Ручной деверь вошел в горницу невесты. Она уже была готова; только
оставалось убрать ей голову. Мириана сидела перед небольшим зеркалом,
которое перед нею держала ее подружка. На ней была сорочка, шитая узорами,
разноцветными шелками, с рукавами широкими и длинными, но собранными около
зарукавья; риза из объяри белой серебряной, с кистьми и кружевами; запоны
изумрудные, пети жемчуга бурмицкого; пояс, низанный камнями самоцветными; на
руках обручи чекан золот, алмазами саженный и яхонтами червчатыми; на шее
ожерелье жемчуга скатного; на груди гривна златая, крещатая, с крестом
алмазным? на пальцах перстни многоценные.
Вот уж расплели Мириане косу, расчесали голову, наложили кику, шитую
золотом и жемчугом, накрыли златотканою фатою, осыпали голову хмелем,
накинули на плеча парчи Венедицкой на отборном сороке соболей.
Мириана сидела почти без памяти, но ее подняли, она очувствовалась:
ручной деверь взял ее за руку и повел в светлицу; отец и мать ожидали ее с
иконою и с хлебом-солью.
Благословили Мириану. Поклонилась она в ноги отцу и матери.
Деверь сдал ее на руки куму и принял образ золоченый с чепью.
Кум с прикумком посадили ее в воз, оболоченный червленою кожею и
подложенный оксамитом зеленым;; в возу четыре еголовьяоксамитных; впряжены
были в воз шесть жеребцов вороных, а на жеребцах шлеи бархат багрец, а пряжи
и кольца и пупущи на шлеях и на уздах золоченые. Сели с нею две Боярыни, да
сваха, да деверь с иконой; а кум с покумком в другой воз; а Тысяцкий с
пустосватами, яко войницы, во всеоружии, верхом.
Ас ними стяговщики верхом, да гусляр, да скоморох со скомонями в
пестряди, да знахарь в белом хитоне, с красною перевязью писаною, в ушатой
шапке с волчьей обложкою, на поясе хитрости.
Покуда все усаживались, приятельницы, домовые девицы пели прощальные
песни.
Когда все уселись, как долг велит, поезд двинулся по дороге к селу
Облазне. Гусляр ударил в гусли, песельники запели.
Между тем в селе Облазне хлопоты: пора отворять церковь; пора жениху
принимать благословение родительницы; а жених и не думает о том: он слушает
чтение Гронографа.
Прибегает Тир и Лазарь: зовут отца Симона в церковь, зовут барича к
Мине Ольговне; а барич и слышать ничего не хочет, кроме сказания о Кощее
бессмертном.
И кто бы не любопытствовал знать: как приемыш Лыбеди, сый рыбаря с
Боричева холма, растет не по годам; а по часам; как Лыбедь, полюбив его как
родного, женит на своей дочери, и сын рыбаря наследует богатство Кощея; как
Кощей с досады сохнет, сохнет, сохнет, как паровая лучина и наконец,
обратившись в злую силу, покрытую морщинами, с огромной всклокоченной
головой, с впалыми очами, носится по миру, похищает красных невест и жен и
уносит их за тридевять земель в тридесятое царство...
- Ой?.. в тридесятое царство? - вскричал Ива Олелькович, разинув рот.
- Невеста, невеста едет! - вскричали прибежавшие новые посланцы от Мины
Ольговны.
Ива не внимает призваниям; он непременно хочет дослушать сказание; а
сказания еще и половина не кончена.
Хитрый иерей Симон видит, что добром Иву не выживешь; пришлось выживать
обманом.
- Государь Ива Олелькович, невеста твоя едет, иди навстречу, абы хищник
Кощей не исхитил ее!
- Ой? - вскричал Ива; подумал и пошел скорыми шагами домой.
В это время невеста подъезжала уже к селу Облазне. Сваты Ивы
Олельковича и Бояре верхами, с знаменами и песнями встречали невесту при
въезде в село и проводили до церкви, где Ива стоял уже в дверях.
Обряд венчания довольно известен всякому: к чему описывать его?
Когда жениху надели на руку кольцо золотое, а невесте железное; когда
иерей поднес им испить вина, а Ива хлопнул о землю стопу золоченую и
растоптал ее ногами; когда певцы запели Исайя ликуй по-Гречески, ибо большая
часть служения и слов еще не были вполне переведены или считались столь же -
непреложными, как Аксиос, Аксиос! обряд кончился.
Здесь должно заметить, что венцы, возлагаемые на венчаемых, прежде были
кованые железные, а не листовые серебряные, как ныне, и потому их по
необходимости держали девери над головою, а не надевали на голову.
Кум, старый сват и все присутствующие поздравили жениха и невесту;
долго длилось целованье, наконец невесту повели из церкви; за ней следовал
весь ее причет; потом шел Ива с своим причетом. Встрешники приняли невесту
на крыльце и повели под руки чрез сени.
Вошли в избу, на стану[218]молодые ударили челом в землю.
Посаженый отец и посаженая мать встретили их хлебом и солью,
благословили иконами и посадили перед поставцем, на котором стояли суды и
овощники.
Едва только они сели, знахарь поднес невесте поминку, приговаривая: "Не
внидь сюдо, стайник бесови, скверное сердце, седьми лукавых жилище, вепрь
диавола, велик сосуд злобе, главня содомского огня, пес неведомый, змий
тмоглавый, огню геенскому пища, сатанин провенец! не внидь сюдо!"
После него все прочие гости также стали подносить поминки.
Иной на серебряном блюде копу златниц, иной икону в ризе кованой, иной
икону в ризе, шитой зерном бурмицким, иной камку с золотом, иной барилку
вина Фряжского, иной полутретьядцать сребреников, иной укрой хлеба пряного,
иной разных овощей и плодов, иной сгибней[219] печеных...
Таким образом стол перед ними уставился подарками, сосуды и овощницы
наполнились золотом, калачами, пирогами, печеницами, караваями и овощами;
гости сели в круг стен светлицы на лавках, покрытых оксамитными
полавочниками.
Гусляр заиграл, хоровод девиц запел, начались пляски, свадебные
красавицы плясовицы по очереди выходят на середу и, смотря себе на ноги,
выделывают разные узоры и плетеницы ногами.
Потом свахи обнесли всех гостей заздравным питьем.
Потом все гости стали прощаться с молодыми, а должностные свадебные
люди принялись опять за дело.
В новой избе, на клети, под пологом, настлали они житных снопов, а на
них постлали сорок соболей да изголовье; в головах у постели поставили кадь,
наполненную пшеницею, житом и просом, а в нее каравай и венчальные свечи.
Потом повели молодую в одрину;[220] потом свахи сняли с Мирианы и фату
золоченую с бахромою, и ферязь шитую с ужицами и кистями, и кику, и подвески
с бурмицкими зернами и камнями честными...
Надели на нее свиту белую, шитую лентами, обвязали крепко-накрепко
девичьим поясом, уложили и накрыли шелковым одеялом.
Тут начался приступ Ивы с своими к дверям одрины, которую защищала
сторона молодой; Ива не шутя отметал всех от двери, отломал замок, и за ним
закрылись двери.
Тысяцкий с пустосватами, вооруженные с ног до головы, расположились на
стороже вокруг новой избы.
По обыкновению, они должны были провести таким образом ночь, до белого
света; Тысяцкий похаживал с мечом в руках около красного оконца и
прислушивался...
Прочие свадебные стражи сквозь дремоту думали уже о пирожном столе и
хлебинах.[221]
Едва только в доме все утихло... небо, как нарочно, заволоклось
облачками; одно из них, потемнее прочих, налетело на луну и окутало ее
плащом своим. Вдруг из-за оградицы показалось что-то.
- Кто-сь? - вскричал один из сторожей. Без ответа, как будто толпа
теней, накинулись на Тысяцкого и всех его воинов и, подобно облаку,
окутавшему луну, без шуму, без крику, окутали их и исчезли с ними в темноте.
Вслед за ними другая толпа, как будто на крыльях, поднялась к самому
красному оконцу; оно растворилось; что-то черное провалилось в избу. Вдруг
осветило ее, потухло. В избе кто-то вскрикнул, умолк.
Из окна потянулись тени назад; окно захлопнулось.
Толпа свернулась; все утихло; вдали послышался топот коней.
"О!" - раздалось в новой избе. "Ох!" - раздалось со всех сторон, около
новой избы.
XII
Еще не рассветало, а все уже верх дном в доме Мины Ольговны: взбурился
Ива, ходит исступленным по хоромам и по двору, грозит смертью всем и
каждому, кто попадет под руку; следит его Мина Ольговна, ломая себе руки;
пробирается за ним по стенкам пестун Тир, протирая глаза, отяжелевшие от
хмеля и сна; стучит костылем старая мама барича, творит молитву и ограждает
крестом каждый шаг свой вперед; во всех дверях стоят толпами домовины и
слуги, прикрыв левую ланиту левой ладонью в знак ужаса, удивления, горя и
участия, и держат правую руку наготове к крестному знамению.
- Нечистые духи в образе медведей облапили Тысяцкого и всю охранную
стражу, носили, носили но воздуху и потом разметали, еле живых, по всему
двору! - говорили друг другу устрашенные домовины.
- Нечистый дух в образе крылатого змея похитил невесту барича! -
шептали сенные боярские девушки.
- Государь ты мой. Ива Олелькович! Чадо мое милое, Ива Олелькович! -
вопила Мина Ольговна, преследуя своего сына.
- Коня! - вскричал вдруг Ива, как будто внушенный сверхъестественною
силою, сопутницею великих богатырей и храбрых витязей. - Благослови! -
вскричал он опять, обратившись к Мине Ольговне.
- Ох нет, нет! Государь ты мой, Ива Олелькович, чадо мое милое! Нет!
куда тебя бог понесет!.. Не покинь ты меня, родную свою матушку!.. где
искать тебе жену милую? Похитил ее пес неведомый, змий тмоглавый! Унес ее
вепрь дьявола! Слышала я заклинания знахаря, да не помогла свеча воску ярого
от силы бесовой!
- Коня! - вскричал опять Ива, не внимая молитвам и слезам матери, и
бросился бегом прямо в ризницу.
Часть третья
I
С лишком за четыре столетия до настоящего времени в Княжестве Киевском,
в селе Облазне, на дворе Боярском столпились домовины, селяне, слуги и иная
простая чадь.[222] В руках у Тиуна и у старост сельских была хлеб-соль, у
иерея Симона четки, у дьяка ларец с крестом и кувшин с святою водою, у
звонаря эпитрахиль, а у всех прочих шапки.
Все они пришли поздравить свою Боярыню Мину Ольговну с благополучным
возвратом единородного ее сына. Ивы Олельковича, вместе с милою своею четой
Мирианой Боиборзовной.
В ожидании дозволения войти в Боярские хоромы они слушали рассказы
конюшего Лазаря про вещи чудные, дивные, про великого и могучего богатыря,
про своего барича Иву Олельковича.
Обступив его со всех сторон, они, покачивая головами, в один голос
вскрикивали: "Ахти диво-сь! эээ! сила хрестная!" - и иногда даже крестились.
Только иерей Симон, мних из Афонских гор, гладил бороду недоверчиво.
И кто ж бы поверил Лазарю, конюху барича и сказочнику? Впрочем, кто ж
бы и не поверил? Вот что рассказывал он:
- Скоро летел окаянный Кощей с Мирианой Боиборзовной, да и мы за них
хоботом.[223]
Вот проскакали мы в девять дней девять земель, девять царств; вот
догоняем Кощея; а он, нечистая сила! видит погоню быструю, беду неминучую,
бросает нам под ноги море глубокое; мы туда-сюда, вдоль по крутому берегу,
нет конца! Не на чем переплыть моря великого!
Видим, летит туча синяя по шире неба. Взговорил к ней мой барич,
сильный и могучий богатырь Ива Олелькович: "Ох ты, туча синяя, громовая,
буря бурная! не ходи, не гуляй ты в безделье по поднебесью! Сотвори дело
доброе, благодейное! перенеси нас, храбрых молодцев, сильного, могучего
богатыря Иву Олельковича и верного его конюха Лазаря-сказочника, через море
широкое! Подарю я тебе, туча синяя, за то калену стрелу".
Туча синяя послушается и с великою тихостью на землю опускается. И
становится на нее и с конем своим барич Ива Олелькович и верный слуга и
конюх его Лазарь-сказочник.
Несет она нас чрез море широкое, шумит и гудит, гонит ветры буйные во
все стороны, опускается на восточный брег.
Платит ей Ива Олелькович калену стрелу златоперую; отпускает с честью
на поднебесье и скачет лисьим скоком через поля раздольные, через леса
непроходимые, через горы высокие, вслед за Кощеем, не крестною силой, а я за
ним хоботом.
Вот проскакали мы еще девять земель, девять царств, догоняя Кощея
поганого, слышим плач и стон Мирианы Боиборзовны.
Видит Кощей беду неминучую, слышит погоню близкую, вот уж барич напряг
лук разрывчатый, метит в Кощея каленою стрелой, а Кощей, окаянная сила!
вдруг заслонил нам свет божий кромешною ночью, мрак-полунощник облек ширу
неба: ни ясного месяца нет, ни звезды, а в глазах все мерещатся со всех
сторон Кощеи, со всех сторон слышен плач и стон Мирианы Боиборзовны! Куда
гнать погоню?
Летит по поднебесью ночная птица филин ушатый, хлопает очами, а очи как
две печи топятся!
Взмолился к нему господин мой: "Ох ты гой еси, филин ушастый, косматая
птица! просвети ты ясными очами кромешный мрак, покажи, куда лежит
путь-дороженька за тридевять земель в тридесятое царство! Отдарю тебя,
филин, богато: поставлю тебе между глаз словно солнце алмаз".
Захлопал филин очами, захлопал крылами, прокричал диким голосом,
выпучил очи, как две головни, летит и светит вперед, как светец. Вот скачем
мы вслед за ним девять дней, проскакали мы оленьим скоком девять земель,
девять царств, догоняем Кощея бессмертного, слышим стон и плач Мирианы
Боиборзовны.
Видит Кощей беду неминучую, слышит погоню быструю, близкую; проливает
поперек пути реку огненную!
Едем мы, горюем мы вдоль берега реки огненной; ни переплыть, ни
перелететь; сожжет, опалит, как лесной пожар!
Летит по чистому полю, по широкому раздолью вьюга-метелица. Взмолился
Ива Олелькович: "Ох ты гой еси, вьюга-метелица, вихорь крученый! взвейся,
закрутись, промети мне путь через реку огненную! Заплачу я тебе за службу
богатым добром, золотым песком!"
Послушается вьюга-метелица моленья Боярского, крутится, мечется во все
стороны и идет столбом поперек реки; раздается огонь в обе стороны,
разметает вихрь дно реки, словно улицу.
Вот мы едем вслед за вьюгою за метелицей вихрем крученым, выезжаем на
правый берег, отпускаем вихрь в поле чистое, сами скачем вслед за Кощеем, не
крестною силой.
Догоняем мы Кощея в царстве тридесятом, близ великого города с девятью
заборами, с крепкими бойницами и стрельницами.
Видит Кощей погоню близкую, чует свою беду неминучую! залетает скоро в
город свой. Вот мы за ним в ворота - ан весь город, словно жернов, заходил
ходуном!
Ездим мы, горюем мы вокруг города; стены вертятся, стены кружатся в обе
стороны; а высокий хрустальный терем среди города, как смерч, стоит; а из
терема слышен стон и плач Мирианы Боиборзовны.
Тут-то, православные крестьяне, прилучилося нам горе великое! Ездим мы
вокруг города, смотрим на него, горе мыкаем.
Вот подъехали мы к восточной стороне; увидели там гору великую, а в той
горе пещеру глубокую, а близ пещеры той сидит старец. Сидит он, горько
плачет, слезы проливает; текут слезы двумя потоками, клубятся слезы по седой
бороде, льются на землю рекой кипучею, крутят волною песок; ворочают камни,
несутся прямо к городу.
- Бог помочь, дедушка! О чем плачешь, слезы проливаешь? - возговорил
Ива Олелькович к старому дедушке;
- Как не плакать-ста, как слез не лить, осударь бога-тырь честной, не
ведаю ни имени ни отчества!.. Живу я здесь безвыходно вот уже три сорока;
была радостью g помогай мне клюка с корвою надолбою; была та клюка лавровая
Ливанская; сам ходил за ней, проходил тридцать лет; сам рубил ее, прорубил
семь годов; а Кощей, злодей, уморил меня, взял мою клюку, подпору крепкую!
Недостало ему речной воды, чтоб пустить в ход шестерню городскую и вскружить
весь город жерновом; дай, говорит, старень, слез твоих; а не дашь, отниму я
у тебя подпору крепкую. Не поверил ему; о чем, думал-ста, плакать мне,
горючие слезы лить, когда под ясным небом все красно и радостно, а в сердце
тепло и на старости. Не дал ему я слез ни в куплю ни в гостьбу. Распалился
злодей; хвать клюку мою, да и след простыл!
Еще горючее залился слезами седой дедушка, заклубилися слезы к городу;
заходил, застучал город жерновом.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг