зелень, люди исчезли из глаз; все померкло; холод обдал его; восклицание
ужаса как будто потухло, подобно брызнувшей искре.
IV
После сего несколько лет жизни были темны для памяти Олега.
Новое существование, несвязное с прежним, казалось ему яснее.
Олег-юноша, красный собою, живет Стременным[28] у Суздальского Воеводы
Бориса Жидиславича. С ним идет он в землю Половецкую. В покоренной Веже
Тунгу воины привели пред Воеводу чаровницу. Когда бросали ее в погреб, чтоб
приготовить между тем костер, Олег заметил во взорах старухи мольбу; она
хотела что-то сказать ему. Любопытство подстрекает юношу; он находит случай
войти к ней в подземелье.
Старуха начинает ему говорить что-то на Половецком языке.
- Не вем, - отвечает Олег, рассматривая чаровницу, для которой попалома
из битой черной шерсти служила вместо одежды ниже пояса, а остроконечная
кожаная шапка вместо головного убора; седые длинные волосы были разбросаны
по плечам и прикрывали наготу груди; обнаженные руки похожи были на
выдавшиеся из земли корни засохшего дерева.
- Не ведаешь языка моего, я ведаю твой! - отвечала старуха. - Час мой
приспел; но не умру я на костре. У тебя меч, у меня голова; снеси ее! Не
алтын дам тебе, дам зелье Эмшан,[29] кто не восхочет вершить волю твою, дай
ему поухать зелия, и полюбит тебя и волю твою. Береги про день черный,
послужит тебе, да на один подвиг, на одну часть.[30] И другому послужит, да
не давай ни другу, ни милостивцу, а отдай в наследие сыну, и будет роду
твоему часть. Ну, уруби мою голову!
Олег взял у старухи что-то завернутое в кусок толстины,[31] вынул меч
свой, размахнулся - исполнил последнюю волю чаровницы, и вышел из погреба.
Не верю тому, чтоб люди были лучше в старину; но чувствую, что в нашем
поколении нет уже того харалужного[32] терпения, коим вооружались наши
предки.
Кто в наше время отложил бы испытание Эмшайа до другого дня? Но Олег,
владея сокровищем, похищенным; вероятно, из таинств Сивиллы, не знал, что с
ним делать. Довольный судьбою, он не имел таких желаний, для исполнения коих
нужна была сверхъестественная сила.
Зашив зелье в ладонку, он повесил ее на шею, и забыл про зелье.
Прошло восемь лет, в которые Суздаль был прославлен княжением мудрого
Андрея Георгиевича. Под его покровом были Киев и Новгород. Андрей мог быть
обладателем всех Русских княжеств, но не искал соединения их, и судьба
влекла Русь к бедственным векам междоусобий и унижения, изглаженных также
веками.
В эти восемь лет Олег был свидетелем кровавой войны с Киевским князем
Мстиславом Изяславичем. Андрей восстал на него, и соединенные полчища
Переяславля, Смоленска, Вышгорода, Овруча, Дорогобужа, земли Северской и
Суздаля, под предводительством Мстислава Андреевича, окружили Киев, побили
слабых защитников его, подкрепленных союзом с Волынянами, Торками и
Берендеями, взяли город, и Мстислав Киевский скрылся в Волынь.
Помнил Олег, как неистовства соединенной рати превзошли всю меру
бесчеловечия над жителями покоренного Киева.
Сердце Олега облилось кровью.
Припомнил он и последнее восстание Андрея на Новгород. Судьба отмстила
за Киев. Мстислав, испивший шлемом Днепра, не утолил жажды в Волхове.
Воины 72 князей, соратаев его, пали под стенами Новгорода, а Олег Пута,
Стременной суздальского воеводы Бориса Жидиславича, взят в плен.
- А за что? - вскричал вдруг Олег. - За то ли, что в Киеве хромому
старику я спас костыли? Что малому ребенку выручил два сосца его из рук
воев? Что старой бабе отстоял припечку? Что мой меч урубил шею сопелку
Половецкой чаровнице?
"Ау!" - раздалось близ Олега. Он вздрогнул.
Что-то защелкало, зажгло около сердца, как будто; залетевший под одежду
черный, рогатый жук. Олег схватил рукой, ощупал: это была ладонка.
Сорвал ее.
Слова песни: "Я люблю та голубицу, жемчужную душу" - повторились в
памяти его. Сердце забилось сильнее. Он припомнил слова чаровницы и раскрыл
ладонку.
Зеленая травка, как будто только что сорванная, развернулась, запах
коснулся обонянию. Олег громко чихнул.
- Во здравие! - раздался подле него приятный голос. Это была Свельда.
Пробегая мимо, она заметила Олега; разговоры с самим собою показались
ей чудными; она остановилась и видела, как он раскрыл ладонку и вынул из
оной листок. Любопытства девушки нельзя ни с чем сравнить.
- Что то, Суздальцу? - спросила она.
- Поухай, Свельда, люби Олега! - отвечал он и приблизил зеленый листок
Эмшана к устам ее. Запах коснулся до чувств девы; взор ее быстро поднялся на
Олега; она чихнула, румянец вспыхнул на щеках; она хотела что-то сердито
сказать - не могла; хотела побежать - не могла.
- Полюби Олега, Свельда, будь ему женою!
Свельда опустила очи в землю и молчала.
- Изрони же слово злато, взлелей мою радость!
Свельда опять подняла очи.
Олег взял ее за руку.
Обнял.
Свельда как глыба пламени оторвалась от пожара и исчезла в кустах.
Олег глубоко вздохнул. Взор его остановился на том месте, где не стало
видно Свельды.
Громкие приближающиеся ау подруг ее вывели Олега из забвения.
День потух.
V
Как провел Олег время от захождения до восхождения солнца, после
подобных неожиданных происшествий? Спал он или нет? Это трудно решить в том
веке, в котором в чувствах нет счастливой умеренности, в котором или нет
ничего, или через чур губят взаимные радости и довольствие участью.
- Он не должен был спать, - скажут мне юноши и девы.
- Первый миг блаженства слишком полон, чтоб не волновать души и
крови!..
- Слишком пламенен, чтоб не сжечь собою спокойствия!..
- Слишком сладок, чтоб забыть его для бесчувствия!..
Может быть.
В том климате, где воздух не может быть чистым без грома и молнии,
нужны бури.
Но есть сердца, похожие на вечную весну Квито.
Улыбка их не есть дитя порывистых чувств; в них она есть постоянно
голубое небо.
Питательная роса заменяет ливень.
Эта роса есть слезы умиления.
Бесчувствует ли сон? - Я не знаю.
Но мне памятно, как в счастливые минуты жизни сон носил меня по
будущему блаженству и довременно лил в меня наслаждение.
Помню, как в скорбные минуты Жизни сон бросал меня с утесов, топил в
море, давил мою грудь скалою, водил меня по развалинам и кладбищам и поил
ядом.
Это помню я и не знаю, бесчувствие ли сон или невещественная жизнь,
основанная на радостях и печалях сердца, на ясности и мраке души?
Впрочем, как не назвать Олега бесчувственным?
В течение нескольких мгновений, влюбленный и уверенный во взаимной
любви, он спит, полагаясь на весь мир, как на каменное свое сердце.
Настало утро; первое светлое утро после пленения Олега Путы.
Он проснулся.
Выглянул весело в оконце; на золотом кресте Софийского собора, видного
из-за домов, солнце уже играло. Перекрестился, начал день с богом, и пошел к
хозяину поблагодарить за спокойную ночь; ибо добрый Тысяцкий, полюбив Олега
и узнав, что он был Стременным Суздальского Воеводы Бориса Жидиславича,
обходился с ним ласково и уложил спать как гостя.
- Ну, радуйся со мною праздному дню моему! - сказал Тысяцкий, когда
Олег вошел к нему. - По вечери дочь моя, Свельда, размыкала девичью волю; на
утрие снимет крылия и наденет злато ожерелье.
Не кори меня, господине богу милый читатель, за то, что я не везде буду
говорить с тобой языком наших прадедов.
И ты, цвете прекрасный читательница, дчь[33] Леля, тресветлое солнце
словотцюю! Взлелеял бы тебя словесы Бояновы, пустил бы вещие персты по живым
струнам и начал бы старую повесть старыми словесы;[34] да боюся, уноест твое
сердце жалобою на меня, и ты пошлешь меня черным вранам на уедие.[35]
В продолжение сих добрых повестей моих к читателю и читательнице Олег
молчал. Тысяцкий Орай продолжал:
- Дело слажено, люди отслушают заутреню, придет красивый сын Частного
Старосты[36] Яний, покажу ему невесту, не откажется!
Олег молчал.
- Повидишь жениха Свельды, похвалишь!
Олег смотрел на тесовый резной потолок и молчал.
- Видел дочь мою Свельду? а? милость!
Олег опустил взоры на полицу, потом на оконце, потом в землю и молчал.
- Суждальцю?
Олег поднял взоры на Тысяцкого и молчал.
- Чему не вечаешь? не смиляешься радованию моему?
- Господине мой, помилуюся ли повести о сетовании и скорби моей! -
произнес Олег печально.
- Желаешь нелюбия? - сказал сердито Тысяцкий.
- Желаю веселия, - отвечал Олег. - Да не то замыслило сердце мое...
Свельда...
- Ну! - громко произнес Орай и встал с места.
- Невеста моя!
Тысяцкий разгладил уже с досады бороду, опустил обе руки за шитый сухим
златом кушак, что-то хотел говорить, но взглянул на Олега и захохотал.
Олег, протянув руку, подносил к носу Тысяцкого зеленый листок.
- Нет веры! поухай! - произнес Олег. Запах цветка коснулся обоняния
Тысяцкого. Он чихнул.
- Свельда моя? - спросил Олег.
- Правда! - отвечал Орай, запинаясь и смотря с удивлением на Олега.
- Свельда моя? - повторил Олег.
- Твоя! - отвечал Орай задумчиво, как будто припоминая странный сон, в
котором он видел дочь свою Свельду, сосватанную за Яна, сына Частного
Новгородского Старосты.
Олег обнял будущего своего тестя. Потом будущий тесть обнял нареченного
своего зятя и повел его в мовню;[37] из мовни в свою ризницу. "Слюбное
емли!"[38] - сказал ему и дал шитый сухим златом кожух и соболью шапку с
золотою ужицей.[39]
Когда Олег кончил свой наряд, Орай любо взглянул на него, обнял еще раз
и сказал:
- Заутра смильный день![40]
И Олег еще раз обнял будущего тестя своего и поклонился ему в землю.
VI
Рассмотрев все летописи, простые в харатейные,[41] все древние сказания
и ржавые Ядра Истории,[42] я не нашел в них ни слова о событии, которое
предаю потомству.
Это упущение особенно должно лежать на душе Новгородского летописца.
Верно, какая-нибудь личность с кем-нибудь из рода Пута-Заревых!
Но оставим изыскания. Читатель не может сомневаться в справедливости
преданий и слов моих.
Покуда Олег был в мовне и наряжался, жена Тысяцкого с дочерью
возвращались из церкви. По обыкновению, они чинно сели в светлице и, в
ожидании пришествия хозяина и завтрака, кушали сватый хлеб.
Вдруг дверь отворилась. Вошел Тысяцкий с гостем.
Этот гость был Олег; но его узнала только Свельда; и то не глазами;
сердце сказало ей, что это он.
Тысяцкий, забывчивый и всегда потерянный в обстоятельствах, которые
хотя немного отступали от вседневных его обычаев, не исполнил своей
обязанности представить избранного зятя жене и милой дочери.
А Олег любил порядок.
Сняв шапочку, он помолился богу, поклонился всем молча, потом, отбросив
темные кудри свои назад, подошел к будущей теще, преклонил колено, поцеловал
ей руку; и потом то же самое сделал и с рукою Свельды.
Когда я скажу читателю, что в Древней Руси подобные вещи мог делать
только нареченный жених, то всякий легко представит себе то ужасное
положение, в котором была жена на Тысяцкого, женщина полная собою, полная
хозяйка дому.
- Кто ты! Кого тебе, господине? Чего правишь?..
Она не успела еще кончить всего, что собралась высказать, как вдруг
челядь прибежала сказать, что едет Частный Староста с сыном.
Большой поезд вершников проскакал мимо окон, по улице и остановился у
крыльца. Тысяцкий и жена его бросились принимать гостей. Двери растворились
настежь. Вошли. Сотворили молитву, поздоровались.
- Всеволод Всеволодович! Яний Всеволодович! - произнесла хозяйка,
заходив около гостей с поклонами и указывая им на первые места под образами,
близ стола, на котором уже стоял круглый, огромный пирог.
Всеволод Всеволодович не долго заставил просить себя; а Яний
Всеволодович обратил свое внимание на незнакомого ему Олега, который не
сводил глаз с Свельды, опустившей голубые свои очи в землю.
Вскоре и Частный Староста, отклонив свой слух от многоречивой хозяйки,
посмотрел косо на гостя, роскошно одетого, который не только не отдал ему
должного поклона в пояс, но даже не слушал речей его о порядке, им
устроенном в Гончарском конце.
Он осмотрел Олега с ног до головы и обратно; сердито погладил бороду и
обратился к Тысяцкому, который, по обыкновению, сложив руки знаком дружбы,
сидел, молчал и всегда более думал, нежели слушал и говорил.
- Семьянин? Господине Тысяцкий! - спросил его Всеволод Всеволодович,
показывая глазами на Олега. Тысяцкий смутился.
Олег понял вопрос и заметил, что тесть его молчал, не зная, как и что
отвечать Частному Старосте.
- Семьянин! - отвечал он громко Всеволоду Всеволодовичу.
- Царь царем! - вскричала жена Тысяцкого, прикрыв пухлую щеку свою
ладонью.
- Какого колена и племени? - продолжал Частный Староста, вставая. - Али
родной брат Свельды, что вперил в нее очи?
- Нареченный, господине! - отвечал Олег.
- Как! - раздалось со всех сторон.
- Как! - повторил Частный Староста, приступив к Коле-Ораю.
- Как! - повторил Яний Всеволодович, приступив Олегу Путе.
- Спокойтесь, родные мои! Это полуумный! Кто, кроме Яния Всеволодовича,
суженный Свельде! - возопила жена Тысяцкого, отвлекая то Частного Старосту,
то сына его от мужа и от Олега. Ничто не помогало.
- Не колокольным языком мотают мою!..
- Нет, голова, здесь на твои плеча!.. - твердили отец и сын.
Тысяцкий не отвечал бы на слова Частного Старосты, если б у него был ум
целого Веча. Ему казалось чудным, что Всеволод Всеволодович и Яний
Всеволодович не верят словам Олега, что он суженый его дочери. Исполненный
сими мыслями, Орай отступил от наступающего на него Частного Старосты, и
между тем как он уже был приперт к стене, Олег, на слова Яния: "Не весть кто
и отколе! Не выгонец ли какой земли!" - отвечал словом "Поухай!" и толчком в
нос.
Зашипел Яний как разъяренный кречет.
Чихнул. И как будто пораженный светлою мыслью, он вдруг приложил палец
к челу и громко вскрикнул:
- Правда! ты суженый Свельды!
- Как! - вскричал снова Частный Староста, обратившись к Олегу.
- Поухай, поверишь! - отвечал Суздалец, приблизив Эмшан к носу
Всеволода Всеволодовича.
- Правда! - сказал и он, чихнув и обратись ко всем, как будто ожидая
только привета. - Во здравие!
Между тем хозяйка дома успела уже выйти из себя:
- Вон, нечистая, демонская сила! - произнесла она грозно на Олега. -
Выживу! - С этими словами схватила она из божницы Образ и бросилась на
бедного Суздальца.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг