которым нечего делать и некуда идти. Многие из них опустились на дно
жизни. Дети и подростки, которые пока живут своей жизнью, видят, какое
будущее их ожидает. За внешним равнодушием копится напряжение, которое
чаще всего находит выход в преступлении.
Чисто внешне, особенно для приезжих, все обстоит благополучно. Я,
например, отлично знаю, что негры работают в полиции, гостиницах,
заводских цехах, Белом доме. Учатся в школах и университетах вместе с
белыми. Ездят в автомобилях. Почему же они упорно называют себя "афро"?
Только ли потому, что их увольняют первыми?
На экранах телевизоров и кинотеатров движутся одинаковые черные
модели. Даже не движутся, а скользят какой-то особой таинственной
походкой. В черной куртке, схваченной в талии, облегающих брюках,
остроносых ботинках на высоком каблуке, широкополой шляпе. Так сказать,
современный городской ковбой. Это и есть "ниггер" - наркоман, хулиган,
сутенер, преступник. Так представляют белые американцы его место в жизни.
Белый и черный миры разделяет невидимая грань. Они ненавидят друг
друга. Ненависть белых - ненависть обеспеченных, дрожащих за свою
собственность. Когда же чаша терпения цветных переполняется, миры могут
столкнуться в безумном взрыве.
- К вам гость, старина, - объявил мне Боби, приняв информацию от
своего официанта. - Прямо из Лондона.
- То есть как? - На этот раз взвился в кресле я. - Скажите, шеф, если
бы я попытался проникнуть с улицы в Большой Джон, меня бы пустили?
- К мистеру Бари - да! - Шеф кивнул. - Любого человека без оружия.
- Вы ловко пользуетесь рекламой, старина, даже если она исходит от
преступников.
- Профессия... - Он пожал плечами.
Глава четырнадцатая
Почему я ожидал увидеть сэра Криса, который непременно спросил о
погоде, но это был сияющий курносый Адамс.
- Привет, Джон! - Он крепко пожал руку, развалился в кресле, не
обращая внимания на других присутствующих, - типичный свободный художник
из всемогущественной Би-Би-Си. - Решил навестить тебя лично.
- Что, опять штраф? Не хватает полсотни фунтов? - Я вспомнил наше
расставание на шумном лондонском перекрестке.
- Здесь берут дешевле! - Нос Адамеа наморщился от смеха. - Мне надо
выйти на одного человека. В Лондоне говорят, что он слушает только тебя...
- Кто он?
- Местный Шерлок Холмс - Адамс заглянул в записную книжку. - Фамилия
Боби. - Продюсер расцвел от удовольствия. - Какое совпадение! У нас
полицейских тоже зовут бобби!
- А зачем он тебе, Адамс? - Я подмигнул невозмутимому Боби.
- Понимаешь, в этой клетке застряла одна птичка. А у меня съемка на
Гавайских островах. Как раз послезавтра. - Он понизил голос до ровного
шепота, каким сообщают собеседнику крупную сумму выигрыша. - Третти
Табор... Уловил?..
Я присвистнул. Дорогую птичку ловит продюсер в объективе! Третти -
вот уже пять лет золотая певица Америки и мира.
- Я за ней охотился два года, - сообщил Адамс. Подвижный его нос
выдавал переживания. - А тут какой-то идиотский вестерн с террористами...
- Что ты хочешь?
Я оборвал его слишком резко, чересчур чувствительно для англичанина.
Адамс так и замер с раскрытым ртом. Я вспомнил нашу встречу с Эдди в
Лондоне после того, как вышел из машины продюсера, и пожалел о горячности.
- Адамс, я очень ценю твой приезд. Чем могу быть полезен?
Он продолжал как ни в чем не бывало:
- Так вот, этот Боби не разрешает...
- Она здесь? - как можно мягче спросил я.
- Разумеется!
- Давай птичку сюда! - Старина Боби первый раз подал голос и
ухмыльнулся, видя округлившиеся глаза знаменитого продюсера. - Давай
пошевеливайся, парень!
- Третти Табор, - официальным тоном уточнил Адамс.
Он ушел медленным шагом, красно-оранжевый, как апельсин,
переполненный чувством собственного достоинства.
- Надеюсь, Бари, - проворчал шеф, - у вас не все такие друзья?
- Только в Лондоне. Вы там бывали?
- С неудовольствием.
По рокоту голосов, покатившихся на нас, словно морская волна, я
догадался, что идет Третти. На нее нельзя смотреть не прищурив ресниц,
даже на экране телевизора. Третти состоит из двух огромных глаз.
- Привет, старина Боби! Так это вы мой страж? - Мягкий, ранящий душу,
затыкающий глухотой уши, звучал ее голос за моей спиной. Я сдерживал себя,
чтоб не оглянуться раньше времени. - Так это вы моя палочка-выручалочка,
Бари! Я смотрю все ваши репортажи!
Я поднялся. Задохнулся от внезапно наступившей южной ночи. Черный
кусок шелка, спеленавший половину стройной, гибкой фигуры, золотые
пластины на золотых нитях поверх шелка - все это не в счет, это не сама
Третти. Третти - два черных, искрящихся светом камня на невыразительном
лице, два обжигающих солнца, если солнце можно представить черным.
- Здравствуйте, Джеймс!
Голдрин встал, наклонился, поцеловал руку. Не сказал ничего.
Третти села напротив меня. Адамс стоял за креслом, опустив руки на
спинку.
- Так что, Бари? Что будем делать? - Она нагнулась ко мне.
- Видите ли, мисс Табор... - начал я. И чуть было не сболтнул, что
надеюсь поймать террористов. Но Боби, оценив ситуацию, вовремя перехватил
инициативу:
- Придется петь!
Он видел, как по лестнице, перескакивая через ступени, бежит легким
спортивным шагом сам Эдинтон, главный оркестрант ресторана "Джони",
композитор, импровизатор блюзов, пианист, трубач и дирижер, - самый
молодой, как вещала афиша, и самый талантливый знаток музыкального детства
Америки.
- Мисс Табор? - Эдинтон вырос рядом с Адамсом, явно его не замечая
около кресла Третти. - Третти, мой оркестр будет на седьмом небе, если нам
выпадет честь аккомпанировать вам...
Я с изумлением обнаружил, что знаменитый композитор - тот самый негр,
который прервал мой разговор со старой американкой. Когда видишь человека
в красных носках и с таинственной наколкой на руке, в голову лезут дикие
предположения, вроде истории с застреленным парнишкой Нонни. Я не
сомневался, что не ошибся, что буква "Н" скрывается под фраком Эдинтона,
но скорее всего это автограф одной из романтических ошибок молодости,
когда афиши и пластинки Эдинтона не заполнили еще мир.
- Третти, ваше слово...
Лицо Эдинтона было влажным, а розовая ладонь - горячей. Третти
медленно встала, протянула узкую ладонь.
Они спустились под аплодисменты к оркестру.
Тишина.
Третти замерла на самом краю сцены.
Меня с первых же звуков пронзили внутренняя боль ее голоса,
произнесенные шепотом слова:
Чтобы знал я, что все невозвратно,
чтоб сорвал с пустоты одеянье,
дай, любовь моя, дай мне перчатку,
где лунные пятна,
ту, что ты потеряла в бурьяне!
Неужели снова Гарсиа Лорка? Меня поразило совпадение. Третти... Мой
дед Жолио, мечтавший о синей пасхе, белом сочельнике... Его подруга
детства Ева... Наконец, я... Какие могут быть тут параллели?
Чтобы знал я, что все пролетело,
сохрани мне твой мир пустотелый!
Небо слез и классической грусти.
Чтобы знал я, что все пролетело!
Третти пела, а я думал о Марии. "Где ты? Почему молчишь?"
- Что за черт! - проворчал слишком громко старина Боби, массируя
сильной своей фигурой кресло. - Зачем ей это нужно?
- Это романс на стихи Лорки, - пояснил Адамс, не сводя глаз со
сцены. - Композитор...
- Барри! (По громкому шепоту Боби я догадался, что он вскипел.) Этот
тип, - Боби возмущенно кивнул в сторону Адамса, - вероятно, принимает меня
за начальника полиции Нью-Йорка?
Я вертел головой, не понимая, из-за чего затевается скандал.
- Принимаю вас за того, кто вы есть! - резко ответил Адамс. - Это
"Ноктюрн пустоты" Лорки. Коронный номер Третти...
- Тихо! - Я замахал на них руками. Слишком притягивал грустный, чуть
вульгарный голос Третти, звучавший чертовски к месту в этом сумасбродном
вечере, обволакивающий весь зал, весь небоскреб.
Оркестр импровизировал.
Чтобы знал я, что все миновало,
чтобы всюду зияли провалы,
протяни твои руки из лавра!
Чтобы знал я, что все миновало.
И тут я чуть не расхохотался, взглянув на приятелей. Боби сидел, как
изваяние правосудия, сложив руки на широченной груди: казалось, он
прикидывает, сколько лет лишения свободы дать этому нахалу англичанину.
Адамс замер за спинкой кресла Третти, кивая в музыкальных паузах головой.
Он, вероятно, подсчитывал будущий гонорар.
Голдрин очень внимательно, не реагируя ни на что, смотрел на сцену.
Теперь-то я вспомнил, что это "Ноктюрн пустоты" Гарсиа Лорки. Стихи,
которые с таким настроением исполняла Третти, были посвящены страданиям
поэта в Нью-Йорке. "Я в этом городе раздавлен небесами..." Поэт не принял
Нью-Йорк! Черт бы взял весь этот Нью-Йорк!.. О чем я и собирался сообщить
шефу Чикаго Боби.
Но, посмотрев на него, поостерегся.
Я не знал тогда, что единственный сын Боби много лет назад по
неизвестной причине, как говорят из-за любви, - рванул в себя заряд
охотничьего ружья именно в Нью-Йорке.
Третти заканчивала песню:
Чтобы знал я, что нет возврата,
недотрога моя и утрата,
не дари мне на память пустыни -
все и так пустотою разъято!
Горе мне, и тебе, и ветрам!
Ибо нет и не будет возврата*.
_______________
* Перевод А. Гелескула.
Третти ушла со сцены, стала медленно подниматься по лестнице. Треск
аплодисментов сопровождал каждый ее шаг. Чувствовалось, что она устала.
- Извините, мистер Боби. - Адамс театрально раскланялся из-за
кресла. - Я не знал, что вы - это вы. Спасибо, Джон!
- Уходи, парень, - взбрыкнул старина Боби. - Немедленно уходи вместе
с ней, пока я не передумал!
Адамс от неожиданности развел руки в стороны, расставил пошире ноги,
вся его плотная фигура двинулась на Боби.
- Я сразу вас не признал, чикагский Боби. - И это была сущая правда
англичанина. - Я готов вызвать вас на дуэль. В фехтовальный зал
королевского дворца!
- Даже в детстве не увлекался шпагой, - отреагировал немедленно
Боби. - Как насчет пистолетов?
Адамс неожиданно расхохотался.
- Бросьте, старина. Я никогда не держал в руках молоток, не то что
пистолет.
- Так я и знал, - поморщился Боби.
Рядом с Адамсом стояла Третти.
Старина Боби поднялся с юношеской проворностью, поцеловал руку
"звезде", махнул официанту: "Проводи".
Адамс задержался.
- Сэр, простите, если что не так. - Он наклонил голову в сторону шефа
полиции. - Я, право, не знал. Всегда к вашим услугам...
- А-а! - Старик грузно шлепнул по столу ладонью.
- Джон, в присутствии этих джентльменов могу сообщить, что Би-Би-Си
откупила у твоей конторы права на репортаж и хочет предложить тебе миллион
долларов.
- Благодарю, Адамс.
Я понял, что продюсер щедро отплатил мне за услугу.
- Три, - вяло произнес Боби.
- Что? - Адамс моргал рыжими ресницами.
- Три... - повторил шеф.
- Послушайте, Боби... - запротестовал я.
Но Адамс деловито вмешался:
- Три? Это мне нравится!
- Лучше три... Так и передайте. - Боби подал знак официанту:
проводить!
- Я передам! - Адамс медленно разворачивался к выходу, будто тяжелая
бочка, выбрасываемая волной прибоя. - Мне это нравится, джентльмены...
Три! Прощайте!
В пять утра, когда истекли сутки, поступил третий конверт:
"Сегодня взрыв - предупреждение. Торопитесь!"
Я позвонил Боби.
- Время не указано? - спросил он, зевая.
- Нет.
- А сколько сейчас?
- Пять. Пошли вторые сутки.
- Спите, Джон, сегодня суббота. А мы пока поработаем... Приглашаю вас
на завтрак. И вашего нью-йоркского писаку, если он ничего не имеет против
присутствия белых.
Но какой там сон!
Я почему-то вспомнил Раскольникова и старуху ростовщицу. Как они
стоят затаив дыхание по обе стороны двери, прислушиваются к малейшему
шороху, а под пальто у Раскольникова спрятан топор.
Страшно!
Верно говорит шеф полиции, превосходно знавший Достоевского: с тех
пор изменились только орудия убийства, а психология преступника и жертвы
осталась той же.
Глава пятнадцатая
- Так почему вы невзлюбили полицейских? - спросил старина Боби
Джеймса.
Мы завтракали вчетвером в огромном красном чреве "Джони". Четвертым
был Нэш.
- Пустынно, - заметил я вслух, увидев ярусы без людей.
Заняты были лишь несколько столиков.
- А я очень люблю бывать здесь именно по утрам, - сказал Нэш. - Легко
пишется.
После вопроса Боби я ожидал взрыва Голдрина. Но он ответил просто:
- Когда мне было шесть лет, меня зверски избили на улице два
полицейских.
- За что? - Боби маленькими глотками пил из фарфоровой чашки кофе.
- Не помню. - Джеймс взглянул на него совсем беззащитными детскими
глазами. - Я думаю, потому, что был черным ребенком.
- Значит, эти люди были белые...
- Они были не люди, сэр, они были полицейские, - уточнил Голдрин. - Я
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг