Вслед за ними везли устроенные на колесах торжественные кружалы -
унизанные сайгатами Бесерменскими, коваными доспехами Немецких мечников,
Шляхты Ляцкой и вообще неприятельским оружием, приобретенным на великих
пошибаньях.
Поезд победный заключали вершники пятины Шеломенской - в синей одежде.
За ними шли Бояре и Шитые люди Новгородские в богатой, шитой золотом и
серебром одежде.
Следовал потом новгородец Оратай: он нес мешок с пшеницею и бросал оную
пред собою, как сеятель насущного хлеба и богатства.
За ним шли ряды жнецов, юноши в белых сорочках, в венках из тучных
колосьев, вооруженные серпами. Они пели:
Слава Миру ти, Миру ти слава!
Мы посеем те ржи,
Да взростим до небес,
Да серпами пожнем,
Да увяжем в снопы,
Умолотим ее;
Да отвеем зерно,
Да намелем муки,
Испечем тебе хлеб,
Пьяный мед наварим,
Да накормим тебя,
Да напо им тебя.
Да уложим на сон!
А нишкни твой злодей!
Кто ж убудит тебя,
Кто посеет нам лжу.
Мы взрастим свою рать,
Да пожнем мы врагов,
И увяжем в снопы;
Размолотим мы их.
Да отвеем врагам
Мы от тела злой дух;
Да на их-то костях
Мы кровавым вином
К ним нелюбье запьем!
Вслед за юношами жнецами везли колесницу, на которой стояла ветряная
ручная мельница, хитрости Немецкого мастера Готлиба Стейнига; несколько
детей хлопотали около нее: одни, представляя ветры, вертели крылья; другие,
собирая лившуюся из-под жернова муку, обсыпали ею друг друга и скоморохов,
одетых в пеструю одежду и вооруженных гуслями, бубнами, трубами и жилейками,
Половецкими цанами и кынгырчами. Скоморохи несли на спинах своих бочонки,
куфы с вином, с медом и брагой, припевали, подыгрывали песни жнецов и
строили руками и ногами хитрости и узоры.
За ними следовали хлебники и пирожники; одни несли на носилках хлеб,
величиной с главу Софийского Собора, и знаменье Новгорода, выпеченное из
пряного теста; другие несли пирог, кулебяку с осетриной, длиною в семь
ступней.
Везлось потом кружало, увешанное целыми шкурами соболей, черных лисиц,
медведей, белых волков, куниц, горностаев, белок. В лобках вместо глаз
вставлены были честные, разноцветные камни[57] и животные сии смотрели как
живые.
Другое кружало уставлено было златою и серебряною утварью, кнеями,
лукнами, куфами, стопами, раковинами, обделанными в золото, конобами и проч.
Третье кружало украшено было тканями и разными художественными
произведениями Новгорода, дела Русского.
За сими кружалами шли купцы Новгородские, торгаши и ремесленники, по
степеням, рядами.
За ними шли толпы Новгородских дев, славящихся своею красотою, где
только было известно имя Новгорода Великого; а Новгород славился и за
морями, и у Немцев, и у Хинцев, и в землях Султанских, и в Индии далекой.
Только жемчужные повязки прикрывали волоса дев; только нитки бурмицких
зерен извивались вкруг белой шеи; а золото, а честные каменья, а жуковины,
все это светилось на узорочьях, на руках, на ногах.
Девы пели, перебивая голоса юношей, шедших впереди, и уступая по
окончании своей песни опять право им запевать.
Уж как свилось гнездо, да у Мойской водны,
Уж как свилось гнездо соколиное,
А свивал-то его храбрый Славен Князь,
И прозвал он гнездо то Городищем.
Высоко, далеко взбивал сокол всех птиц,
И добыл сокольцам имя честное,
Только храбрым вечал огне имя носить;
Храбры все сокольцы, все един во един,
Величались они все Славенами;
Гнездо новое свили по Волхову,
И назвали гнездо Новым-градом они,
Уж как славится Новгород, славится
Хлебом-солью, да чудною храбростью.
Так пели девы.
Следовавшие за ними житые люди подтягивали песни в честь Новгорода.
Полк Новгородских ратников заключал торжественный ход.
Народ как поток стремился по Славенской улице.
Когда все приблизились к Ярославову Двору, колокол Веча раздался. Стол
Веча и места вкруг него заняты уже были послами Всеволода и гостями
Новгородскими.
Когда на столы, поставленные на площади и покрытые цветными паволоками,
положили хлеб и соль и весь поезд кончил обход и оградил собою площадь,
Воевода Ивор прочел грамоту Всеволода.
Воззвание народа загремело.
Владыка благословил хлеб-соль и вино.
Пир начался.
X
Таким образом, читатели, вы видели, что до сего времени дела шли очень
хорошо; должно было бы от умных начал рода Путы и Зарева ожидать и умных
последствий; но в этом случае природа сделала отступление.
Вы заметили уже, что Всеслава, по неизвестным душевным наклонностям, не
расположена была выходить замуж. Следствия противожеланий почти всегда
неудачны.
Не хотя Всеслава вышла замуж за славного Воеводу Ивора; не хотя
произошел Ива Иворович Пута-Заревич на белый свет.
Это много повредило всему телесному его составу и всем душевным
способностям.
Мстислав Мстиславович Удатный, сын Мстислава Храброго, Князя милостивца
и любимца Новгородского, как молодой орел, почувствовав силу духа, взлетел
над Торопецким уделом своим; крылья его покрыли всю Русь.
В 1209 году, призванный с великой честию, приехал он в Новгород и
явился на Дворе Ярослава.
В самый день приезда его Ивору, Воеводе Новгородскому, бог дал сына, об
котором было уже сказано несколько слов.
Князь Мстислав полюбил Ивора за честь и прямую душу и пожелал быть
крестным отцом его.
Исполнив обряд, он обнял ребенка и обещал, когда свершится Иве десять
лет, взять его к себе и держать за родного сына, ибо у Князя Мстислава много
было дочерей, но не было наследника, которому он мог бы передать свою
великую душу и мужество.
Прошли десять лет, в которые Мстислав был необходим для Новгорода, как
солнце для земного шара.
Любили его Новгородцы. "Где Князь остановит взоры, там мы положим свои
головы", - говорили они ему.[58]
Упрочив спокойствие великого народа, в 1218 году он простился с Святой
Софией, с гробом отца своего и с Новгородцами и отправился светить на
потемневший Юг России.
Он не забыл взять с собою десятилетнего Иву Иворовича, своего
крестника.
Ива был уже чудным ребенком. Оспа и золотуха составили из головы его
изображение неровной поверхности земного шара, а из ног великую истину, что
две кривые линии не могут быть параллельны друг к другу.
Голос его был так звонок, что часто заглушал собою вечевой колокол, и
отец его опаздывал на Вече.
Почти от самой колыбели Ива не возлюбил противоречий. На брань, на
увещания, на уговоры, на наказания он отвечал криком, от которого и отец, и
мать, и пестун, и няня уходили как добрые люди от греха, когда загремит в
них совесть.
Не знаю, есть ли изображение своенравного ребенка, когда он, как будто
отмщая самому себе за бессилие, разрывает резким голосом всю внутренность и,
наливаясь кровью, брызжет слезами и пеной.
Таков был крестник Мстислава. Отец не знал, что с ним делать, и рад,
рад был, когда Мстислав, уезжая, прислал за своим крестником.
Расставаясь с сыном своим, Ивор отдал Князю на руки небольшой
серебряный ковчежец и сказал ему: "Отнее благословение племени нашего в род
и род, даси, Княже, сыну моему, еже свершится ему средовечие".
Всякий книгочей может видеть за страницах, описывающих жизнь Мстислава
Мстиславича, что главною целью его помышлений и дел было: примирить Русские
Княжества и соединить их под единую волю.
Мудрым правлением своим, победами, а следовательно и любящею душою,
прославился он по целой России. Кончив дело на Севере, он отправился в Киев.
Верный и заслуженный его раб Юрга явился в дом Ивора за крестником
Князя.
Богатая, крашеная и обитая кожею повозка остановилась перед крыльцом
Воеводы Новгородского. На красной дуге колокольчик, знак Княжеской упряжи,
звенел под острыми ушами вороного коня. Пристяжные, под масть ему,
свернулись в кольцо и взрывали землю, покуда седой Юрга ожидал сборов Ивы
Иворовича.
Никакая бы сила великая не выжила его из отеческого дома, если бы
собственная же его любовь кататься не предала его вероломно в чужие руки.
Всеслава надела на сына нарядный кожучек, подпоясала шелковым пояском,
накрыла светлые как лен кудри красною шапочкою и всунула в руки Иве медовую
ковригу.
Исподлобья смотрел Ива на старого Юргу и молчал. Его занимали кони,
которых ой Видел В окно, и колокольчик, привязанный к красной дуге.
Какой бы ни был сын, но любовь к нему йросит материнских слез при
расставанье. Однако же Всеслава не смела Плакать. Ива наделал бы хлопот.
Наконец Ива мысленно благословлен отцом й матерью и посажен в крытую
повозку.
Засмотревшись на коней, которые взвились и вомчались, Ива не обратил
внимания на отца и мать, с которыми, может быть, не встретится уже под
голубым небом.
Потери боится тот, кто испытал потерю.
Вот Новгород скрылся из глаз молодого ямщика, который, сидя на облучке,
распевал унылую песню про разлуку с милой, про кручину сердца и часто
оглядывался назад.
Когда высокое Вече, верхи церквей Новгородских, а наконец и Гостомыслов
холм на Волотовом поле исчезли за густою рощею, чрез которую шла дорога
берегом озера Ильменя, ямщик вздохнул, провел кнутом волшебный круг по
Воздуху... Кони пустились быстрее, Юрга захрапел.
Ива, сидевший до сего времени в повозке смирно, вдруг вскрикнуул: дааа!
Юрга очнулся, ямщик оглянулся, Ива хватался за кнут и за вожжи.
Он привык во время катаний иногда сам править, погонять жирного коня и,
замахиваясь на него, бить по голове и по лицу отца, мать, пестуна, няньку и
всех, кто сопровождал маленького воеводу в загородье.
Но ни Юрга, ни ямщик не знали его привычек и, следовательно, не
понимали его требований и слова: дааа!
Это слово, сопровождаемое неумолкающим криком, раздавалось по Лесу,
чрез который они ехали.
Повозка крестника Княжеского догнала уже золоченый возок Мстислава, в
котором он ехал с дочерьми своими: Мизиславою, женою Князя Ярослава, и юною
Анною, сопровождаемый Новгородскими вершниками.
Юрга боялся, чтоб крик Ивы не дошел до слуха Княжеского. Он уговаривал
его, грозил ему, но Ива не понял его языка, покуда догадливый ямщик не дал
ему в руки бича.
Казалось, что бесконечная нить звонкого голоса Ивы вдруг оборвалась без
малейшего отзвучия, когда рука Ивы прикоснулась к бичу.
Долго, сердито примеривался он, как лучше взять его и в которую руку,
наконец обхватил обеими, взмахнул... пыль взвилась столбом... Тройка вороных
была не из тех, которые привыкли, чтоб подстрекали их рвенье.
Повозка пронеслась стрелой мимо Княжеского поезда. Покуда ямщик успел
стянуть и завернуть вожжи около рукавиц, кони промчались уже лес и поле,
слетели с горы, взнеслись на гору и, вскинув головы от затянутых лихим
ямщиком вожжей, стали как вкопанные.
Ямщик оглянулся, Ива без памяти вцепился в кафтан его и висел, а Юрги -
не было. Старик не усидел от толчка, огромный камень, лежавший на дороге,
встряхнул повозку, выкинул его и уложил под горою.
Причиною падения Юрги был камень, лежавший на дороге, за что ж
проклинал он Княжеского крестника?
- Уродье поганое! - говорил он, подходя к повозке и прихрамывая. -
Самого бы тебя черным вранам на уедие! Восстонал бы тебя тугою!
- Ma! - возопил пришедший в себя Ива.
- Что прилучилось? - раздался женский голос из возка Княжеского,
проезжавшего мимо.
- Не кони ли взыграли? - спросил Мстислав.
- Взыграли, - отвечал Юрга, зажав рот Иве. Князь проехал.
Строгость ли посторонних действительнее строгости отеческой, или Юрга
умел заговаривать от криков, слез и воплей, только Ива умолк.
Иногда только, про себя, он еще горько всхлипывал, крупные слезы падали
из глаз, как тяжелая роса с пестрых листков макового цветка. Иногда только
тихий звук: "Маа! " - прерывался грозным: "Тс, кречет!"
Приехали на ночлег в Русу.
Мстислав остановился у Воеводы. Иву внесли также в светлицу, где
хозяева, усадив дорогих гостей с честью, подносили им малинового меду и
ягодников.
Если б кого-нибудь из нас перенести в гости к прапращуру, не знаю,
какая бы тоска одолела гостем.
Вообразите себе, что вы должны сидеть на месте как прикованные.
Встаньте вы, и хозяин встает, и хозяйка встает, подбегают к вам, берут за
белые руки и усаживают снова: "Да сидите, прошаем, сидите!"
Съесть в меру, выпить в меру невозможно. "Мерой, радушная, бог с ней!
воля хозяина". Гость, как бездонный сосуд, принимает все, что кладут и льют
в него.
Слава обычаям предков! слава их гостеприимству!
Едва только Юрга поставил Иву на пол и хотел подвести к Князю Мстиславу
и к дочерям его, Ива вырвался из рук его с криком маа, бросился к Княжне
Мизиславе и вцепился в ее япончицу.
Она вскрикнула, все испугались, увидев безобразного мальчика.
- Див, див! родной мой! - едва проговорила Мизислава.
- Не див, а крестник мой, - отвечал Мстислав, нисколько не смутясь от
безобразия Ивы.
"Великая душа часто скрывается под дурною оболочкою, как вкусное ядро
под уродливой скорлупкою", - думал он и хотел отвести Иву от испуганной
дочери, но тщетно. Руки и зубы Ивы закалились в япончице.
Догадались, сняли с Княжны япончицу, Юрга подхватил Иву и понес в
другую половину дома.
Как храбрый воин, отняв хоругвь неприятельскую, но падая от ран и
взятый в плен, не выпускает из окостеневших рук своих купленного кровью
трофея, так Ива держит в руках своих япончицу Мизиславы.
Княжны не полюбили его, они просили отца своего не пугать их страшным
мальчиком, и вот Ива отдан в полное попечение пестуну его Юрге.
Трудна была дорога до столицы Мономаховичей и для Юрги и для Ивы.
Крестник Княжеский несколько раз умышлял избавить себя от попечений старика,
несколько раз, во время дремоты его, он прыг из повозки, да и в лес, а
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг