Сам ли Ива Олелькович приударил коня своего, или неуклюжий меч-кладенец
стукнул коня невзначай по ребрам, только конь взвился, дал прыжок вперед...
заржавевший запон у шлема отскочил, забрало скатилось на богатырское лицо, и
вот вся голова Ивы Олельковича скрылась от света божьего в глубину железного
шишака.
Конь несет; Ива Олелькович сдерживает его; но, не видя перед собою
ничего, кроме темной ночи, правит его в сторону мчится дубравою и исчезает
из глаз верного своего конюха и приспешника.
Оставим же нашего витязя скакать по предопределению рока, обратимся к
окаянным Агарянам, Измаильтянам, Бесерменам, Таурменам, Мугулам и, наконец,
Татарам, посмотрим, что они делают.
Когда Царь Мамай принял с любовью дары многоценные и книги писаны от
Князя Литовского и от Олега Рязанского, ему и в голову не приходило думать,
чтоб собралась туча на том небе, которое казалось так ясно под попечительною
рукою Золотой Орды. Близ берегов красного Дона заложил он облаву и во
ожидании любимой травли истреблял зверей, но передовые и сторожевые отряды
его пускались уже в глубь России, особенно в Княжества, покорные власти
Бохмитов.
Таким образом, один из любимцев Агарянского Царя, Табунан[233] его
войска Улан-Джаба, управляющий отрядным конным знаменем шестой Луны, зашел
от Дона до границы Княжества Рязанского, разграбил несколько селений
союзника Мамаева и расположился при Отоке, близ Белгорода, на отдых.
Призвав к себе одного из Джасаков,[234]Табунан приказал ему с отрядом
отправиться в близлежащий город и трубить, чтоб шли к Царскому Мамаеву
Табунану, Улан-Джабе, на поклон с дарами и привели бы ему 20 бугаев,[235] 50
коней и 100 овец.
Джасак собирался уже исполнить волю начальника, а Табунану,
расположившемуся на ковре в своем Гыр,[236] подали уже Джамбэ[237] с чаем,
вдруг увидел он, что из-за леса сторожевой отряд под командою Тайтзи-Чуана
скачет во весь опор.
- Они, кажется, упились таусином и меряют бег тарпанов?[238] - сказал
Табунан.
- Вот наш Тайтзи! - вскричал один из подскакавших к Табунану Татар и
сбросил с седла труп Тайтзи.
- Толпа собак-мосхов напала на нас из-за лесу и повалила урядника; мы
ускакали. Несметная сила бежит следом, тысячи стрел летят за нами, но мы
опередили их!
Татары зашумели вокруг Табунана. Все торопились седлать коней. Но
Табунан, выслушав спокойно речь Татарина, допил джамбэ и вместо сборов
приказал делать жертвоприношение убитому Тайтзи, назначив для сего трех
быков, двадцать баранов и двадцать тузлуков курунгуну-араки[239] и
хара-араки.[240]
С обычной молитвой походного Ламы тело возложили на костер, облили
вином, обсыпали землею, убили быков и баранов, зажгли костер и кругом сего
пала изжарили мясо.
Между тем как Тайтзи догорал, Табунан с своим отрядом совершал память о
убитом: ел мясо, пил вино.
Когда костер истлел, на пепел тела Тайтзи положили его одежду и оружие
и в несколько мгновений нанесли огромную груду камней, потом земли; на
насыпи врыли столб и привязали к нему любимого коня Тайтзи - Чуана. Конь
должен был издохнуть на могиле своего господина!
Совершив таким образом весь обряд жертвоприношения, Табунан сел на
коня, и отряд его понесся вслед за ним, как метелица.
В сие-то мгновение богатырь Ива Олелькович, удержав стремление коня
ударом головы своей, заключенной в железный шлем, о крепкий сук дерева и
освободясь от несносного шлема, который разлетелся от удара вдребезги,
мчался уже из дубравы вихрем на утекавшего врага.
- Оувы тебе!.. пожди мало! - кричал Ива, преследуя Татар.
Но Татары не ждут: взвивают пыль по дороге, колеблют землю.
- Оувы тебе! пожди, окаянный! - повторяет Ива Олелькович.
И вот один отставший раненый Татарин, бывший в отряде Тайтзи, как будто
вновь пораженный богатырским голосом Ивы, падает с коня и остается на
дороге, не замеченный товарищами.
- Ага! - восклицает наскакавший на него Ива и приставляет тупой конец
сулицы к груди.
Татарин вытулил очи, смотрит на богатыря и молчит. Обида богатырю:
побежденный не просит пощады!
- А! - восклицает снова Ива и ударяет Татарина тупым концом сулицы в
грудь.
Татарин зашевелил руками и ногами, ловит сулицу; но молчит.
- А! - восклицает опять Ива и поворачивает сулицу острым концом.
Между тем как Ива Олелькович меряет силы свои с бездушным Татарином и
поражает его острым и тупым концом копья в грудь, народ Белогородский,
высыпавший на стены, видел все военные хитрости Ивы Олельковича; видел, как
своротил он в лес и, пробравшись дубравою, вдруг хлынул на врага, обдал
Татар страхом и трепетом и погнался за ними через поля и горы.
Всякий своими собственными глазами видел подвиг Ивы Олельковича и его
победу, какой ни одна старина не запомнит.
Радостные крики огласили город. Сердце княгини Яснельды вздрогнуло,
опало от полноты радостных чувств.
Народ высыпал из стен встречать героя. А Лазарь с слезами на глазах
стоит уже подле него и уверяет, что Татарин по причине смерти своей не может
уже просить о пощаде.
С громогласными кликами толпы Белогородцев окружают Иву Олельковича,
берут под уздцы коня его и ведут в город.
Громкие бубны и гулкие трубы провожают.
В воротах города встречают Иву старейшины.
От мала до велика народ весь на стогнах дивится.
- Оле диво, чюдо, братие! - восклицают со всех сторон.
Вот опять при дворе Княжеском встречает богатыря хоровод дев; на
крыльце Бояре подносят ему заздравную чару зелена вина, принимают его под
руки, ведут в мовню, из мовни в Княжеские светлые сени; в сенях встречает
его с приветом Княгиня Яснельда и ведет за столы белодубовые, за скатерти
браные. Сажает Иву на первое место, наливает своими руками Турий рог питья
медвяного, разламывает сладкую перепечь надвое; одну полу ему, другую себе.
Ива Олелькович, не обращая внимания на Яснельду, без обычного:
"Спасибо-ста, Боярыня, Княгиня!" - берет и кушает.
Подносят ему с челобитьем: на серебряном блюде лебедя жареного, да щи
богатые, да уху живой рыбы, да спину белой рыбицы, да куря под взваром, да
перепечь крупичатый в меру, да блюдо пирогов кислых с яицы, да пирог
росольный, да каравай яцкий, да маковник, да папошник с медом, да взвар со
пшеном и с ягоды, да коврижку с узорьями пряную, да смоквы.
Подносят ему с челобитьем кубок меду, да ковш серебряный, лаженный
жемчюгом, пива ячного, да кружку злаченую в 12 гривен весом с олуем, да
разные кубцы и роги злащены с медом и с вином Фряжским и Гречким.
Ест Ива досыта, пьет допьяна и молчит.
Велит Княгиня Яснельда петь своим красным девушкам-певицам песнь
унывную.
Поют девушки песнь унывную:
Загрустила зоря, зоря-зоренька;
Зоря ясная опечалилася:
Ой вы, звездушки, вы, голубушки,
Вы подруженьки мои милые!
Не горите, светы мои, радостно!
Улетел мой сокол, ясно солнышко
Ходит по небу, небу синему,
Сыплет по миру... лучи светлые;
Позабыло меня мое солнышко
И покинуло меня красное!
Скоро ль, солнышко, ты воротишься?
С зорей-зоренькой ты обоймешься?
Не воротишься, обольюсь слезой,
Не воротишься, то потухну я,
Кинусь с горя-тоски в море синее!
Между тем как красные девушки поют, а Княгиня Яснельда обращается с
приветами к Иве Олельковичу, он спокойно продолжает кушать и водить взоры
кругом себя.
В Княжеской светлице много невидали.
Светлица с круглым выходцем на реку.
В светлице оконцы с писаными цветными стеклами Варяжскими.
Вокруг потолка выложено черепом муравленым.[241]
Середа из белого камня.
Резной узорчатый потолок из черного дуба, да из белого дуба.
Палица с подзорами.[242]
Лавки кругом устланы полавочниками[243] шелковыми, бахромчатыми.
У стены поставец[244] с кованою утварью.
На нем стоят мисы златые, блюда великие златые, кубки златые, лаженные
жемчюгом и драгим камением, ковши серебряные червчатые, кружки, курганы,
чары, чарки, лохани, турьи рога... Все золотое, серебряное, с узорочьями, с
жемчюгом, бисером и самоцветными камнями.
Ива Олелькович в первый раз видит такое богатство, но он не дивится, не
чюдится ничему.
Но в какой восторг пришел Ива Олелькович, когда с левой стороны
светлицы, чрез открытую дверь увидел оружницу. На стене червчатый кованый
щит, и кольчатые доспехи, и меч обоюду острый с чешуйчатым влагалищем, и лук
с налучнею, с рогами красного золота, и тул, полный стрел, перенных орлиными
перьями, и высокий шелом с драконом-змеею.
Не замечает Ива Олелькович, как Княгиня Яснельда выпивает за здравие
богатыря, спасителя Белогородского, турий рог меду сладкого.
- Во здравие! - говорит Княгиня.
Ива не слышит. Продолжает рассматривать, любоваться длинною сулицей,
которая стоит в углу, и палицей, которая лежит на подставах.
- Что не промолвишь, государь Ива Олелькович, красного словечка? -
говорит опять ему Княгиня.
- Ась? - отвечает он, устремив взоры на стяг[247]паволочитый и хоругви,
тут же расставленные около стены. Ива понять не может: что это за оружия? В
Сказках об них не было ни слова. "Это, - думает он, - еловцы с богатырских
шлемов".
Между тем Княгиня с досадою выходит из-за стола; встают Княжеские
Бояре, Думцы и Княжеские Боярыни; молятся богу, кланяются в пояс Княгине.
Ива также не отстал от прочих; но во время чтения благодарственной
молитвы за трапезу он уже был в оружнице и распоряжался там.
Грустная вошла Яснельда в свой терем, приказав ублажать, покоить
богатыря-спасителя и дорогого гостя в богатой одрине.
Ива Олелькович был ей по сердцу. Все странности его были для нее
обидны; но нравились ей. "Это свойство великих душ", - думала она.
Женщины любят чудаков и храбрых.
Хотя Княгиня Яснельда не более года как произнесла над смертным одром
Белогородского Князя, мужа своего: "О свете, мой светлый! како зайде от очию
моею и како помрачился еси? Почто аз преже тебе не умрох!" Но время похитило
у нее драгоценную скорбь о прошлом и заменило скорбью о настоящем.
Трудно представить себе влюбленную красавицу 14 столетия. В старину не
то что теперь. Усладив сердце слезами, она припевала про себя:
Не воркуй во бору, голубица сизая,
Не кличь на струях, лебедь белая,
Ты умолкни, свирель голосистая,
И без вас тоска погубила меня!
Я напрасно кладу богу жалобы!
Что без милого мне сердцу близкого?
Скину я с головы венец Княжеский,
Сброшу с плеч багряницу золотную!
Мне родная земля как чужая страна:
Горем черным она вся усеяна,
Да слезами она вся поливана!
Боярыни, мамушки, нянюшки и дворовые Княженецкие девушки подслушивали
ее, шептались и, смотря друг на друга, качали головами.
Но вот доложили Княгине, что богатырь Ива Олелькович, взяв в оружнице
шлем богатыря Якуна, деда Княжеского, и стяг войска Белогородского,
собирается ехать.
Княгиня не рассердилась на самовольство Ивы Олельковича. "Просите его
остаться на праздник заутрия, просите!" - сказала она и разослала по очереди
всех своих Боярынь просить Иву Олельковича остаться у нее гостить.
Хитрые придворные узнали, что конюший Лазарь был ключом к воле своего
барича, и потому, не успев уговорить Иву лично, они угостили Лазаря; а
Лазарь, доказав, что ни накануне великого праздника, ни в праздник ехать в
путь не должно, убедил Иву Олельковича остаться в гостях у Княгини.
Между тем Княгиня Яснельда имела совещание с своими Княжескими
Боярынями, а потом с великими и вящшими мужами и думцами Белогородскими.
Между прочим, на-утрие, велела она приготовить в саду своем полдник и
празднество на весь мир. Ключникам и ларечникам приказала она выставить на
свет все богатство Княжеское; стольничим изготовить многоценные яствы;
чашникам выкатить бочки меду и пива и разных иных напитков.
Исправнику веселья собрать хороводы, скоморохов в харях, медведей, что
пляшут, да в клетке птицу многоцветную, да птицу Индейскую с птенцы, да
соколов с челичами, да зверя, иже есть ублюдок с хвостом... и многих разных
иных дивных вещей.
Все готовилось по ее приказу.
X
Ива Олелькович после великого подвига спал еще крепко. Высоко взошло
уже солнце, на звонницах Белгородских колокола загудели благовест.
Иве Олельковичу видится во сне Кощей:
Старик не старик, а сед как лунь и весь в морщинах; человек не человек,
а с руками и ногами; зверь не зверь, а с когтями и с хвостом длинным, как
вдаль извивающаяся дорога; птица не птица, а с красным клювом да с мохнатыми
крыльями, как у нетопыря; конь не конь, а из ноздрей дым столбом, из ушей
полымя.
Чудовище несет на себе Мириану Боиборзовну; вокруг него день не день и
неуденье; ночь не ночь и не полуночь, а так что-то светлее полудня, темнее
полуночи; а Мириана Боиборзовна, бледная, как утренний месяц, так и рвется,
так и мечется, а слезы из очей как перекатный жемчуг.
Взбурился Ива Олелькович. Хвать за шлем - шлем к столу прирос; хвать за
меч - меч к бедру прирос; хвать за сулицу - гнется в три дуги.
- У у у! - заревел Ива, бросился на Кощея, вцепился в него.
- О о о! - раздалось над его ухом. Ива очнулся.
В руках его борода посланца Княгини Яснельды, Боярина, который пришел
звать его к ней в гости, в Княжой сад, где она уже ожидает его с Боярами,
думцами, гриднями, мечниками, купцами и со всею дворнею Княженецкой и со
всеми жилыми и вящшими людьми Белогородскими.
Ива Олелькович, видя, что у него в руках не Кощеева борода, бросил клок
волос в лицо Боярину и стал осматривать кругом себя: тут ли меч, тут ли
шлем, тут ли все прочие его доспехи, все прочее его вооружение, и особенно
челка из длинных конских крашеных хвостов.
Все было налицо; богатырь успокоился. Между тем Боярин, оправив бороду,
поклонился ему земно и произнес речь призвания богатыря на пир Княжеский.
Ива Олелькович готов уже был произнести: "Нетути!" - но Лазарь
предупредил это грозное слово вопросом: доспехи воинские наденет он или
оксамитный кожух, сеянный камением и жемчюгом, присланный ему Княгинею?
Ива Олелькович и смотреть не хотел на одежду, не свойственную человеку
ратному.
Едва только облачился он во всеоружие, явились от Княгини еще несколько
посланцев, Бояр, с приглашениями. Они взяли его под руки и повели в сад, где
Княгиня, возвратись от литургии, ожидала уже его с нетерпением, сидя на
резном пристольце, под заветною душистой липой; подле нее был другой, на
котором она посадила богатыря Иву Олельковича.
- Как изволил спать-ночевать, государь Ива Олелькович? - произнесла
Княгиня.
- Ась? - отвечал он.
Княгиня не знала, что говорить далее; так сильно было уважение ее к
великому мужу, храброму и могучему витязю.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг