все  толпилось
вслед за ним.
     Наконец старик остановился. Обратился к толпе, стукнул об пол посохом.
     - Где  же  Боярин  Люба,  где  Касьяновна,  где  Глебовна,  где  Татара
Кара-юли, черный пес Жук, пристав Яслина, сокольничий Яруга, ловчий Мазур  и
вси, вси, вси? - возопил богомолец Иерусалимский.
     Громкий общий смех преследовал слова его.
     - Отъиде вси на суд божий, старень! - отвечал ему Клюдович. - По вечери
пожелал ты утра! Утро на погосте, и Родислав Глебович на погосте, и Глебовна
там, и Татара, и вси, вси, вси! Поклонись же, прославь сына Глебовны,  Савву
Ивича, дасть тебе, мимоходячему, и братна и питья.
     - Сына? - вскричал старик. -  Рода  Пута-Зарева,  ветви  Ивиной,  плоду
Глебовны?
     - Правдиво, правдиво! - вскричали все гости.
     Старик приблизился к Савве Ивичу, осматривает его с ног до головы.
     - Глебовны? - вскрикивает он наконец. - Глебовна дитя ми роди?
     - Дитя ти роди? - вскричали гости. - Савва Ивич, тобе ся кланяем!
     Боярин Савва Ивич стоял ни жив  ни  мертв,  он  считал  старика  дивом,
принесенным Белым Ионом в маковнице, считал жильцом того света, пришедшим от
деда и матери за ним.
     К счастью его и к удивлению общему, слух о чудном старике, который, как
домовин,[110] распоряжается в доме Боярском, поднял  с  печи  старую  Голку,
няню покойной Боярыни Глебовны. Она  пробралась  сквозь  толпу  до  старика,
взглянула на него и вдруг повалилась ему в ноги.
     - Родной ты мой! Боярин Ива Иворович! - вскричала она. - Сподобил  тебя
векожизные приидти с Русалима на родину... да  не  узреть  уж  тебе  Боярыни
своей, кормилицы нашей Глебовны! У Бога  душа!..  а  дал  тебе  Бог  красное
детище, Савву Ивича!..
     - Красное детище Савву Ивича? - повторил старик, обратив взоры свои  на
Савву Ивича, который был вдвое его выше и вдвое толще.
     Но вот догадливый Савва Ивич становится пред отцом своим на колени.
     И прия его Ива Иворович любовно, говорит летопись.

                                    XXII

     Таким-то образом, любезные читатели,  заботилась  судьба  о  сохранении
рода Пута-Заревых в минуты самой отчаянной безнадежности на продолжение его.
О, кого бережет судьба, тот не тонет и не горит, в том неистощимы силы,  как
золото в недрах земли, тому везде путь, дорога  и  добрые  попутчики,  везде
красная погода, приют и пристань. Он оступится, летит с утеса и падает не на
твердую землю, не на камень, а на пух, в объятия! Хочет любви -  его  любят,
хочет жены - завидная невеста готова; желает иметь дитя...  И  во  всем,  во
всем он предупрежден и судьбой, и добрыми людьми.
     Так был охраняем судьбою Ива, так будет охранен и сын его, и внук  его,
и правнук, и праправнук, и пра-праправнук его.
     Однако же Савве Ивичу около сорока лет; пора жениться. Он не  заботится
об этом.

                                   XXIII

     Высокий, правый берег Дана-Стры[111] озирал  отлогий  скат  Понизовской
земли. По реке и в протяжных долинах, впадающих  в  оную,  лежали  городища,
селы и деревни; между  ними  расстилались  бархатные  луга;  за  лугами,  по
возвышенности, черный лес, за черным лесом непостоянное небо, то голубое, то
синее, то ясное, то пасмурное, то грозное, со  всеми  причудливыми  образами
туч и облаков.
     В одном месте, где Дана-Стры пробил себе дорогу под самым утесом крутой
стороны, огромная скала, одетая по бокам частым кустарником, выдалась вперед
и стояла под рекою как задумчивый паломник в темной ризе, с  открытою  седою
головой.
     За спиною этого старца лежал глубокий яр, в котором тоненькая  струйка,
вытекавшая  из  родника,  пробиралась   между   толпами   мелких   камешков,
переговаривала с ними, обещала им  золотое  дно  и  увлекала  доверчивых  на
темное дно Дана-Стры.
     Тропинка  от  самой  реки  обвивалась  около  скалы,  как  змея   около
Первосвященника Аполлонова, и выносила голову свою к самому  челу  ее.  Тут,
под гранитным навесом, была площадка,  обведенная  перилами.  В  камне  были
вырублены несколько келий, высоко занесенных, как гнезды хищных птиц.
     Близ одной из них, на очаге, также вырубленном в камне, трещал  огонек,
перебираясь с ветви на ветвь сухого дерева, брошенного ему в жертву.
     Подле очага сидела молодая женщина.
     Вечернее солнце тихо катилось за черный лес в ожидании лучей своих, кои
прокрались сквозь облака и не могли насветиться на ее красоту.
     Только по слезам в очах, по белизне лица, по тихому, нежному  голосу  и
по волнению груди можно было скоро догадаться, что это сидел не  юноша,  ибо
мужская одежда обманула бы неопытный взгляд прохожего. Червленая  капа,[112]
разузоренная  золотою  тесьмою,  прикрывала  темно-русые   локоны;   красная
бархатная ячермица[113] обнимала стан ее, снежная риза, с длинными  широкими
рукавами от самой шеи, где  светилась  запонка,  скрывала  пышную  грудь  и,
перетягиваясь широким шелковым поясом, струилась в бесчисленных складках, до
колен; синие шалвары и красные на ногах  опанки[114]  заключали  простой  ее
наряд.
     Задумчива сидела молодая женщина; низала на  железный  прут  нарезанные
куски серны и пела:

     Бедуе, бедуе мое сердце,
     Нарекае мутно злую вестьбу!
     Чи ся растомила моя Мильцу?
     Солнце ли на небе темно свете;
     То же солнце свете мне в оконце,
     Да не та уж ласка в дружнем взоре!
     Помутися, глубокая память,
     Не шепчи мне про старую песню:
     То не снеги ль холмы убелили?
     То не стадо ль лебедей усело?
     Кабы снеги, стаяли бы снеги,
     Лебеди давно бы улетели;
     То не снеги холмы убелили,
     То не стадо лебедей усело:
     Черногорский юнак,[115] храбрый Младень,
     Холм уставил белыми шатрами!

     . . .
     Еще не успела она кончить  песни  своей,  как  вдруг  в  яру  раздались
голоса, под горою, в густоте леса  показались  несколько  всадников.  Быстро
взнеслись они, один  за  другим,  на  полугорье,  соскочили  с  коней;  кони
бросились под навес, устроенный под высокими деревьями, а они  поднялись  по
тропинке до того места, где сидела женщина.
     Их было семь человек, главный из них приблизился к молодой женщине.
     - Мильца![116]
     - Младень![117] - отвечала она и протянула к нему руку, которую он сжал
в своей руке. - Была ли часть на лове?
     - Властовицы  не  встречали!..  с  горя  только  двух  орлов   снял   с
поднебесья!.. Утомился!.. Дай хмелю,  Мильца!  пищи  не  хочу!..  Побратими,
седите!
     Мильца поставила в куфах брагу и вино  и  на  блюде  жареную  серну  на
постланный ковер на площадке.
     Сбросив с себя сабли и стрелы, все уселись вкруг огромного блюда и куф,
отирая с лица пот, Младень раскинулся в стороне, около перил, столкнул набок
свою шапку и подставил под голову ладонь.
     Он был в перепоясанном шелковом капоране,[118] сверх коего была на  нем
обшитая шнурками ячерма. Все прочие так же были одеты, но гораздо проще.
     Младень был прекрасен собою и молод;  черные  волосы  клубились  из-под
шапки, черные глаза пылали, смуглое  лицо  было  мрачно.  Товарищи  его  как
родные походили друг на друга: те же черные волосы, одинакий быстрый взгляд,
который не знался ни с страхом, ни с нежностью, то  же  выражение  лица,  не
понимавшее ни смущения, ни притворства, один голос, громкий  и  решительный,
как приговор.
     Согласуясь с мрачным расположением духа Младеня, все молчали,  заботясь
только о том, что стояло и лежало на столе, но Младень прервал молчание:
     - Служил я службу отчине родной, Сервлии; владыки не решили правду,  не
размыслили моего разуму и храбрости. Пусть же им зле розлива по  утробе!  На
поганенье не дам се!.. Далече от отчины родной служу службу ей!  Из  темного
леса, с крутой горы, из глубокой воды, из-за черной тучи крадусь  на  вражьи
нехристные силы и бью Хинских Татар и жадных купцов морских!.. Слушайте  же,
побратими!.. Внимай, Мильца! Видел я в Торговой Веже Грека, а у  него  дочь,
девойку юну!
     Мильца побледнела.
     - Видел я ее! чего же вам еще, побратими?.. Слышала ли, Мильца?..  Душа
добудет славу, хочет другой... так и сердце, Мильца!.. Да что же мне в  том,
что видел я девойку юну! Я хочу купить ее золотом или кровью!..  У  Грека  я
купил бы дочь его, да Торговую Вежу взяли  бусурманы!  Прозвали  Хатынью,  в
честь Гречанки юной; а Гречанку юну взял к себе богатырь Султанли!  и  любит
ее!.. Побратими! отбейте ее, отдайте мне!
     - Ха! - вскричали все. - Хайдуки в твоей воле, и девойка твоя!
     - Твоя! - отозвалось в яру, в горах и в извилинах Дана-Стры.
     Быстрою тенью пронеслась Мильца мимо всех к перилам и вдруг  исчезла  с
площадки. Под скалою раздался шум, похожий на бег  лани  сквозь  чащу  леса,
этот шум краток: рога скоро сцепятся с ветвями и остановят порыв ее.
     - Мильца! - вскричал Младень.
     - Мильца! - повторили все прочие Гайдуки и бросились к перилам.
     - Где она?
     - Под скалою!
     - Под скалою! - вскричал Младень исступленным голосом. -  Принесите  же
разбитый череп Мильцы! Я напьюсь из него!
     - Любила она! - сказал один из Гайдуков.
     - Не видно под скалой, верно, разбилась о деревья и скатилась в  яр,  -
сказал другой.
     - Жажда! жажда! принесите мне хоть каплю крови ее! - вскричал Младень.
     Все  Гайдуки  бросились  по  тропинке  вниз  под  скалу,   обошли   ее,
приблизились к тому месту, где думали найти труп Мильцы.
     На земле ни Мильцы, ни следов крови.
     - Где ж она?
     - Чи ли черный змей уел красную Мильцу?
     Глухой звук стона раздался над ними. Все обратили глаза на  пространный
бук, стоящий над самою вершиной скалы и окруженный частым ивняком.
     - А, птаха! на чужое гнездо села!
     С трудом взобрались Гайдуки на крутизну.
     - Тихо, братие: слетит!
     - Вот она!
     Дикий виноградник, как сеть зверолова, растянулся по ветвям  бука,  как
паутина, переплел длинные свои нити, унизанные огромными листьями.
     В эту-то висевшую над пропастью колыбель, как будто устроенную  нарочно
для принятия новорожденного, упала Мильца и лежала без  памяти,  как  сонное
дитя, опутанное пеленою.
     Осторожно разорвали Гайдуки  зеленые  оковы  ее,  осторожно  спустились
вниз, и вскоре беспамятная Мильца лежала на ковре, перед Младенем.
     - Вот она! - вскричал Младень и взял беспамятную Мильцу за руку.
     Тяжкий  вздох  вырвался  из  груди  Мильцы,  она  очнулась,   взор   ее
остановился на Младене.
     - Жива! жива Мильца! - вскричал снова Младень и обнял ее.
     Радостно или тяжело это возвращение к жизни? Та же  душа,  обремененная
горестями, остается в человеке или душа обновленная, готовая опять предаться
обманчивым надеждам и снам, любви  и  ненависти,  улыбке  и  горю,  мелочным
блаженствам и воображаемым мучениям? Та же в нем остается душа или очищенная
от бремени суетных мыслей и сохранившая в себе только бессмертие?
     - Мильца! - сказал Младень, успокоясь. - Мы были свободны, будем  же  и
всегда свободны!.. Своими черными очами ты подрезала крылья мои, Мильца!  но
они снова оперились, хочу воли.
     - Богу-милый!.. не хочу с тобою розмирья!.. Люби другую!.. но дай и мне
волю! - произнесла жалобным голосом Мильца.
     - Мильца!.. волю тебе?.. Чи ли хочешь в темном лесе заглохнуть?  Чи  ли
на дно воды кануть? Чи ли на шеломяне[119]  вспеть  себе  конечную  песню?..
Нет!.. любица моя! не дам обвить тебя змею... не увидишь разлучницы своей...
горе не отвеет души твоей от тела... будешь спать на  мягких  постелях,  под
собольими покровами!.. Слышишь, Мильца?
     Как жалобный голос свирели, заплакала Мильца слезами огненными.

                                Часть вторая

                                     I

     Слишком за четыре столетия до настоящего времени, в Княжестве Киевском,
в селе Облазне, пастух Мина собирал стадо. Его берестяной рожок будил  всех,
начиная с сельского Тиуна до последнего  ощипанного  на  побоищах  сельского
петуха.
     Баушки, старушки, молодушки красные девушки и малые  ребятушки  зевали,
протирали глаза, накидывали на себя какую-нибудь лопоть,[120]зипун[121]  или

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг